Старик сидел, скрестив ноги. В руке он держал длинную заостренную палочку, но песок перед ним был чист и ровен. Семен понимающе кивнул и опустился на корточки:

– Это потому, что ты неживой?

– Живой.

– Ну да, конечно, только не в Среднем мире.

– В Среднем мире, – улыбнулся в ответ Художник.

– Ты даже не представляешь, как я этому рад! Словно гора с плеч! Значит, ты знаешь, что этот мир изменился?

– Не изменился.

– Ничего себе! Где-то, наверное, тает ледник, летом стоит жара, зимой – морозы, снег иногда по пояс! Разве такое когда-нибудь было?!

– Было.

– Не понял?! Впрочем, если взять другой масштаб времени… – чуть призадумался Семен. – Да, в истории моего мира такие потепления-межледниковья были не раз. Здесь, наверное, тоже. И никаких глобальных вымираний не случалось. А вот десять-двенадцать тысяч лет назад у нас – в обычном межлед-никовье – произошла какая-то катастрофа, и мамонтовая фауна начала стремительно исчезать. Теперь-то я понял, что это устроили инопланетные нелюди.

– Люди, – качнул головой старик.

– Это они-то – люди?! – вскинулся было Семен, но сразу же понял, что старик имеет в виду другое. – Да, ты опять прав. Инопланетяне не сделали ничего такого, чего бы не могло случиться и без них. Знаешь, на что это похоже? На искушение и грехопадение первочеловека, описанное в Библии. Человек изначально был един с окружающим миром, полностью зависел от него. Люди вели себя как обычные верховные хищники – умирали от голода, когда добычи становилось мало, и множились при изобилии. В моем мире в начале последнего межледниковья эта связь была разорвана. Мамонтовая фауна переживала кризис, но люди не уменьшили давление на нее, а, наоборот, увеличили. В результате началась стремительная деградация популяций крупных животных и ландшафтов. Только люди вывернулись – освоили новые орудия, стали употреблять в пищу то, чего раньше не ели, а потом и вовсе перешли к земледелию и скотоводству. Бурное увеличение численности в условиях кризиса экосистем сделало людей хозяевами планеты. За это они заплатили необходимостью тяжко трудиться.

– Трудиться?

– Ага. Даже не знаю, как и объяснить…

– Не объяснить.

– Да, пожалуй. Труд – это уже не «магия» чего-то, не «бег по степи навстречу рассвету», это уже наказание. Он лишает человека радости пребывания в Среднем мире и заставляет мечтать о счастливом посмертии. Во что превратился такой же вот мир в моем будущем, тебе даже не представить!

– Представить, – пожал плечами старик и показал движением глаз вниз. Семен посмотрел на выровненную песчаную площадку перед ним и содрогнулся: классический рисунок советского дошкольника – танк со звездой, летящие самолеты и кривая надпись печатными буквами «МИРУ – МИР».

– Не надо! – он торопливо разровнял песок ладонью. – У нас многие считают, что человек сам разграбил планету в период последнего межледни-ковья. Потом на ней завелись танки, а мамонт не сохранился.

– Мамонт сохранит.

– Да, я понимаю, что для людей пяти племен мамонт – это воплощение Бога Творца, – начал было Семен, – но…

Это было как вспышка, как озарение: «Ведь и слышал такое, и читал не раз, просто никогда не задумывался об этом! Саванна, даже северная, гораздо продуктивнее любой тайги или тундры, ее животный мир во много раз богаче и разнообразнее, чем любой лес, даже влажный экваториальный. Саванна в Африке существует благодаря слонам – они выедают молодой подрост деревьев и удобряют почву, на которой вырастает трава, питающая множество копытных. На несоизмеримо большем пространстве Евразии и Америки такую обстановку поддерживали мамонты – только в Сибири их, говорят, жило около 200 миллионов. Человек помог им вымереть в трудный момент истории и теперь считает уссурийскую тайгу чуть ли не чудом биоразнообразия. Получается, что вера лоуринов (или интуитивное знание?) удивительно точно смыкается с научными представлениями начала XXI века: мамонт действительно сохранит, если… сохранится сам».

– Это так, жрец. Но позапрошлой зимой мамонты гибли тысячами, прошлой – меньше, но все равно много. При этом, наверное, в степи есть много племен, которые как били мамонтов, так и продолжают бить. Кто сохранит их, если в их божественность верят лишь лоурины?

– Лоурины.

– Это – наша миссия теперь, наше служение?

– Служение.

– Что ж, неразграбленный мир… достойная цель!

Семен замолчал, пытаясь представить такую утопию: «А собственно, почему ЭТО – утопия? Неужели существует лишь один путь развития человечества – через техническую цивилизацию? Смотря какая у этого развития цель… Совсем не факт, что путь, по которому движется мое родное человечество, не ведет в тупик. Есть ли другой? Сможет ли "неразграбленный", "нетехнический" мир прокормить стремительно растущее народонаселение? А почему оно должно стремительно расти? С тех пор как человек перестал быть охотником-собирателем, его численность мало зависит от природных ресурсов. Первые древние земледельцы хронически недоедали и постоянно болели, но при этом их становилось все больше и больше. Да и в моем цивилизованном мире существует странная закономерность: бурно размножаются те популяции Ното 8ар1епв, которые хуже живут. Археологи давно заметили, что охотники верхнего палеолита были сильны и здоровы, но никакого демографического взрыва у них не отмечалось на протяжении многих тысяч лет. Зато у земледельцев раннего неолита… Выдвинута даже гипотеза, что в условиях примитивного сельского хозяйства женщины чаще беременели. Что тут причина, а что следствие?

Дикие животные в африканской саванне в шесть раз продуктивнее, чем домашний скот, который к тому же опустынивает свои пастбища. И тем не менее скотоводы ширят и ширят свои земли. То есть они делают это не потому, что иначе им жрать будет нечего, а потому, что они – скотоводы. Точно так же обстоит дело и с земледельцами. Интересно, сколько народу при правильной эксплуатации смогло бы прокормить без ущерба для себя стадо диких бизонов в 60 миллионов голов? Ведь белые поселенцы Америки и индейцы их не съели с голодухи. Первые выбивали их, чтоб освободить землю под пашни и пастбища, а вторые, обзаведясь лошадьми и ружьями, им помогали, не ведая, что творят. Здесь же… Что ж, к тому времени, когда в степях добьют последнего мамонта, земледелие на юге станет реальным фактом. Центр жизни переместится туда, и на тысячи лет человечество погрязнет в "труде" со всеми вытекающими последствиями. Все пойдет по плану. И план этот мне не нравится».

– Старик, ради прежнего Служения пять племен отказались от вражды друг с другом, прекратили войны. Но этих племен уже нет, а я чувствую угрозу. Чувствую, что будет война.

– Будет война.

– У нас мало воинов, мало оружия, но теперь у нас есть цель, ради которой стоит жить и бороться. Но… Но нужен кто-то, кто будет для людей главным авторитетом, будет объединять их и поддерживать – тот, за кем всегда последнее слово. Людей нужно заставлять или убеждать, а ты больше не можешь.

– Ты можешь.

– Кто?!

Семен поскреб в затылке, и его вдруг осенило:

– Послушай, Художник, я что, сам с собой разговариваю?!

– Конечно, – улыбнулся старик. – А с кем же еще?!

– Но… Но тогда в этом нет смысла.

– А что, есть смысл говорить лишь с тем, кто вне тебя?

– М-д-а-а…– протянул Семен. – Интересный подход к проблеме.

– К проблеме?

– Понимаешь, я встретился с последними, наверное, хьюггами. Наши старейшины и вождь требуют их уничтожения. А я считаю, что их надо оставить в живых и, даже, дать им оружие. Кто нас рассудит? Нужен верховный авторитет – такой, каким был ты!

– А самому-то тебе нужен судья? Ты же уверен, что прав!

– Уверен, конечно, но… Ты бы меня поддержал, правда?

– Смешной ты, Семхон, – улыбнулся старик. – Неужели не понимаешь: во мне все, кто рисовал в этой пещере раньше, а я теперь – в тебе.

– Погоди, погоди, дай сообразить… – растерялся Семен. – Это что же получается: теперь жрец – это я?!