В разработанный план пришлось внести крупное изменение – Варю. Бродить возле реки, где в кустах шныряют незнакомые неандертальцы, ей стало скучно, и она прибрела по следу Семеновой армии к месту побоища.
Глава клана имазров с такой силой рванул в сторону шкуру, закрывающую вход, что вся конструкция из жердей, поддерживающая стены и крышу, заходила ходуном. Войти без зова и разрешения в обиталище колдуна (и, соответственно, всех его духовных помощников) было почти святотатством, однако хозяин остался сидеть у очага неподвижно, словно закаменев.
– Где мои сыновья? Почему ты вернулся один? – вместо приветствия зарычал Ненчич. Свисающие с кровли на ремешках костяные фигурки цепляли его за лицо, и он грубо отпихнул их в сторону. – Ты обещал им успех на тропе войны – где он?!
– Ты считаешь себя в праве задавать мне вопросы? – медленно поднял веки шаман. – Я не звал тебя!
– Мне плевать! На моей семье неотмщенная кровь, а ты увел своих воинов! – костяные фигурки вновь ударили его по лицу. Вождь схватил их, рванул и злобно бросил на пол. – Почему пришли две пустые лошади?! Что молчишь, колдун? Если удача вновь отвернулась, ты будешь петь у пыточного столба!
– Святотатство, – достаточно громко прошипел Ващуг в спину Ненчича. – Эта ночь будет ужасной!
Так, конечно, и случилось: что-что, а нагонять страху колдун умел. Тем более что каким-то странным образом все стойбище вскоре узнало, что вождь растоптал фигурки, в которых обитают духи Умба и Тро. Вечер был пасмурным и хмурым – низкие, темные тучи на небе с просветом далеко на западе и кроваво-красный закат. Потом стемнело, люди легли спать, но среди ночи начали просыпаться. Привязанные собаки скулили и выли, за стенами палаток слышались шорохи – казалось, духи этой чужой земли слетелись и бродят теперь среди жилищ. Находиться внутри было невыносимо, но выходить наружу никто не решался. То здесь, то там начинал плакать ребенок, и его торопливо успокаивали.
Ближе к рассвету послышался тихий голос шаманского бубна. Ващуг камлал в одиночестве – сам для себя. Люди, затаив дыхание, вслушивались в слова песни-заклинания. Те, кто понимал их, пугались еще больше – шаман жаловался духам-покровителям на имазров, и они поднимали его все выше и выше – чуть ли не к самому обиталищу Умбула. Никогда еще на их памяти Ващуг не поднимался так высоко. Неужели он собирается просить защиты и помощи там, где говорить смеет лишь величайший колдун и пророк Нишав?!
Ночь длилась и длилась, бубен гремел громче и громче. Песня шамана становилась все более неистовой и неразборчивой – казалось, Ващуг уже не поет, а воет в безысходном ужасе. Наконец песня оборвалась – неожиданно, на высокой неустойчивой ноте. Наступившая тишина казалась страшнее, опаснее, чем эти вопли и звуки бубна. А снаружи было действительно тихо – даже собаки почему-то молчали.
И вот щели в покрышках жилищ из черных стали серыми – рассвет. Но никто не выходил наружу, никто не хотел быть первым в это утро. В конце концов, наверное, не выдержал кто-то из подростков – захотел справить нужду. И раздался крик. Люди начали вылезать наружу, послышались новые стенания и вопли.
Небо очистилось и над восточными холмами стало кроваво-красного цвета – это первое, что увидели люди. А потом…
Собаки – все до одной – были мертвы. Сорваться с привязи они не смогли и лежали теперь с разорванными горлами. Их остекленевшие глаза как бы спрашивали хозяев: «Зачем вы так с нами?!» Только людям было не до них – среди палаток на вытоптанной траве валялись головы. Крики затихли почти сразу – люди как бы онемели от ужаса. Матери узнавали своих сыновей, воины – друзей и братьев.
Растрепанный, страшный, с лицом, разрисованным знаками покаяния и горя, шел через стойбище шаман – шел в сторону краснеющего на востоке неба. Сначала один, потом второй, третий воины двинулись за ним.
Но не все – далеко не все! В основном его «сыновья» и друзья сыновей. Остальные ждали, что скажет или сделает Ненчич. И вождь в конце концов кивнул и двинулся вслед за процессией.
В двух сотнях метров от крайних шатров шаман остановился, воздел руки и завыл, обращаясь к разгорающемуся на востоке небу:
– О, великий Умбул! О, творец всего сущего и податель жизни! Укажи нам вину нашу! Даруй нам путь искупления! Повили нам пророка! Пошли нам знамение!
Трижды прокричав свою мольбу, Ващуг бросил бубен и распластался на земле. Те, кто были возле него, сделали то же самое. Вождь и его окружение остались стоять. Все понимали, что шаман, обращаясь к божеству с подобной мольбой, по сути дела берет на себя роль верховного колдуна, как бы отказываясь от власти и покровительства Нишава. Ясно было и то, что Ващуг обречен – как бы там ни было, он должен предвидеть, что поход будет неудачен. Точнее, мог сделать его удачным и не сделал, зато сохранил всех своих родственников. Какие могут быть вопросы?! Костер! Только костер!
Воины взяли оружие на изготовку и ждали команды. Вождь терпеливо ждал конца представления: все должны убедиться в бессилии шамана, иначе возможно сопротивление. Только Ващуг все никак не хотел смириться со своей участью: вскочил и вновь завыл, обращаясь к востоку. После третьего повтора Ненчич начал терять терпение – сколько же можно?!
Из-за перегиба склона, ограничивающего горизонт, показался край солнца. Эту немудреную хитрость вождь прекрасно знал – бессильный колдун пытается убедить всех, что оно встает в ответ на его призыв. Это все? И вдруг…
На фоне края солнечного диска возникла черная точка. Медленно увеличиваясь, она превратилась в пятно, которое росло и росло, обретая характерный контур – с той стороны на гребень поднимался мамонт. Черная тень перед ним на склоне удлинялась и, казалось, тянулась к людям.
На гребне животное остановилось. Ващуг и его окружение с разноголосыми воплями в очередной раз повалились на землю. Оставшиеся на ногах воины с тревогой смотрели на вождя.
– Ну, и что? – пожал плечами Ненчич. – Мамонта никогда не видели, да?
– Но на нем… Или с ним… – пробормотал один из воинов, всматриваясь из-под ладони в солнечный диск. – Человек, что ли?
Вождь прищурил глаза: да, кажется, от контура мамонта действительно отделилась человеческая фигурка – что за чертовщина?!
Семен спешился и похлопал Варю по бивню:
– Подними, пожалуйста, хобот и протруби как следует – величественно и грозно! – Он зажал уши и дождался конца рева. – Молодец, девочка! Теперь я пойду вниз, а ты стой здесь и жди меня. Когда вернусь, расскажу тебе про синусы и косинусы. Да, только не забудь: когда я там – внизу – подниму руки, ты еще немножко потруби, ладно?
– «Ладно… Так и стоять, да? А они сюда не прибегут?»
– Не прибегут, не бойся, – рассмеялся Семен. – Они сами тебя боятся.
Фитили, привязанные к древку пальмы, он поджег еще на подходе. Оба они горели ровно, и можно было надеяться, что хоть один из них продержится достаточно долго. Семен вздохнул, еще раз погладил Варин бивень – прикосновение к теплой гладкой кости успокаивало, – поправил висящую через плечо сумку и зашагал вниз.
Пройдя полсотни метров, он откашлялся и, проверяя голос, заорал:
– Тхе-едуай-я мха-анитту-у!! Мгу-утеллоу-у ту тхе-е!!!
Потом еще раз откашлялся и перешел на русский:
…Пока земля еще вертится, Господи, Твоя власть, Дай рвущемуся к власти Навластвоваться всласть! Дай передышку щедрому Хоть до исхода дня. Каину дай раскаянье И не забудь про меня…
Кроме слов, почти ничего общего с песней Б. Ш. Окуджавы в исполнении Семена не осталось. Он орал ее торжественно и медленно, как гимн. И шел вниз – в лагерь людей, которых считал своими злейшими врагами.
То, что среди встречающих имеют место разногласия, было ясно с первого взгляда: одни лежат носом в землю, как договорились, другие стоят, смотрят на приближающегося незнакомца и никакого особого трепета не демонстрируют. На приличном расстоянии за происходящим наблюдают штатские – женщины и дети.
Поскольку ситуация, в целом, соответствовала плану, Семен направился прямиком к группе вождя. Пока шел, на ум по странной ассоциации пришла песенка В. Высоцкого про «королевский крокей», и Семен лихо проорал все куплеты, которые вспомнил:
