От такой наивности старая дева даже подскочила.

– Уверяю вас, господин кюре, что у дочерей Святой Марии взор острый и восприимчивый ко всему, что творится вокруг них. Из своего окна я отлично вижу все их повадки. У них сидит бес в таких местах, о которых я не смею и думать. Мне известны девицы, которые отдали бы свою невинность задёшево. Они отдали бы её даром, меньше, чем даром, да ещё сказали бы при этом спасибо! – заключила Жюстина Пюте с саркастическим смешком.

Снисходительный кюре Поносс не мог себе представить повседневности мирского зла. Исходя из личного опыта, добрый священник считал, что человеческие заблуждения длятся недолго. Он знал, что жизнь, следуя своим путём, разрушает страсти и превращает их в прах. По мнению кюре Поносса, добродетель порождается годами и телесной усталостью. Он постарался успокоить свою ревностную прихожанку.

– Я не думаю, дорогая мадемуазель, чтобы наши благочестивые девушки преждевременно узнавали о некоторых вещах, хотя бы… гм, гм… зрительным путём. А если даже это и предположить, – мне не хотелось бы этого делать, – зло всё-таки было бы поправимо, поскольку его всегда можно превратить в добро с помощью брачного контракта. Бог мой, можно даже сказать, что зло было бы не бесполезным, поскольку оно постепенно приводило бы наших девушек к познанию того, что, в конечном счёте, должно… возлюбленные дщери Пресвятой Марии, мадемуазель, призваны стать примерными матерями. Если, к несчастью, одна из них немного поторопится, таинство брака быстро всё поправит.

– Ну и ну! – вскричала Жюстина Пюте, не в силах сдержать негодование. – Выходит, господин кюре, что вы потворствуете любовным шашням!

– Шашням? – повторил кюре Поносс, вздрогнув от ужаса. – Вы говорите – шашням! Клянусь папской туфлёй, мадемуазель, я ничему не потворствую. Я просто хочу сказать следующее: всё, что делает человек в земной юдоли, предопределено господом богом, и женщине предначертано материнство. «В мучениях ты будешь рождать детей». В мучениях, мадемуазель Пюте! При чём же тут шашни? К этой миссии наши девушки должны готовиться заранее. Вот что я хотел сказать, моя дорогая мадемуазель.

– Стало быть, те, кто не рожает, никому не нужны – не так ли, господин кюре?

Кюре Поносс понял, что совершил бестактность. Испуг подсказал ему слова успокоения.

– Дорогая мадемуазель, зачем такая горячность? Матери-Церкви нужны избранные души. Вы принадлежите к их числу, благодаря особому предначертанию, которым господь бог отмечает самых достойных. Я берусь это утверждать, уверенный, что не посягаю на учение о благодати. Но эти редкостные души так немногочисленны. Мы не можем направлять всю нашу молодёжь по пути… гм… по девственному пути, который требует исключительных качеств.

– Так как же всё-таки насчёт писсуара, – оборвала его Жюстина Пюте. – Ваше мнение…

– Оставить его там, где он стоит – временно, дорогая мадемуазель, временно. В данный момент конфликт между церковью и муниципалитетом неизбежно нарушит покой человеческих душ. Потерпите. И если вам снова попадутся на глаза какие-нибудь нечестивые предметы, отвратите свои взоры, дорогая мадемуазель, перенесите их на безбрежность творения, которыми господь бог окружил всех нас. Эти маленькие неудобства преумножат число ваших заслуг, и без того уже столь великих. Я же, со своей стороны, буду молиться, чтобы всё утряслось. Я буду много молиться, мадемуазель Пюте.

– Хорошо же, – холодно сказала Жюстина Пюте, – я не буду препятствовать пакостям, которые совершаются среди бела дня. Я умываю руки, господин кюре. Но вы раскаетесь, что меня не послушались. Запомните то, что я вам сказала.

Инцидент в «Галери божолез» в короткий срок сделался всеобщим достоянием. Слухи о нём распространились по всему Клошмерлю, в основном благодаря усердным стараниям Бабетты Манапу и г-жи Фуаш. Эти красноречивые особы вели скандальную хронику городка и поверяли секретные истории лишь тем, в ком они могли бы как следует перебродить. Первая из этих болтушек – Бабетта Манапу, которая считалась самой оголтелой кумушкой нижнего квартала, язвительно комментировала все городские события. Она делала это в прачечной, перед целой ассамблеей напарниц, закалённых ежедневной вознёй с вальками и грязным бельём, перед бойкими бабёнками, которые держали в страхе даже мужчин и были непобедимы в словесных баталиях. Репутация, попавшая в руки этих неутомимых особ, моментально разрывалась на части и разносилась клочками по домам вместе со стопами выстиранного белья.

Госпожа Фуаш, содержательница табачной лавки, вела хронику верхнего квартала. Её рвение было не меньшим, но методы были совсем иными. Она знала правила хорошего тона и желала обо всём судить беспристрастно, ибо понимала, что её табачный магазин должен оставаться нейтральной зоной. В то время как летописцы из народа, уперев руки в боки, делали ошеломительные заявления, обильно оснащённые эпитетами, г-жа Фуаш действовала лёгкими намёками, наводящими вопросами, снисходительными недомолвками и плаксивыми вскриками ужаса или жалости. Она прибегала к бесчисленным ободряющим словечкам, которым невозможно было сопротивляться: «бедняжка», «бедная дамочка», «милая моя барышня», «скажи мне кто-нибудь другой – я бы не поверила» и т. д. и т. п. Такие реплики исподволь принуждали даже самых скрытных довериться сердобольной особе. Во всём Клошмерле никто не мог так искусно расспрашивать и вытягивать из собеседника всю подноготную.

Итак, благодаря стараниям Бабетты Манапу и г-жи Фуаш, которые непостижимым образом всегда узнавали первыми о малейших событиях в городке, весь Клошмерль проведал об ожесточённой схватке в «Галери божолез» между супругами Туминьон и Жюстиной Пюте. Эта история, преувеличенная и видоизменённая вследствие пересказов, в конце концов, изобразила столкновение в «Галери божолез» как великую битву, где обе дамы вырывали друг у друга волосы и пытались вцепиться в лицо ногтями. Что до Туминьона, то он тряс противницу своей жены «как грушу». Нашлись даже такие, которые утверждали, что слышали вопли. А некоторые уверяли, что видели, как нога Туминьона с силой устремилась по направлению к сухощавому заду «Пютешки».

Кроме того, толковали, что старая дева, притаившись около занавески, внимательно наблюдает за прохожими, не упуская из виду все вольности, которые позволяют себе иные мужчины, расположившись около стены «Тупика».

Всё это происходило в самом начале июля. В том году грозы миновали уголок провинции Божоле, где расположился Клошмерль, виноделы уже покончили с окуриванием, погода была великолепной. Теперь оставалось только чесать языки, да выпивать в своё удовольствие в ожидании времени, когда созреют виноградные гроздья. Вылазка Жюстины Пюте заинтересовала весь городок, воображение горожан неустанно вышивало по этой героико-комической канве новые живописные узоры…

В один прекрасный день об этом заговорили в кафе «Жаворонок», и образ старой девы вызвал у учеников Эжена Фаде дерзкое желание порезвиться.

– Если Пютешка так любопытна, – говорили они, – нетрудно это любопытство удовлетворить.

И как только наступил вечер, они направились всей компанией в «Тупик монахов». Экспедиция была организована с военной чёткостью. Зайдя в «Тупик», шалопаи выстроились шеренгой, вызвали Жюстину Пюте, чтобы она ничего не пропустила в предстоящем спектакле, а затем по команде «сабли наголо» исполнили отвратительное непотребство. Они испытали огромное удовольствие, увидев, как за занавеской метнулся силуэт старой девы.

И с тех пор сатурналии подобного рода сделались каждодневным развлечением. Можно только пожалеть о безрассудном поведении горожан, которые с удовольствием наблюдали за всеми этими непристойными проделками и даже посмеивались исподтишка. Впрочем, эту несознательность, как и многое другое в нашей истории, следует объяснить недостатком развлечений, от которого страдают жители маленьких городков. К тому же обитатели Клошмерля были склонны к снисходительности, если речь шла о молодых парнях: «подвиги» мальчишек были связаны в их представлении с очарованием и свежестью юных лет. Женщины тоже относились к этим выходкам с явной благосклонностью. Но, разумеется, мирные жители городка не могли предвидеть, что эти гадкие игры окажут гибельное действие на рассудок старой девы.