Эти мытарства растянулись на шесть месяцев, которых оказалось вполне достаточно, чтобы Дени Помье написал небольшой роман «Базары грёз». Удел этого произведения, переписанного во множестве экземпляров, ничем не отличался от судьбы первого романа.
В отчаянии Дени Помье переключился на увлекательный роман с продолжением. Его первый опыт в этом жанре увенчался некоторым успехом. Теперь ему следовало проявить настойчивость, и Дени Помье принялся регулярно работать. Каждое утро, покуривая трубку, он приканчивал свои двадцать страниц. Когда иссякало вдохновение, он прибегал к живому диалогу. («Уметь начинать с красной строки – первейший талант в нашем деле». – поучал его один из ветеранов этого жанра.) Затем Ортанс перепечатывала на машинке его черновики.
Ортанс была счастлива. Она была неизлечимо слепа, как все влюблённые женщины, и нисколько не сомневалась в том, что её Дени – великий человек. Следует заметить, что великий человек был большим весельчаком. По утрам он усложнял и запутывал судьбы своих героев, изобретал всевозможные подкупы, убийства и кражи, а к вечеру был готов резвиться как ребёнок. Все дурные инстинкты Дени Помье поглощались его персонажами. Благодаря этому обстоятельству он обнаруживал остатки милого мальчишества, восхищавшие молодую женщину. Она любила так пылко, что смешивала свою судьбу с романтическими судьбами идеальных героинь, которыми кишмя кишели романы Дени Помье. Такой образ жизни позволил молодому семейству, у которого появились двое прелестных детишек, просуществовать на собственные средства вплоть до 1928 года, когда скончался Гиацинт Жиродо.
Наследники, наконец, получили возможность открыть сейф и разделить между собой его содержимое, превышавшее, по крайней мере, вдвое самые оптимистические прогнозы. Таким способом многие скупцы добиваются посмертных восхвалений, в то время как люди щедрые часто получают после смерти одни проклятия. Наследники по достоинству оценили тот факт, что у нотариуса Жиродо хватило ума не слишком тянуть со своей кончиной. Не оставив после себя безутешных родичей, он тем не менее заслуживал всяческих славословий. Сделать из собственной смерти милый семейный праздник – разве это не свидетельство подлинного альтруизма? В этом отношении смерть Жиродо была настоящим шедевром.
Но нет таких шедевров, которые бы не стоили страданий их создателям. Нотариус Жиродо умер с разбитым сердцем: ему довелось увидеть, как растекаются его капиталы, и отчаяние наверняка ускорило его кончину. Если эта смерть и была преждевременной, то вся честь (или всё бесчестье) этого дела принадлежало Раулю Жиродо, мерзкому мальчишке, «порочному до мозга костей», как говаривал его отец. Когда этому юнцу, крайне не расположенному к наукам, исполнилось восемнадцать лет, он поселился в Лионе, где ему предстояло пройти выучку в нотариальной конторе. Как было сказано, у Рауля уже сложились вполне определённые взгляды на жизнь. Он давно решил, что ноги его не будет в нотариальной конторе, – это было первым пунктом его программы, от которой он никогда не отступал. Воплощая свою программу в жизнь, он всегда пользовался тайной поддержкой матери. Эта дама, привносящая в материнскую любовь нечто извращённое, испытывала к своему сыну невероятную слабость, поистине удивительную для такой чёрствой женщины, какой была г-жа Жиродо. Можно было заподозрить, что к этой склонности примешивалось кровосмесительное влечение, смутное и бессознательное, влечение, которым её натура с запозданием возмещала некую несостоятельность, толкнувшую Гиацинта Жиродо в объятия потаскух. Так или иначе, но Рауль Жиродо извлекал у своей матери деньги, которые она хранила в разных тайниках, как это было принято у женщин из рода Тапак-Донделей. (В предвидении чёрных дней эти дамы имели обыкновение копить деньжата втайне от супруга, ибо считали, что мужчины, с их грязной привычкой бегать за разными тварями, способны решительно на всё и в один прекрасный день могут пустить вас по миру. Впрочем, любовь к сбережениям вдохновляет женщин на тщательное ведение хозяйства, и в результате от этого выигрывает вся семья.)
Но однажды наступил момент, когда сбережения г-жи Жиродо и некие суммы, изъятые из семейного бюджета, не смогли удовлетворить потребностей её сына. На беду своему семейству, сей юноша повстречал пленительную красавицу блондинку, о которой мечтал всю жизнь. Это было неодолимо, как призыв судьбы. Когда Рауль Жиродо свёл знакомство с этой двадцатилетней особой, именовавшейся в интимном кругу Дэди, она была содержанкой богатого торговца шёлковыми тканями, важной персоны в Лионе. Рауль Жиродо был потрясён элегантностью этой дамы и ошеломлён её любовным искусством. Дэди, со своей стороны, не осталась бесчувственной к такому обожанию и юношескому пылу; к тому же она испытывала настоятельную необходимость в ухаживаниях и развлечениях на те четыре или пять дней недели, которые не были отданы пятидесятисемилетнему Ашилю Мюшкуэну.
Доверяя привычкам своего покровителя, Дэди нисколько не стеснялась и совершенствовала Рауля Жиродо в приятных утехах не только после полудня, но зачастую и ночью.
Но люди иногда нарушают самые устойчивые привычки. И однажды вечером господин Мюшкуэн явился совершенно неожиданно. Он воспользовался, как обычно, собственным ключом и обнаружил подле своей прелестницы молодца в таком одеянии, что навряд ли его можно было представить как юного кузена, заехавшего погостить. Наступили томительные мгновения. Но господин Мюшкуэн повёл себя с исключительным достоинством. В знак презрения он снова водрузил шляпу на свою плешивую голову и проговорил, обращаясь к побагровевшему Раулю: «Послушайте, дитя моё, поскольку вы претендуете на развлечения мужчин моего возраста, вы должны в равной степени взять на себя и определённые тяготы. Итак, я предоставляю вам заботы по уплате некоторых счетов, принадлежащих мадам, которой я в последний раз свидетельствую своё почтение».
После этого он удалился, оставив прелюбодеев наедине. Хотя он и прервал их любовные игры, но у них не было ни малейшего желания снова приступать к этому занятию.
– Ну и дела! – ахнула несравненная Дэди, опомнившись от потрясения. – А впрочем, наплевать, наверняка найду другого!
Дэди имела в виду кандидата на место господина Мюшкуэна, которого следовало подыскать, руководствуясь финансовыми соображениями. Юный Жиродо заверил её, что единственным преемником господина фабриканта будет он сам. Заключив в объятия свою прекрасную возлюбленную, он растолковал ей, что его отец, скаредный нотариус, располагает огромными средствами – солидной гарантией для заимодавцев. И Дэди воскликнула, расхохотавшись:
– Это было бы чертовски забавно!
Она хотела сказать, что было бы очень забавно сочетать работу и удовольствие. В её карьере, насыщенной приключениями, подобного идеального совпадения ещё никогда не бывало. Но на этот раз оно произошло, ибо Рауль Жиродо, которому едва исполнилось девятнадцать лет, стал содержателем этой обворожительной женщины, блиставшей в лионском полусвете.
А шесть месяцев спустя некий жестокосердный ростовщик совершил путешествие в Клошмерль, чтобы потребовать у Гиацинта Жиродо пятьдесят тысяч франков, данные взаймы Раулю, о чём свидетельствовали соответствующие подписи на векселях. Нотариусом сразу же овладело желание выбросить шкуродёра за дверь, но последний успел вовремя ввернуть несколько слов о том, что «молодой человек может оказаться за решёткой». В это время в комнату вошла г-жа Жиродо. Услышав последнюю фразу, она потеряла сознание и растянулась во весь рост на полу. Нотариус заплатил, испуская при этом стенания Гарпагона. На следующий день он отправился в Лион, намереваясь захватить виновного в обществе его потаскухи.
Он принялся разыскивать и нашёл их, естественно, вместе, так как они никогда не покидали друг друга. Они сидели в большом кафе, на одном стуле, и казались завидной парочкой: чувствовалось, что они всецело поглощены взаимным обожанием и что их вымытые и надушенные тела всегда готовы к объятиям. Взглянув на эту пару, каждый мог бы понять, чему они посвящают время. Они улыбались друг другу улыбками умиротворённых сообщников, ссорились, мирились, поддразнивали друг друга, дулись и обнимались с совершеннейшей бесцеремонностью на глазах у сотни посторонних людей. Они были счастливы, очарованы друг другом и поэтому считали человечество ничтожно малой величиной. Глядя на них, ясно было, что они отнюдь не скучали, – ведь они располагали неисчерпаемым запасом пустячных глупостей, из которых складывается разговор юных любовников, для кого беседа и пребывание на людях – всего лишь отсрочка наслаждению, самому важному занятию на земле. Манеры Рауля Жиродо были столь непринуждённы, что могли бы, пожалуй, внушить гордость его отцу. Но нотариус, жестоко страдающий от потери пятидесяти тысяч, питал к сыну злобную ненависть, какую испытывает раненый к своему обидчику. Он оглядел любовницу сына и вынужден был сознаться, что соблазнительница – очаровательна. Можно было подумать, что сын руководствовался вкусом отца. «В то время, как я лишаю себя всего… – подумал Жиродо. – Но я положу этому конец…» А между тем эта женщина кого-то ему напоминала. Внезапно он узнал её и тотчас же вспомнил обо всём. Он побледнел. В его душе завязалась жестокая борьба между праведным гневом и лицемерием, – оплотом респектабельности, которую нотариус почитал за первейшее благо (разумеется, среди благ моральных).
