В машине было душно. Скобцов опустил стекло. Мельком глянул в зеркало заднего вида и повернулся ко мне.

— Уже всё?

— Ага.

— Куда теперь?

— Ещё не знаю, — неуверенно отозвался я.

— Зря.

— Почему «зря»?

— Так это… льготы там, паёк, туда-сюда, бараньи яйца, и по деньгам, вроде, пока не жмут.

— Дай бог, куда-нибудь приткнусь, — я достал сигареты, тоже опустил стекло и задымил.

— Я бы так не смог.

— Валерик, ты у нас человек новый, вот погорбатишься и, если крыша не треснет, тоже куда-нибудь дёрнешь. Все отсюда рано или поздно уходят, или… их уходят.

— Не думаю, — он снова посмотрел в зеркало заднего вида. — Лучше скажи, почему решил?

Я на мгновение задумался. Рассказать или нет? Эм-м… ладно, расскажу…

Метрах в пятидесяти от «Уазика» виднелся купол часовни. Погода стояла мерзкая. Шёл второй час дежурства, к тому времени мы накурили и надышали в машине так, что хоть святых выноси. Васильев открыл дверь. Потянуло прохладой.

— Чего это он там делает? — удивлённо воскликнул Коля.

— Кто?

— Да вон же, он, — он ткнул пальцем в сторону тускло подсвеченной витрины магазина церковной утвари.

Напротив витрины стоял странный оборванец.

— А чего не так?

Коля взял автомат.

— Да ты приглядись, как следует, — сказал он.

Я пригляделся. Оборванец склонил голову, перекрестил витрину, глянул вверх, переместился к соседней и перекрестил её.

— Странный, да?

— Хм-м, — невольно вырвалось у меня.

— Проверим?

— Так это… бомж…

— И что, они тоже стёкла кокают и на разинутую варежку гоп-стопят будь здоров.

— Ну, идём, — взяв автомат, согласился я.

Мы выбрались наружу. В тучах зловеще громыхнуло, и мне в лицо брызнула горсть холодной мороси.

— Сержант Шаповалов, — представился Коля. — Ваши документы.

Оборванец продолжал крестить витрину.

— Документы! — повторил я.

— А? Что? — наконец отозвался оборванец.

— Документы есть?

— Не понимаю.

Мы изумлённо переглянулись.

— Паспорт там или ещё что-нибудь, — повысив голос, разъяснил Коля.

Оборванец дёрнул худыми плечами и виновато покосился на нас.

— Люди добрые, не сердитесь, не понимаю, о чём вы.

Мы снова переглянулись.

— Откуда такой взялся? — терпеливо спросил я.

Оборванец тряхнул мокрой вьющейся шевелюрой.

— Из Гамалы.

— Где это?

— Там, — он кивнул направо.

— Ну, а прописка, регистрация?

— Добрый человек, не понимаю, что ты от меня хочешь.

Коля перестал церемониться:

— Хорош придуриваться. Документы давай!

Над нами полыхнула молния, и грянул раскатистый гром. Оборванец опустил руки и посмотрел на нас с искренней любовью.

— Не знаю, что это такое.

— Где живёшь?

— Да, в общем, нигде. Я странствую.

Коля вынес вердикт:

— Ясно, бомж.

— Родные есть? — снова заговорил я.

— Я остался один.

— Здесь что делаешь?

— Прощение вымаливаю, — прошептал оборванец.

— Чего-чего? — спросили мы с Колей в унисон.

— Прощение вымаливаю. Раньше деньги меняли, овцами, волами и голубями торговали. Теперь этим… — он показал на иконы за стеклом. — Бича на них нет.

— Фамилия? — тускло спросил Коля.

— Добрый человек, не понимаю тебя.

Я приблизился к Коле и прошептал ему на ухо:

— Так он больной. Сбежал, наверное.

— Хрен его знает.

— В психушку бы, а?

Коля глянул на часы.

— Уже пол второго, не поедут. Самим везти далеко. Давай сейчас к нам, Петрович звякнет, утром сами заберут.

— Может, ну его.

— А если кому-нибудь глотку перережет?

— Ладно, давай, — сдался я.

Коля взял оборванца под локоть.

Я устало застонал:

— Ну не меня же! Конечно, тебя.

— Иешуа, — поспешил оборванец.

— Что, прямо так и сказал? — хмыкнув, уточнил Скобцов.

Я задумчиво кивнул.

— Ага, Иешуа.

— Нормально довезли?

— Почти.

— Рыпался, что ли?

— Если бы — браслеты спокойно накинули, и он всю дорогу молчал, как будто так и надо.

— Повезло, не буйный. Я, того, соседа — буйного — и то не всегда могу успокоить. А он каждый год по нескольку месяцев в «Тихоньке» отдыхает.

Я перевёл недоуменный взгляд на Скобцова.

— Валерик, причём тут буйный?

— Петрович, у нас клиент!

— Куда я его дену?

— Придумай.

— Ладно.

— Скоро будем.

— Осторожнее. На пло… не по… сь… да…

— Повтори, ничего не слышу.

— Говорю, на плотине поднялась вода. Там сейчас эмчеэсники и два наряда.

— Всё понял.

Коля, не раздумывая, свернул на Софийскую. Я отключил рацию и уставился в запотевшее стекло.

— Не понял, причём тут бомжара и ты?

— А притом. Слышал про плотину? Так вот, если бы не он… Короче, там был полный пипец. Прикинь, стена воды, и мы на пустой улице.

— Да уж.

— Не поверишь, прёт на нас и прёт.

— Что «прёт»? — оборвал меня Скобцов.

— Ё-моё, вода.

— А-а-а, ну и?

— Коля дал задний ход, свернул в переулок и по газам. А там тоже сплошная вода.

Скобцов кашлянул. Я посмотрел на него.

— Чего?

— Так причём тут этот, как его?

— Иешуа.

— Да.

— Не поверишь, на машину ни одна капля не упала. Прошла стеной справа и слева, а мы сухие.

Скобцов улыбнулся.

— Ты на вопрос не ответил.

Я последний раз затянулся и выбросил окурок в окно.

— Это он сделал. Помнишь, в «Библии» воды расступились? Только мы тогда ещё ничего не поняли.

— К бабкам не ходишь? — Скобцов закатил глаза.

— Кто? Я? Зачем?

— Ну, там зубную боль заговорить…

Мы с Колей подвели оборванца к окошку дежурного.

— Вписывай.

Петрович глянул на нас из-под очков.

— Без документов?

— Ага, — выдавил Коля.

— Тогда извините, — обратился Петрович к оборванцу, — придётся посидеть юн там до утра.

Иешуа повернулся и поглядел в сторону обезьянника. Кого там только не было в ту безумную ночь.

— Иди, — бросил Коля.

— Гражданин товарищ майор, — донеслось из клетки. — Ну-у, сколько можно держать несчастных девушек?

Петрович опустил брови.

— Несчастных?

— А что?

— Ничего. Сколько нужно. И хватит трепаться, всё равно до утра никого не выпущу.

— Почему?

— Не положено.

— Вы же нас знаете, — к решётке процокала каблучками девушка лет восемнадцати, в коротенькой атласной юбке, с мордашкой, как у Пэрис Хилтон.

— Знаю. А зачем торчали перед мэрией?

— Мы-то причём?

— Да ну!

— Конечно, это всё мамка, — произнесла девушка одними губами.

— Я сказал, хватит. А то сутки накину.

— Телефончик-то не отдадите?

— Цыц!

— Молчу-молчу.

Через минуту оборванец присоединился к проституткам, бомжам и остальной сомнительной публике.

Я достал последнюю сигарету. Пустую пачку выбросил в окно. Закурил.

— Не веришь?

— Нет, — признался Скобцов.

— Я тоже не верил.

Он пристально посмотрел на меня.

— Ну и почему всё-таки поверил? Потому, что вода расступилась? Это, конечно, прикольно, но натуральная фигня. Ты же взрослый мужик.

— Вода — дело десятое.

— А что первое? Расскажи.

— Ты же мне не веришь.

Я стряхнул пепел в окно.

— В какой-то момент мне показалось, что наш бомж кормит других бомжей рыбой и хлебом.

Скобцов нервно хрюкнул.

— Прямо в обезьяннике?

— Да.

— Сам-то подумай, как такое может быть?

— Не знаю.

— Как в «Библии», да?

— Да.

— Тебе бы книжки писать.

Я затянулся.

— Вот чего не умею, того не умею.

— А ты попробуй, вдруг получится.