– Последний раз спрашиваю, ты будешь работать со мной?! Мы уйдём из этого балагана, где не хотят признавать мой величайший клоунский талант – ладно, не надо! – мы уйдём, нас будет только двое, но мы будем выколачивать из публики огромные деньжищи! И я смогу купить любовь Светлины, потому что всё на свете покупается. Согласна – кивни. А не согласна, я не буду тебе больше подрезать крылья, я просто зарежу тебя насмерть!

И тут карлик обернулся: видно, слишком пристально смотрел ему в затылок Гистрион.

– Как я вовремя, – сказал Гистрион прямо в выпученные белки бешеных глаз. – Что ты тут такое творишь, Август? Отпусти-ка бедную птицу.

– Ха! Бедную! Ты забыл, что это она сделала тебя уродом! Никакая Светлина за тебя теперь не пойдёт! Ну ладно, давай-ка уговори её работать на нас! Мы выгоним Суок и этого выскочку Ревтута. А Светлина… Ладно, кинем жребий. Хоть ты и мечтаешь о принцессе, одно другому не помешает, правда? – Закусь подмигнул и захихикал, а глазки его бегали туда-сюда, как перепуганные зверьки. Совсем он не ожидал появления здесь Гистриона.

– Баста! – сказал Гистрион, – отпусти Очарону! Приказываю, как будущий король!

– Король? Ха-ха! Да не моего королевства! – и вдруг ревность к Светлине полыхнула в его груди, будто в огонь плеснули бензина. Он схватил нож. – Ты не король, ты шут и фигляр. И не смотри, что я мал ростом, я не жалок и не слаб. Сейчас я вырежу из твоей груди сердце и сожру его на ужин, великий клоун сожрёт сердце бездарного менестреля! – вдруг взревел он на весь лес и кинулся на Гистриона, но на ходу споткнулся, схватился за какую-то жердь, которая подпирала кусок крыши, и крыша этой частью рухнула, погребая карлика под собою. Гистрион едва успел наружу выскочить. Надо было спасать Очарону. Но проникнуть внутрь, где стоял стол с привязанной птицей, мешал теперь завал, загораживающий вход, под руинами которого лежал клоун.

И тут Гистрион вспомнил, что когда заглядывал в дверь, прямо в него бил косой луч оранжевого солнца. Он обошёл хижину, и точно: увидел маленькое оконце. Птица сидела, будто неживая, нахохлившись и пригорюнившись.

– Кэт! – сказал Гистрион. – Потерпи, сейчас я тебя освобожу.

Он подумал, что только Закусь пролезет в это оконце. И отошёл к завалу, в надежде договориться, если тот ещё жив. Какое-то кряхтенье, вороченье и пыхтенье, отдалённо напоминающее «Помогите…» обнадёживало. Он пошёл по гнилым доскам, рискуя провалиться. Вдруг прямо у него перед носом высунулась ручонка с окровавленным ножом. Гистрион едва выдрал его, так крепко вцепился в рукоять Закусь.

Ему с его подлой душонкой и в голову не пришло, что Алекс хочет его спасти, а не добить. И тут пошёл нудный холодный осенний дождь. И принцу поневоле пришлось поспешать.

… Вытащенный карлик получил удар бревном по голове, потому что не понимал, чего от него хотят, он только шатался, как пьяный, и мычал что-то нечленораздельное. Гистрион подвёл его к оконцу, и тут увидел на его пальце кольцо с надписью «Кэт». Он сглотнул слюну.

– Лезь туда, достань мне птицу, и я забуду, что ты замахнулся ножом на принца Кеволимского, – сказал он, держа его за щёки и пытаясь отыскать искру разума в мутных глазах. А противный холодный дождь всё усиливался. А карлик не реагировал.

– Я прощу и оставлю тебе это, – кивнул Гистрион на кольцо, но Закусь, не отвечая, осел на землю, и, встав на четвереньки, пополз к ближайшему дереву, будто укрыться от дождя.

– Ещё у меня есть вот что, – крикнул Гистрион вслед, выставив запястье с обручем из Кеволима. Но карлик не прореагировал и на это, ему действительно было плохо.

Вымокший насквозь принц снова заглянул в окно. С крыла Очароны капала кровь.

– Бедная ты моя, бедная, – сказал он, – несчастная птица. Но потерпи, сейчас я приведу сюда кучера, Ревтута, и мы разнесём эту халупу в щепы! – и едва он отбежал от двери, его настиг такой душераздирающий чаячий крик, что он мигом вернулся назад. На столе не было никакой птицы, на нём билось и трепыхалось жалкое человечье тельце.

– Кэт! – заорал обезумевший принц. Да, он пожалел пичужку, и она превратилась в девчушку, так бывает. Но это была не Кэт.

… Она выползла через окошко. Слоновьи уши, худенькое горбатое тельце в лохмотьях.

Они мокли под нудным холодным дождём, и Гистрион никак не мог прийти в себя.

– Да, это опять я, – сказала Мэг, – а ты кто думал? Извини, что я тебя так изуродовала. Зато мы теперь чем-то похожи. – И она глупо хихикнула. Гистрион обернулся под дерево, где сидел карлик, чтоб отобрать у него кольцо, но того и след простыл.

Ну что же? Дождь усиливался, и надо было идти и жить дальше. Насквозь промокший принц поскрёб по-мужицки в затылке, взвалил на плечо Мэг, и пошёл по тропинке в сторону цирковых фургонов. А из оконца хижинки смотрели им вслед злобные глазки совершенно ошалевшего клоуна.

…Мэг стала ездить с ними по городским базарам. Она гадала, показывала фокусы и даже разыгрывала комические сценки с исполняющим обязанность клоуна Ревтутом. Ведь карлик пропал. Ревтут, цирковой мальчик и кучер прочесали часть леса, но так его и не нашли.

…Так прошло два года без особых перемен в труппе. Разве что Светлина встретила жениха себе под стать. Вернее, он появился сам. Высокий, сильный, просто гигант. Он жонглировал чугунными гирями и держал на плечах всю труппу вместе с двумя кучерами. Тоже голубоглазый, тоже со светлыми волосами, тоже из славян, или руссов. Они сразу влюбились друг в друга.

А вот в Деваке уже несколько лет, как произошли перемены, и балаганчик имени Августа не торопился туда, потому что власть народа была свергнута, и страною правил всем им известный персонаж, теперь его величали король Ангор Первый, по кличке Живодёр.

– И хоть он мой бывший учитель, я по нему что-то не соскучился, – не без юмора повторял Ревтут.

А Карлик Август Второй, или клоун Закусь, объявился снова. С помощью горячо любящего его младшего братца Пупса, он втёрся в доверие короля Живодёра, и сумел оклеветать перед ним артистов – кроме Светлины, на взаимность которой он всё же надеялся, – что, мол, они поют всякие гнусные песенки про Его Величество; особо, мол, старается некто Гистрион, выдающий себя за принца. А ещё там есть такая уродка, можно за показ много денег собирать – хи-хи! В общем, сынок великого клоуна вернулся в Середневековье с гербовой бумагой на арест всех циркачей ревбалагана имени своего отца. Он завидовал и ненавидел талантливых и просто рослых и красивых людей. Впрочем, и «уродку Мэг» он тоже ненавидел. Закусь приехал один, Живодёр не выделил ему людей, лишних пока не было, гортанцы в очередной раз исчезли. «Моего имени достаточно», – самонадеянно бросил палач-король. ЗаАвгуст нашёл своих бывших товарищей и предъявил им бумагу, в которой предписывалось немедленно прекратить все катания по Середневековью и срочно вернуться в Деваку. Всё!

– Я и Мэг не девакские артисты, к нам это не относится, – сказал Гистрион. Карлик закусил губу. Он не подумал об этом.

– А я рабыня родом из Руссии, которая расположена в Середневековье. Значит, тоже не девакская, – засмеялась Светлина.

– И вообще ты мне не нравишься, больно на крысу похож! – добродушно произнёс какой-то новый для Закуся персонаж: голубоглазый гигант, и звонко чмокнул Светлину в щёку – ай-ай-ай!

– Ты предатель! – сказал Ревтут. – Ты служил революционному правительству и народу, а теперь служишь всем известному негодяю и палачу, хоть он и бывший мой учитель танцев, – добавил он, поглядев на Суок.

– Вернуться в Деваку, чтоб нам всем головы поотрубали? Дураков нет! – звонко крикнула она.

– А с предателями поступают так, – сказал гигант, вырвал из рук карлика бумагу и разорвал в клочья. После этого он взял за шиворот побагровевшего, как кумач, Закуся, и легонько толканул с горочки, на которой они стояли. Карлик покатился, как колобок, в голые осенние кусты с тремя красными ягодками на ветках. «Эх, прямо на глазах у Светлины, и шикарную тёплую тужурочку – подарок короля – надорвал – ну, ты у меня попомнишь, жердяй! Посмеивайтесь, посмеивайтесь, господа якобы артисты, смеётся тот, кто смеётся последним!» Ревтут заметил кобуру на поясе карлика, но жители Середневековья не знали ещё огнестрельного оружия, поэтому когда раздались хлопки из чёрной штуки в руках Закуся, ни гигант, ни Гистрион не придали этому серьёзного значения.