Я же по воле судьбы уцепился за обломок, остался жив и спасся из той гибельной пучины, напоминавшей светопреставление. Но от страха перед бушующими волнами, над которыми голубой небосвод казался всего лишь пузырьком воды, я каждый миг умирал и вновь оживал. Наконец, поднялся ураган, перед которым самум пустыни казался пустяком, и погнал мой обломок. Семь дней и ночей меня несло в одном направлении, занесло в неведомые дали, известные лишь всемогущему богу, и бросило в другую пучину. Обломок мой перевернулся несколько раз в том смертельном водовороте и пошел ко дну, а потом внезапно оказался на берегу. Я осмотрелся и увидел, что стою на земле. Я очень удивился, но так и не мог понять, откуда на дне вдруг появилась земля. Как бы там ни было, я выпустил из рук обломок и сел в сторонке. Прошло немного времени, и я собрался с мыслями, которые в пучине совсем разбежались от страха, стал оглядываться по сторонам, потом встал и пошел, чтобы посмотреть, что это за страна.

Я прошел немного, и вдруг передо мной предстал огромный красивый город, и я направился прямо к нему. Подойдя поближе, я увидел толпы жителей, которые искали что-то и шныряли туда и сюда. Но это были существа странного телосложения, не походившие на обитателей ни одной из стран. Мне стало страшно при виде их, я не посмел войти в город и встретиться с его жителями, в которых не было ничего человеческого. Я пробрался сторонкой в какой-то пустой дворец и скрылся в уголке, наблюдая за жителями города, которые бегали повсюду, что-то разыскивая.

Так прошло около часу, а потом вдруг со всех сторон появились прекрасные девы с вьющимися локонами и щеками, как розы, от которых нельзя было оторвать взгляда. Их кудри были словно влажные гиацинты над розами, брови — полумесяцем, глаза, как у газелей, были подведены басмой. Они резвились, словно серны, своими грациозными движениями повергая в трепет сердца.

Как только я увидел тех прелестных куколок, разум мой как будто забил в барабан, возвещая об уходе, а на его месте залилась трелью птица изумления. Тут новая стайка красавиц, расправив, словно павы, золотые крылья, появилась в небе. На головах у них были золотые диадемы, лица сияли, словно солнце и луна. Одна из этих волшебных красавиц приблизилась ко мне быстрее молнии и ветра, схватила мою руку и сказала: «О сотворенный из праха! Хотя всевышний творец создал нас из адского пламени, а тебя — из глины и воды и, следовательно, наша природа противоположна и нам нельзя сожительствовать и сочетаться браком, но тем не менее утешить горестное сердце и оказать гостеприимство — одна из обязанностей божьих созданий.

Поэтому владычица сотворенных из пламени красавиц отправила меня к тебе, чтобы я занялась тобою. Вставай и торопись, озари своим приходом мою скромную лачугу. Небо благоволит к тебе, поэтому проси у кравчего судьбы чашу желания, сорви в саду вожделения букет базиликов, — тебе никто не помешает».

Когда я выслушал речи той волшебницы, я возблагодарил ее душой и сердцем, быстро вскочил с места и тенью последовал за ней в ее жилище. А жила та красавица в саду, где росли самые разнообразные цветы и пели всякие птицы. Посреди сада, которому завидовал сам Ирем, находился помост из камфарно-белого мрамора, отполированного до зеркального блеска. Кругом были устроены клумбы с белым пленительным жасмином, сладостно благоухавшим. При виде снежно-белых цветов сердце озарялось светом, коралловые цветы на изумрудных ветвях улыбались, словно звезды сверкали на голубом шелке небесных просторов. Полураспустившиеся бутоны усыпали ветви, словно жемчужины. А лужайки будто поели шафрана и потому не переставая смеялись [180]. Посреди сада протекал ручей, чистый и прозрачный, как Тасним, подобный серебряной кайме, которой обводят поля книги. Вопреки мнению мудрецов, мне захотелось остаться там и насладиться теми райскими местами: ведь общество той красавицы вливало в меня новую жизнь.

Я провел в тех пленительных местах ровно семь лет в радости и веселии. Моя хозяйка не уставала тешить и ублажать меня. Стоило мне захотеть чего-нибудь — и тотчас желаемое появлялось, не заставляя себя ждать. Я только и знал пить опьяняющее белое и пурпурное вино, слушать упоительные мелодии на лужайке в тени кипарисов и ив, вдыхать аромат благоуханных локонов той жемчужины, целовать бутон рта владычицы лужайки наслаждения. Ничто не препятствовало мне наслаждаться благами жизни, и ничто не тревожило меня.

По истечении названного мной срока мне захотелось побывать дома и повидать родных. Как я ни пытался сдержаться, потерпеть, ничего мне не помогло, и я был вынужден расстаться с теми подобными гуриям красавицами и сказал об этом. Так как у меня не было припасов на дорогу и коня, я попросил красавицу помочь мне. Она сначала пыталась отговорить меня, но потом поступила великодушно и подарила мне игреневого коня с природой дива, могучего, как скала, быстрого, как вихрь, от которого отстал бы сам месяц, от зависти к которому вращающееся вокруг вселенной солнце сгорело бы. Я только о нем и мечтал, увидев его, стал возносить богу благодарственные молитвы, произнес молитву и за свою пери, а потом сел на гороподобного коня, способного проскакать весь свет. Он был мне и конем, и спутником, и проводником. Едва я сел в седло, как он взвился в небо, словно бумажный змей, поднялся до такой высоты, что мне показалось, будто он достиг Млечного Пути, желая сорвать колосья в созвездии Девы.

Я был поражен виденным, ужас охватил меня, я приник соломинкой к спине гороподобного коня и не мог от страха вздохнуть, не то что следить за дорогой. Самое удивительное, что поводья-то, вопреки здравому рассудку, находились во власти коня. Наконец, быстрокрылый конь небес поднялся в зенит, а мой летающий конь стал опускаться к земле и сел на вершине горы, от высоты которой само небо содрогалось, а сердце горы Каф готово было расколоться надвое. Потом он поскакал через горы и долы с такой скоростью, что ветер не смог бы угнаться за ним. Вдруг путь нам преградил дракон величиной с гору, при виде которого у человека мутился рассудок. Мой конь, как только увидел дракона, прижал уши и встряхнулся так, что я свалился на землю и сильно ушибся. Конь же начал валяться в пыли, перевернулся и вдруг превратился в страшного дракона и стремительно бросился на дракона-врага. Два гороподобных чудища сплелись в схватке, стали бить друг друга головами. Их шипение отдавалось в ушах эхом, из пастей их валил черный дым, обволакивая все вокруг, так что казалось, будто весь мир покрыт густой завесой дыма. При виде этого страшного зрелища я трепетал от страха, сердце мое готово было выскочить из груди, я не посмел оставаться в тех местах и пустился наутек со всех ног, обгоняя ветер.

Пройдя приблизительно два фарсаха, я вдали увидел человека, сгорбившегося под тяжестью годов и передвигавшегося только с помощью посоха. Он шагал медленно, я же ускорил шаг, чтобы догнать его. Услышав звук моих шагов, он остановился, пораженный, и посмотрел на меня сердито.

Услышав эти страшные слова, я чуть не умер от ужаса, лишился сил и мужества, приник к его ногам, словно горсть праха, и взмолился: «Ради бога, о старец, подобный Хызру, сжалься над несчастным и укажи мне путь к спасению. Я — бедный чужестранец и не знаю, какое добро и зло таит в себе эта пустыня». — «Не горюй, — сказал мне старец, — иди за мной, я покажу тебе правильный путь, по которому ты выберешься из этой обители дивов в безопасное место».

Я увидел на лице того старца выражение сочувствия и жалости, перестал бояться и поспешил за ним с трудом, так как ноги мои были разбиты, когда я бежал от драконов. Мы прошли немного и оказались перед пещерой. Вход в нее был завален мельничным жерновом такой величины, что жернов небес не годился бы ему даже в довесок. Старец вошел в пещеру и показался оттуда уже в другом облике, столь ужасном, что даже теперь, при одном воспоминании, волосы у меня становятся дыбом. Он схватил меня двумя пальцами, словно воробышка, легко убрал камень у входа в пещеру, бросил меня туда и снова завалил вход камнем, закрывшим вход наглухо, а сам ушел прочь. В пещере я увидел много народу, таких же пленников, как я, а кругом валялись обглоданные кости. «Что здесь происходит?» — спросил я их. «Эх, несчастный! — отвечали мне. — Зачем спрашивать? Уж лучше не задавать вопросов и не слышать ответа. Старец, которого ты видел, на самом деле — див-людоед. Днем и ночью он скитается по степям и пустыням. Встретит он где-нибудь обреченного на смерть несчастного человека, сразу хватает его и приносит в пещеру. За день он пожирает живьем двух или трех человек, а еще двух зажаривает на огне и тоже съедает. Еще у него есть стадо овец, поэтому иногда он довольствуется бараниной». — «Где же эти овцы?» — спрашиваю я их. «Есть у него пастух, да будет проклят его хозяин, он выводит овец на пастбище. Вечером, с зарей, пригоняет их в пещеру, а утром, на рассвете, снова выгоняет пастись». — «Жаль! — воскликнул я. — Видно, настала пора, когда путь дальнейшей жизни прегражден и нить моей жизни обрывается».