Когда та дивная красавица была усмирена кувшином вина и изъявила свою покорность, осторожный шах сначала прильнул к ее устам, крепко сжав ее в объятиях, насладился сладостным сахаром ее ротика, потом натянул поводья горячего скакуна, скакавшего на арене наслаждения, и вонзил шпоры. Он обманул своего нового друга спокойным бегом, а затем внезапно погнал коня со стальными копытами по водоему из белого серебра, словно мяч желания по полю наслаждения, и заставил фисташку улыбнуться ударом острого кинжала.

Бахравар— бану жила с Джахандаром, не деля ни с кем его любовь и не зная, что такое вторая жена. Как только она услышала о новом увлечении властелина, она стала извиваться от горя, словно змея с отрубленной головой, сладость жизни сменилась для нее горечью. Но она была женщина воспитанная и не захотела говорить с Джахандаром об этом, от горя она стала кусать собственное сердце и выбежала в сад, чтобы хоть как-нибудь совладать со своей скорбью. А в тот день цветы пышно распустились и красавица-роза покоилась в объятиях соловья, кокетничая с ним. Когда царица увидела такую картину, из ее глаз потекли слезы, а косы расплелись от огорчения. Потом она пришла в ярость, и душа ее стала чернее ее локонов, она посмотрела в гневе на лужайку, так что роза от страха перед ней перестала улыбаться и свернулась бутоном, а соловью лужайка показалась теснее сердца бутона. Горлинка перестала любоваться кипарисом, а душа соловья сгорела, словно мотылек в огне. От страха перед ней ветерок перестал веять и укрылся под розовым кустом, а лилия, которая по красноречию так часто говорит экспромтом, умолкла, словно безмолвный гребешок. Зефир превратился в настоящий ураган, и берега ручья высохли, словно уста грешника.

Вид сада не принес Бахравар-бану облегчения, она не почувствовала аромата радости и потому поспешила оттуда в степь, надеясь, что под вольным ветром пустыни распустится сжатый бутон ее сердца. Она шла, пока не прибыла к роднику, вода которого была чиста, как помыслы добрых людей, упоительна, как прохладное вино. Вокруг пышным ковром росла зелень, среди которой виднелись розы и благоухающие амброй базилики.

Ей захотелось остаться одной в той прелестной местности без друзей и подруг, чтобы делиться своей тайной только с собой, чтобы то смеяться над обманчивой судьбой, то плакать из-за ее коварства. Вода и воздух там подходили к ее желаниям, и вот она приказала своим служанкам остановиться на той лужайке и разбить там шатер и поселилась там вместе со своими доверенными невольницами, а около шатра поставила много стражников для охраны. Она сняла драгоценности с шеи и ушей, стала проводить свое время в молитвах и перебирании четок, словно праведная отшельница. В скором времени от горя и переживаний она стала тонкой, как нить, склонилась во прах, словно циновка. Но сердце ее все еще было в плену у шаха, и, несмотря на свою обиду, она оплакивала разлуку с ним и сносила горестное одиночество только из самолюбия.

«Клянусь твоими благоухающими жасмином локонами, которые пленили своими завитками мое существо, что с тех пор, как глаза мои проливают кровавые потоки в разлуке с твоим лицом, перед которым стыдится весна, все тело мое обливается кровью и подобно кроваво-красному тюльпану. Потоки моих слез вызывают зависть у Оманского залива и срамят реку Джейхун. Ветерок тому свидетель, и даже звезды ведают о том, что каждый день по утрам бутоны смеются над моей скорбью, а по вечерам ветерок рыдает над моим одиночеством. Если те, кто взыскует тайны этого мира, прочитают в старых книгах рассказы о Парвизе и Меджнуне, а потом сравнят меня с ними, то станет очевидным, что легенды о тех безумцах любви не что иное, как ничтожная часть истории моей мучительной любви. Ведь Хосров из-за своей Ширин не видел и десятой доли той скорби, которая постигла в эти несколько дней разлуки меня, страдальца в долине любви и скитальца в степи мучений. Сам Меджнун, скиталец пустынь, всю жизнь не видывал ничего подобного из-за Лейли.

Я никогда не ожидал, что твои волшебные глаза-нарциссы последуют примеру изогнутых бровей, избравших путь кривды, и захотят пролить мою кровь! Если причиной твоего недовольства и гнева является мой поступок, который произошел по воле судьбы, то ведь он недостоин того, чтобы о нем говорить. Подобные незначительные и не стоящие внимания действия вызываются не любовью, они не могут пробить брешь в стене подлинной любви. Ведь сердце, в котором, как в зеркале, отражена любовь моя к тебе, не может отражать страсть к каждой встречной. Я весь в твоей власти, и никто не в состоянии отнять меня у тебя.

Как бы там ни было, согласно изречению:

я признаю себя полностью виноватым, хотя и невиновен, и приношу тебе тысячи извинений и омываю самообольщение слезами своими. А теперь, как только прочтешь это письмо, каждое слово и каждая точка которого, словно мотылек и семена руты, испепелены в горниле моей пылающей груди, лучше бы тебе не придумывать отговорок, сменить гнев на милость и более не сердиться на меня. Яви моим страждущим глазам стройную пальму своего стана.

Приди и взгляни, как за эти дни в жажде видеть тебя я уподобился ущербному месяцу, как в надежде видеть тебя исхудал, словно тростинка. Клянусь твоей головой, я немощен и слаб, словно муха, застрявшая в паутине, и, если даже муравей потащит меня за ногу, я не смогу от немощи сдвинуться с места. Я отличаюсь от невесомого ветерка только тем, что могу говорить, а мое тело отличается от песчинки тем, что может двигаться.

Ради бога, скажи сама, могу ли я так жить, могу ли я так дышать? Да смягчит господь твое каменное сердце и сделает его мягким, как воск! Да сделает он твое сердце бальзамом для моей разбитой души! Да сменит он пламя твоего гнева, которое испепеляет гумно моих истерзанных помыслов, прозрачной водой благосклонности.