Сад был великолепен, столь же красив, как и мальчик, ухаживающий за ним. Сочетание тех могущественных сил, что вкладывала в его почву Себастьяна (не говоря уже о некоем ритуале, исполняемом каждый февраль), с трудом Ромео дало в результате невероятно крупные плоды: помидоры приходилось держать обеими руками, тыквы — вывозить из сада на тачке. Более того, урожай иногда случался в необычное время года, поэтому Ромео мог подать на стол похлебку из злаков в мае, а суп из свежих овощей — в разгар зимы.

Повернув за угол и выйдя из тени на свет, я увидела несколько высаженных шпалерами абрикосовых деревьев, умело ухоженных и подвязанных, стоящих вплотную к стене. Я подкралась еще ближе к саду, полагая, что идеально ровные ряды фруктовых деревьев скрывают меня. И вот наконец — полный обзор сада и садовника.

Стоя совершенно неподвижно, словно слившись с окружающими меня деревьями, я упивалась никогда не виданным зрелищем красивого и почти обнаженного мужчины (это не было демоническим наваждением — его красота была совершенно иного рода).

На работавшем под лучами жаркого солнца Ромео не было ничего, кроме старых деревянных башмаков и штанов цвета индиго, подрубленных выше коленей и подвязанных в поясе белой бечевкой.

Он сгибался, раз за разом погружая в землю железное лезвие мотыги, темные кудрявые волосы до плеч закрывали лицо. Хотя я и не могла разглядеть лица Ромео во всех подробностях, я уже точно знала, что оно красиво: высокий лоб, широко посаженные синие глаза с длинными ресницами, довольно большой нос, красные толстые губы и… Моп Dieu! Даже теперь моя кровь бурлит в жилах при этом воспоминании!

Не имея возможности разглядеть лица Ромео, я предполагала, что и он не видит меня здесь, у стены, между двумя деревьями с ровной, почти плоской кроной. (Я была похожа на ребенка, который, прячась, закрывает глаза руками.) Без сомнения, я просто пожирала его глазами, нагло, бесстыдно: эти широкие плечи, мускулы, двигающиеся при каждом взмахе мотыги под загорелой, покрытой веснушками от солнца кожей. Не отрывала глаз от его волнообразно колышащегося торса, от упругой спины, переходящей в узкую талию, крепких мускулистых бедер, от грубой материи его укороченных штанов… Вбирала взглядом крупные мышцы икр, спускающиеся к лодыжке, к мягкому, покрытому венами подъему стопы, выглядывавшему из-под потертых кожаных ремешков сабо… Я все это поглощала взором.

Итак, в каких-нибудь пятнадцати шагах от меня стоял Ромео, а кровь моя билась в висках, растекаясь по жилам… да, должна признать, что пару раз мне пришлось опереться о каменную стену и даже уцепиться за чахлые ветви абрикосового дерева. Но я, по крайней мере, не упала в обморок, как в тот раз во время ужина, когда вся была словно охвачена пламенем, разожженным Асмодеем.

Наконец Ромео распрямился, положил обе руки на мотыгу и оперся на нее, щурясь на солнце. Потом встряхнул головой, и несколько капель пота упали с его лба на землю, как ниточки серебра, как алмазная крошка, — должна со стыдом признаться, что в то мгновение жаждала ощутить на губах их соленый вкус. Навалившись грудью на мотыгу, черенок которой упирался в левое плечо близ сердца, Ромео провел обеими перепачканными в земле руками по своим густым черным волосам. Потом медленно приложил одну руку к груди, и я услышала свой вздох, почувствовала свое дыхание, с шумом вырвавшееся наружу.

Ромео окружало плотное кольцо петухов, кур и цыплят. Куры разрывали когтями землю, сводя на нет работу Ромео, сгребали ее в беспорядочные кучи, усаживаясь на них, как на насест. Вокруг резвились еще покрытые пухом цыплята, вертясь под ногами у Ромео, так что ему все время приходилось их отгонять. Курицы остервенело носились друг за дружкой, описывая причудливые зигзаги, кудахча, невысоко взлетая и вновь опускаясь. Петухи величественно пыжились у ног Ромео, их перья отливали на солнце черным, золотым, красным и зеленым, кончики гребней пламенели над их узкими головами. Бессмысленное кукареканье, мгновенно передававшееся от одного петуха к другому, разрывало прокаленную добела солнцем полуденную тишину.

Ромео отпустил мотыгу, позволив ей упасть, и ступил на архипелаг синих, зеленых и серых сланцевых плиток, которыми была выложена дорожка, ведущая из сада. Он сбросил сабо и направился, ступая по плиткам босыми ногами, к тому месту, где стояла я. Я вжалась спиной в стену. Он приближался.

Мне страстно хотелось исчезнуть. Сделать это я не могла, что еще мне оставалось? Выйти навстречу, словно я только что приехала? Остаться стоять, притворившись, что восхищаюсь умело ухоженными деревьями? Или стремглав бежать к дальнему краю имения и броситься в море?

Я уже почти остановилась на последнем, когда Ромео, не сказав ни единого слова, не бросив взгляда, прошел в пяти шагах от меня. Повернув налево (если бы направо, мы оказались бы лицом к лицу!), он проследовал к помпе, черный железный завиток которой торчал из земли вопросительным знаком.

Со своего места я наблюдала, как Ромео наклонился, чтобы поднять старое деревянное, обитое медью ведро. Поставив его под выходной патрубок, он начал качать воду. Ромео стоял спиной ко мне. То ли призвав на помощь остатки мужества, то ли потеряв осторожность, я сделала сначала один, потом второй, третий, четвертый шаг в его сторону и теперь стояла, прижавшись к стене, у последнего дерева в ряду.

Был ли у меня план, какая-то отговорка, припасенная про запас? Что я скажу, когда Ромео обернется и увидит, как я стою, уставившись на него? Если бы я действительно знала, что собираюсь делать, я бы не вспоминала об этом сейчас: если бы я смогла припомнить, о чем я тогда думала, я чувствовала бы себя обязанной изложить здесь свои мысли, усилив раз в десять свое и без того изрядное смущение.

Ромео наполнил ведро. Разогнувшись, он развязал бечевку, затянутую узлом на поясе; синие штаны упали к его лодыжкам, и он отшвырнул их ногой в сторону. Он был совершенно голым! Синюю ткань сменила белая, как алебастр, незагорелая плоть, твердые округлые ягодицы. Все еще стоя ко мне спиной, Ромео наклонился, чтобы поднять ведро. Он держал его обеими руками высоко над головой. Затем опрокинул ведро (при этом меня, а вовсе не его пробрала дрожь), окатив колодезной водой голову, спину, все тело.