— Знаю, — ответил священник. — Воды мира. Ну и что с того?

Я прочитала вслух короткий отрывок из «Книги» Себастьяны, и мы все втроем за четверть часа составили заклинание, которое мне предстоит произнести. Это была странная литания: я заставила призраков несколько раз повторить вслух названия этих рек, а сама произносила их в обратном порядке, чего не сделала в таверне, тем самым вызвав у этого несчастного кровотечение, а не остановив его, как, я надеялась, произойдет с Мадлен. Я вставила в заклинание несколько простых, безобидных колдовских слов, обычно употребляемых и тогда, когда насылают порчу на урожай, и тогда, когда пекут лепешки. Таким образом я обрела уверенность, что заклинание у меня получилось.

Трудно сказать, кто из нас испытал наибольшее облегчение, увидев, что кровь прекратила течь, но мы действительно добились успеха. Вернее, я его добилась. Но до этого произошла ужасная неприятность: вначале заклинание вызвало у Мадлен обильное спазматическое кровотечение. И хотя я сидела достаточно далеко от нее, мои башмаки оказались залитыми кровью, брызгами крови были покрыты мое лицо и руки, одежда испорчена.

Я надеялась, что истечение крови прекратится; мне не пришло в голову, что кровь, изменчивая, как и все жидкости, может исчезнуть, только изменив свое состояние. Так потом и случится: кровь Мадлен, покинув ее тело, в течение ближайших семи часов испарится, поднимется вверх зловонным железистым газом и исчезнет — со штукатурки и ткани, с кожи и стекла. А пока мы с отцом Луи сновали по комнате, затыкая простынями щели между покоробленными половицами, чтобы прочие постояльцы не обнаружили с удивлением, что их заливает красная жидкость.

А так как кровотечение все продолжалось и продолжалось, я подошла к окну, чтобы распахнуть его пошире, почему-то полагая, что это может помочь, — по крайней мере, исчезнет скверный запах. Но когда я раскрывала окно, оно внезапно захлопнулось с такой силой, что я подивилась, почему не разбились вдребезги оконные стекла. Такой внезапный ветер, как странно. Река тоже вела себя странно: еще каких-то полчаса назад она была совершенно спокойна. Теперь же посреди реки клубились белые шапки пены, вода выплескивалась на каменистый берег. Та лодка, которую я видела накануне, была причалена к берегу, а любовники слились в объятии совсем иного рода.

— Что это? — спросила я священника. — Это не…

— Этого следовало ожидать, — лаконично ответил он. — Со временем все успокоится.

Уняв, насколько это было в наших силах, красный поток, заливавший комнату («Не вытирай стены, не утруждай себя, — сказал священник. — Эту работу с успехом выполнит время»), мы с отцом Луи присели, глядя на взрезанное горло суккуба. Мадлен сидела неподвижно, откинув назад голову и закрыв глаза, ее изящные, испачканные кровью руки безвольно висели. Когда в последний раз кровь исторглась из нее, в ритм с биением моего сердца, я со страхом подумала: а что если я случайно… Казалось, Мадлен мертва. И если я не стала причиной ее смерти, то только потому… что она уже пережила кончину раньше.

Обеспокоенная, я попыталась заставить Мадлен вернуться к нам, и это мне удалось. Она вновь обрела человеческий облик и тут же расплакалась: последние капли крови вытекли горькими слезами из глаз. Заговорив (голос ее, увы, не изменился), она тут же обрушилась с проклятиями на Себастьяну, которая все эти годы не дала себе труда попытаться остановить истечение крови, даже когда она ее умоляла, даже когда…

— Хорошая работа, ведьма! — воскликнул отец Луи, прервав причитания Мадлен, которые тут же смолкли. Я наблюдала, как он провел двумя пальцами по перерезанному горлу Мадлен, убедившись, что оно сухое, без всяких следов крови. — Ты сделала это!..

Но улыбка тут же исчезла с его лица, и он сел, не отводя глаз от девушки-призрака. Да, я добилась успеха. Но смогу ли я проделать то же самое на перекрестке дорог? Если это случится, призраки, привыкшие думать, что навечно связаны друг с другом, по-видимому, расстанутся. Мы все об этом знали, хоть и не говорили вслух, и это сильно сдерживало радость, которая была или могла бы быть.

Духи покинули меня. Безмолвно исчезли. Казалось, ни один из них не знал, что сказать, по крайней мере они не проронили ни слова. Я поняла также, еще до того, как Мадлен покинула эту скрытую под свесом крыши комнату, что ее желания не изменились: она по-прежнему хотела добраться до перекрестка дорог, чтобы «умереть». Итак, мне оставалось гадать: чего я достигла, помимо того, что добилась некоторых успехов в своем Ремесле? Единственный ответ, который я могла дать, — «ничего» — вызывал у меня странную грусть.

На следующее утро, когда следы крови почти совсем исчезли, я сообщила Мишелю, что мы встретимся в десять часов, как было условлено ранее. После незатейливого завтрака я вышла из гостиницы, чтобы побродить часок по еще не проснувшемуся городу.

Днем ранее, приехав в Анже, я велела Мишелю дать лошадям сена и спрятать карету в каком-нибудь закоулке. Я спросила также, чувствуя некоторую неловкость, не мог ли бы он провести эту ночь в экипаже. К моему облегчению, он ответил, что так и собирался сделать. Все же я дала ему денег, наверно слишком много, и он, как водится в подобных случаях, той же ночью осуществил превращение одного вещества в другое, то есть монет в изрядную долю выпивки. На следующее утро от него попахивало, но он явно сознавал свою вину. Я была удивлена: Мишель казался мне послушным наивным мальчиком, он вызывал у меня симпатию. Правда, я и сама испытывала некоторую mal a la tete [113] из-за нескольких кружек пива, выпитых накануне. Тем не менее, когда Мишель попросил меня задержаться в Анже еще на один день, я ответила отказом, несколько даже гордясь своей решительностью. Более того, я отправила его в таверну «La Grosse Poule», хорошо понимая, что он там опохмелится, и велела, конечно, не раскрывая истинной причины своего интереса, разузнать о том человеке, которого я оставила истекающим кровью. Я дала ему достаточно денег, чтобы развязать язык трактирщику и его жене, но он возвратился, ничего не разузнав, сообщив лишь, что таверна «закрыта плотнее, чем лягушачья задница, и ничего тут не поделаешь».