– Должны? Да почему же? С какой это стати?

– Мэри, – Джэн был потрясен, – это последняя воля умирающей! С ней нельзя не считаться!

– Все это бредни папистов! – Мэри щелкнула пальцами. – Да понимаешь ли ты, что поставлено на карту? Понимаешь ли ты что-нибудь? Ты разве не хочешь стать богатым?

– Я достаточно богат. У нас есть Уотермилл-Хаус...

– Нет, он не наш. Это дом твоей матери, и мы живем здесь из милости! Когда-то Уотермилл был частью поместий Морлэндов – и снова может стать!

– Что ты говоришь? – Джэн в ужасе уставился на жену.

– У Пола никого, кроме Артура, не осталось. – Мэри заговорила быстрее. – Но Артур не слишком его интересует. К тому же, жизнь наша в руках Господа, и не ровен час... Кто знает, что может с ним случиться? Но ведь он обожает Николаса и Габриэля – поручусь, он с радостью сделает их наследниками. Ну, а если ты и впрямь первенец Елизаветы...

– Мэри, молчи!

– Думай, Джэн, думай – все останется Николасу: усадьба, все поместья Морлэндов, вся городская собственность... Ведь у Джейн и Иезекии все еще нет детей, и, вероятно, никогда не будет – Шоуз тоже может достаться ему!

– Замолчи, Мэри! – выкрикнул Джэн. – Ты сама не понимаешь, что мелешь! Ты спятила?

Но Мэри вдруг вскочила и встала прямо перед ним – глаза ее расширились и горели злобой и страстью:

– Нет, я в здравом уме – просто устала! Мне надоело быть нищенкой! Тебе-то хорошо – у тебя есть то, что было всю жизнь, но я! Я, Джэн, была королевской дочерью – и должна была бы стать самой богатой наследницей в королевстве – а у меня отняли все! Меня ограбили! Мне не оставили ни пенни – Нанетта оказала мне милость, как когда-то моя мать облагодетельствовала ее! Это милостыня, муж! А теперь я хочу всего лишь навсего вернуть хоть часть того, что принадлежит мне по праву. Так ли уж это дико? Я хочу всего того, что по праву мое, – усадеб, драгоценностей, лошадей... И хочу оставить богатое наследство своим детям – чтобы им не пришлось побираться, как их матери! Скажешь, и это тебе непонятно? Да если бы ты был любящим отцом, то хотел бы в точности того же!

Она замолкла, задохнувшись. Джэн уставился на нее со смешанным чувством жалости и крайнего изумления. Долгое время он молчал, а затем произнес:

– Я ни о чем не знал... не знал о твоих чувствах...

– Зато теперь знаешь. – Она спокойно уселась на прежнее место и принялась за работу. – Теперь единственный человек, кто знает тайну твоего рождения – это твоя названая мать. А она стара и долго не проживет. Ты должен спросить ее, пока еще не поздно. – Она хитро взглянула на мужа. – Тебе никогда не приходило в голову, каково будет, если до самой своей смерти ты так ничего и не будешь знать?

Джэн отвернулся и пошел к дверям – Фэнд тут же насторожилась, вскочила и последовала за хозяином.

– Хорошо, я спрошу ее. А теперь я должен немного погулять в саду. Хочу побыть один.

– Я пошлю за тобой, когда стол будет накрыт. – Мэри невозмутимо рассматривала стежки. Мгновение Джэн глядел на ее склоненную, тщательно причесанную головку, а потом мягко и с сожалением произнес:

– Прости меня, Мэри. – Она не подняла головы, и Джэн вышел, тихонько притворив за собой дверь. И лишь позднее она спросила себя, за что это извинялся он перед ней…

Двор таверны «У Трех Перьев» в деревеньке Фулхэм на время был превращен в подмостки, и множество людей собрались здесь, привлеченные афишами, расклеенными повсюду и гласившими: «Последнее представление! Месть царя Ирода!» Местечко Фулхэм привлекало на летний отдых множество лондонских дворян – а май выдался таким жарким, что народу было пруд пруди. Галерка буквально трещала, да и на дворе яблоку негде было упасть. Самые дешевые места стоили всего пенни, и, пожалуй, их занимали самые взыскательные зрители.

На афише у входа в гостиницу было написано, что пьесу играет «Труппа лорда Говендена», а ниже шли имена ведущих актеров. Перед афишей долго стоял, изучая ее, высокий и крепкий человек в одежде слуги из богатого дома. Но вот послышался звук трубы, возвещающий начало представления. Он поспешил на звук, вошел во двор и, быстро уплатив пенни, занял место.

Позднее, когда представление окончилось и зрители потихоньку разошлись, тот же человек вошел в таверну «У Трех Перьев» и заказал кружку эля. Низкие потолки покрывала копоть, а масляные лампы едва освещали помещение. Здесь было душно и шумно, кто-то бранился, кто-то отпускал сальные шуточки – но сквозь весь этот гам чей-то мелодичный голос выводил красивую мелодию... Тут и там сновали служанки, высоко неся подносы, уставленные кружками эля, – они грациозно двигались, ухитряясь не пролить ни капли. Все девушки были опрятными – в беленьких фартучках и крахмальных чепцах: ведь это было приличное заведение, и если не считать шума, то все выглядело вполне пристойно.

Человек уселся за деревянный стол подальше от света лампы – так, чтобы видеть все и всех, а самому не бросаться в глаза – а когда подошла служанка, заказал пинту эля, тарелку сосисок и гороховый пудинг – пора было отужинать. Когда еду принесли, он занялся ею, не переставая наблюдать за компанией актеров, сидящих как раз напротив него под самой лампой. Если кто-то и возмущал спокойствие в таверне, то именно они – высокий человек приятной наружности и толстый коротышка вовсю развлекались в обществе весьма хорошенькой золотоволосой милашки. На ней было платье, хотя и порядочно вытертое, и не очень чистое, но прежде добротное и богатое – она болтала и флиртовала с мужчинами, кидая на них томные взоры – словом, вела себя как настоящая шлюха, но нельзя было не отдать должное ее тонким и правильным чертам и чудесному мелодичному голосу.

В конце концов внимание актеров привлек мрачный мужчина, безмолвно наблюдающий за ними, – они пошептались, пару раз хихикнули, и женщину бесцеремонно толкнули к незнакомцу. Изящно уперев одну руку в бедро, она грациозно приблизилась и, склонившись над столиком, произнесла:

– Вы ведь нездешний, правда? И выглядите таким одиноким – почему бы вам не угостить меня кружечкой эля? Мы бы славно поболтали!

За спиной у нее раздался грубый хохот. Незнакомец пристально вглядывался в накрашенное лицо. Под слоем грима была заметна нежная кожа. Прелестны были и глаза – сияющие, голубые, золотые локоны изящно падали на плечи... Только посмотрев пьесу, можно было поверить в то, что никакая это не женщина, а самый настоящий мужчина – в афише он был обозначен под именем Вилла Шоу, исполнителя роли королевы Беренис в той самой «Мести царя Ирода».

– О чем бы нам поговорить? – невозмутимо спросил незнакомец.

– Да о чем хотите! – игриво отвечала златовласая красавица. Один из ее спутников отпустил гадкую шуточку. Мэтью – а это был он – выпрямился и пристально посмотрел на Вилла Шоу.

– Не поговорить ли нам о доме, господин Вильям? Или о вашем бедном отце, сердце которого разбито? Стыдитесь, молодой хозяин, стыдитесь – сколько боли причинили вы тем, кто искренне вас любит!

Нежная рука метнулась к белому горлу, голубые глаза потемнели и расширились, неотрывно глядя на Мэтью, лицо которого теперь освещала лампа. Двое актеров, почуя неладное, так резко вскочили, что опрокинули лавку – все вокруг смолкли, ожидая потасовки.

– О, Мэтью, – Вильям нервно облизнул губы, – как ты напугал меня, мой дорогой.

– Как, Вилл, ты знаешь его? – прорычал Джек Фэллоу, подходя сзади и сжимая рукоять кинжала. – Он досаждает тебе'? – Мэтью даже не удостоил Джека взглядом, продолжая глядеть в лицо Вильяма. Вильям жестом успокоил товарища, не желая допускать свары.

– Да, я хорошо знаю его, Джек. Он управляющий в доме моей бабушки Нэн – о ней я вам рассказывал.

– Это та самая, подружка королевы? Да, ты говорил. А чего ему тут надо?

– Я ищу вас вот уже почти год, господин Вильям, – сказал Мэтью. – Моя госпожа потратила уйму денег, чтобы разыскать вас – она догадывалась, куда вы исчезли...

– А мой отец...