Она отскочила с бешено бьющимся сердцем, но тут же с облегчением увидела, что это одна из служанок, которую, кажется, звали Люси. Вид у девушки был встрепанный, лицо раскраснелось. Увидев, как испугалась Глэдис, она рассмеялась.

— Что с тобой, подружка? — спросила Люси, дружески ткнув ее в бок, и засунула обратно под блузку две огромные груди. — У тебя такой вид, будто ты ожидала, что из-за шторы выскочит миссис Ньюбрайт и набросится на тебя с кулаками! — Она громко фыркнула.

Глэдис с трудом проглотила комок в горле и невнятно пробормотала:

— Я… я не знала.

Люси добродушно улыбнулась и заправила под чепец выбившиеся пряди ярко-рыжих волос.

— Ну полно, не надо меня бояться, я не кусаюсь. — Она окинула Глэдис оценивающим взглядом и спросила: — Ты ведь с кухни, не так ли? Ну и как у тебя идут дела?

— Неплохо. Только я все еще путаюсь в коридорах. — Люси подмигнула и снова шутливо ткнула ее в бок.

— Я не об этом, дуреха, а вот о чем. — Она потрясла карманом, в котором явно звенели монеты.

Увидев, что Глэдис, не понимая, молчит, Люси покачала головой.

— Да ты, видно, и впрямь совсем неопытная, а? — Она наклонилась к Глэдис и доверительным шепотом сказала: — Ладно, так и быть, слушай. Здесь много чего происходит, так почему бы и тебе не заработать монетку-другую, хотя, возможно, не все девушки согласились бы со мной. Но я щедрая душа, и ты мне понравилась с первого взгляда… — Она пожала плечами и доброжелательно улыбнулась. — Этому нетрудно научиться, — продолжала она. — Гораздо проще, чем выносить помои, да и платят за это намного больше! — Она снова фыркнула. — Да ведь я сейчас заработала целый соверен. Этим джентльменам, когда они напьются, ничего не жалко, лишь бы получить свое! Разве это плохой заработок за три минуты удовольствия с задранными вверх ногами, а? — Она снова расхохоталась и искоса бросила на Глэдис лукавый взгляд. — Ты, конечно, худосочна, но некоторым это даже нравится. И у тебя красивенькие глазки. Такими глазками стоит только взглянуть на джентльмена, и он будет знать, что делать дальше.

Глэдис всю жизнь пугали тем, что случается с девушками, которые не берегут свою честь. А посмотрите на Люси — она, похоже, даже довольна! И ей платят в придачу. Все это очень странно.

— Ты можешь попасть в беду, — сказала Глэдис. — Что, если миссис Ньюбрайттебя застукает?

Люси передернула плечами.

— Не застукает. А если и застукает, то это не так уж важно. Самое большее, что она может сделать, — это вышвырнуть меня, но тогда я попытаю счастья в деревенской пивной. Такова уж судьба таких девушек, как я и ты, подружка. Или мы гнем спину, или лежим на спине. Результат в конечном счете один и тот же.

Глэдис смущенно нахмурилась. Нет, она совсем не таким представляла себе свое будущее. У нее все сложится по-другому. Она хотела сказать об этом Люси, но понимала, что девушка упрекнет ее в том, что она важничает. Поэтому, улыбнувшись довольно натянутой улыбкой, она лишь сказала:

— Спасибо. Я, пожалуй, вернусь к работе.

Люси вдруг стала серьезной и доверительно схватила ее за руку.

— Хочу предупредить тебя кое о чем, подружка, — сказала она. — Лучше держись подальше от молодого графа. Он настоящий развратник. К тому же никогда не платит. Однажды он сломал девушке руку и даже не заплатил за увечье. — Люси снова беспечно улыбнулась и потрепала Глэдис по плечу. — Но ведь есть и другие джентльмены. Слушайся старушку Люси, и все будет хорошо.

Глэдис снова улыбнулась и поспешно ушла: ей предстояло убрать целый этаж, а она бесполезно потратила столько времени!

Глэдис Уислуэйт родилась весной 1804 года — никто не смог бы с уверенностью сказать, какого числа и в каком месяце, — и была она единственным ребенком проститутки по имени Лилит, которая в расплату за свои грехи умерла вскоре после родов от кровотечения. Глэдис отлично знала, кем была и чем занималась ее мать, благодаря своей бабушке, поварихе в Вулфхейвене, умершей прошлой зимой, подавая на стол жаркое своему хозяину. Бабушка взяла осиротевшую девочку и растила ее, никогда не давая ей забыть о том, что бывает с глупыми девушками, которые не берегут честь смолоду. Она держала Глэдис в ежовых рукавицах и, когда той исполнилось пять лет, приспособила ее носить дрова для нескольких топок в большой кухне, к чему впоследствии добавилась обязанность отчищать их и котлы от сажи, а иногда даже нарезать овощи.

Бабушка Уислуэйт была суровой женщиной и в отношении внучки строила далеко идущие планы. Она рано заметила, что Глэдис растет прехорошенькой и довольно умной, чтобы, повзрослев, иметь шанс получить работу в графских покоях — возможно, даже в качестве камеристки, — если чуть-чуть повезет. Она начала учить Глэдис говорить на более или менее правильном английском языке, учтиво кланяться и приседать в книксене, обслуживая господ. Она ежедневно обучала Глэдис правильно обращаться со столовыми приборами, учила подавать завтрак или закуски. Будучи на дружеской ноге с главным поваром, который ежедневно общался с дворецким, бабушка имела доступ к такого рода сведениям и без малейших колебаний использовала их. Она даже платила по два пенса в неделю из своих скудных сбережений помощнику приходского священника, чтобы тот обучал Глэдис чтению и письму, потому что среди знатных дам стало модно проводить время за чтением, и бабушка Уислуэйт услышала однажды, что дамы из самого изысканного общества часто требовали, чтобы камеристки читали им романы или стихи на сон грядущий.

Глэдис легко усваивала все, чему ее учили, она была сообразительна и любознательна, и уроки были ей не в тягость. Она любила учиться и впитывала знания, словно губка, понимая, что рано или поздно они ей пригодятся. А пока Вулфхейвен был ее домом. Работа была тяжелой, рабочий день тянулся бесконечно, но она завела друзей на кухне и на конюшенном дворе, а с тех пор как умерла бабушка, ей даже разрешили спать возле печки, где всегда было тепло.

Большую часть года Вулфхейвен был спокойным местом. Несколько раз в год — когда в эти места приезжал поохотиться маркиз или когда маркиза давала один из своих балов — поднималась страшная суета и было много работы, но это вносило приятное разнообразие в монотонную жизнь в остальное время года. В Рождество маркиз приглашал всех слуг в дом, чтобы выпить с ними вместе заздравную чашу, и одаривал апельсинами каждого, вплоть до самой, неприметной судомойки, а во второй день Рождества им всем разрешалось встать попозднее. Казалось бы, на жизнь в Вулфхейвене грех было жаловаться, но Глэдис этого было мало. Она была непоседой от природы: ей хотелось делать что-то более важное, узнавать новое, быть более значительной. Она часто стыдилась этой неудовлетворенности жизнью, потому что понимала, что имеет все, чего может желать девушка ее уровня, однако ей было трудно довольствоваться тем, что у нее есть. Ей всегда это было трудно.

Глэдис остановилась в коридоре, чтобы потереть затекшую шею и распрямить спину. Она почти закончила работу, оставалась последняя комната. Расправив плечи, она вошла В спальню, твердо намереваясь хорошо выполнить свою работу. Ее топчан возле кухонной топки начинал казаться ей все более и более заманчивым. Она принялась приводить в порядок постель, взбивать подушки и менять полотенца.

Глэдис не заметила молодого человека, сидевшего в темном углу комнаты. У него на коленях лежал альбом для этюдов, раскрытый на чистой странице. Это был Эштон Киттеридж, который, задремав, не сразу заметил ее. Его разбудил звук воды, наливаемой в графин, и он с некоторым раздражением взглянул на незваную гостью. Он сразу понял, что молоденькая горничная не знает о его присутствии, и у него отлегло от сердца: ему совсем не хотелось, чтобы его застали дремлющим в комнате в то время, когда следовало бы находиться внизу и кутить вместе со всеми остальными. К тому же Эштон Киттеридж не имел обыкновения представляться слугам, поэтому, успокоившись, он принялся лениво наблюдать за ней.

Он и не заметил, как праздный интерес перешел в нечто большее. Возможно, причина была в том, как она двигалась: ее движения были быстрыми, точными, словно у воробушка, клюющего крошки. А может быть, дело было в том, как отбрасывала на стену тень ее расцветающая фигурка — воплощение юности и фации, — когда она наклонялась, чтобы разгладить руками покрывало, и ее похожие на яблочки груди натягивали серое платье домотканого полотна. А может, внимание привлекала ее безупречная кожа, казавшаяся фарфоровой при свете свечи, или то, как она высунула от усердия кончик розового язычка, меняя на подушке наволочку. Эш понимал лишь, что, пока он наблюдал за ней, искорка интереса разгорелась в пламя, и, прежде чем он успел осознать это, карандаш оказался в его руке и стал быстро двигаться по чистому листу альбома.