И тут наконец тень встрепенулась. Она выскользнула из-за конторки и медленно поплыла вперед.

— Да… — прошептала она. — Да, я — раб…

Красивый молодой человек, который все это время изнывал от неизвестности, хотя изо всех сил старался этого не показывать, вздохнул с облегчением.

— Вот это хорошо! Вот это верно! Молодчина, Аммет! Теперь мы с тобой…

— Я — раб, любящий своего господина.

Воцарилась тишина.

— Извини, — сказал я наконец, — у тебя голос такой глухой и жуткий, я, кажется, не расслышал. Ты будешь смеяться, но мне показалось…

— Я люблю своего господина.

Теперь уже я умолк, как язык проглотил. Я осторожно пятился назад, а тень все надвигалась на меня.

— Послушай, мы точно говорим об одном и том же человеке? — неуверенно начал я. — О некоем Хабе? Лысый такой египтянин, довольно гадкий на вид? И глаза как мокрые пятна на половой тряпке? Не может быть! Ох… Кажется, может…

Тонкая рука, состоящая из черных кружевных нитей, внезапно вытянулась; заостренные пальцы ухватили меня за глотку и подняли в воздух, слегка придушив. Марид без труда стиснул мою шею так, что она сделалась тоньше стебелька лотоса. Глаза у красивого юноши вылезли на лоб, голова у меня распухла, ноги вздулись.

Рука тени поднялась, поднесла меня вплотную к силуэту головы. Она по-прежнему оставалась идеальным подобием Хабы: и форма, и наклон — все.

— Послушай, джиннишка, — прошипела тень, — разреши мне кое-что тебе объяснить.

— Ну да, конечно, — прохрипел я, — пожалуйста!

— Надо тебе сказать, — начал Аммет, — что я служу моему дорогому Хабе уже много лег, с тех пор, как он был бледным, тощим юнцом, послушником в подземельях под храмами Карнака. Я был первым великим духом, которого он вызвал втайне от всех, вопреки священным правилам жречества. [68]Я был при нем, пока он обретал силу, пока его могущество возрастало; я стоял у его плеча, когда он удавил верховного жреца Унега подле его алтаря и взял себе магический кристалл, который он носит и по сей день. Когда мой господин возмужал, его влияние в Египте было весьма велико, и оно бы, несомненно, возросло еще сильнее. Еще немного — и сами фараоны склонились бы пред его волей!

— Все это страх как интересно, — проговорил я опухшими губами, — однако же мне сложно расслышать тебя, когда половина моей сущности сдавлена у меня в голове. Не мог бы ты хоть чуть-чуть ослабить хватку?

— Однако дни славы Египта давно миновали, — продолжала тень, еще крепче стиснув мою шею. — Ныне Иерусалим воссиял превыше всех стран, ибо здесь пребывает Соломон со своим Кольцом. И вот мой господин прибыл сюда, дабы служить его трону, а в один прекрасный день, который рано или поздно наступит, добиться и большего. И на протяжении всех этих лет безмолвного ожидания я пребывал при нем.

Аура марида давила мою сущность. Перед глазами мелькали беспорядочные вспышки. Певучий голос звучал то громче, то тише, то снова громче. А рука сжималась все сильнее и сильнее…

— Да, Бартимеус, ты прав: все это время я был его рабом. Но я оставался рабом по доброй воле, ибо чаяния Хабы — это и мои чаяния, его радости — и мои радости тоже. Хаба быстро убедился в этом, ибо я помогал ему в его экспериментах, которые он ставил в своих личных покоях, и тоже забавлялся с узниками, которых он приводил. Наш дух, его и мой, — единой природы… Извини, это ты сейчас пискнул?

Наверное, я. Я чувствовал, что теряю сознание. Я уже с трудом понимал, что он говорит.

Тень небрежно взмахнула рукой и разжала пальцы. Я кубарем отлетел на середину круга, рухнул ничком на холодный обсидиан, немного проехался по нему и остался лежать неподвижно.

— Короче говоря, — продолжал голос, — не думай, будто я разделяю твои жалкие помыслы. Хаба доверяет мне. Я доверяю ему. На самом деле, возможно, тебе интересно будет узнать, что, когда он призывает меня, он более не сковывает меня жестокими узами заклинаний, но возносит меня и позволяет следовать за ним как другу и советнику, ибо из всех, живущих на Земле, я — единственный его спутник!

В голосе звучала гордость и немереное самодовольство.

— Он дозволяет мне некоторые вольности, — говорил марид, — при условии, что они ему по душе. Временами я даже беру дело в свои руки. Помнишь нашу мимолетную встречу тогда, в пустыне? Я тогда последовал за тобой по собственной воле, ибо гневался на тебя за урон, причиненный моему возлюбленному другу. Если бы не явился Факварл, я непременно сожрал бы тебя. Я бы и теперь с удовольствием это сделал. Но мой славный Хаба назначил тебе иную участь, и так тому и быть. Сядь же, — приказала тень, — и дай мне совершить над тобою то, что приказал мой друг. Вдохни поглубже воздух этого подземелья — впредь тебе на протяжении многих лет не доведется отведать воздуха.

Послышался шорох — Аммет решил еще раз перечитать инструкции на папирусе. Я у себя в кругу с трудом приподнялся на трясущихся руках, медленно встал на ноги, сутулясь поначалу, пока моя сущность оправлялась от нанесенных ей увечий.

Я выпрямился. Вскинул голову. Волосы слипшимися патлами падали мне на лицо; из-под растрепанных прядей горели желтым огнем мои глаза.

— Знаешь что, — просипел я, — я не особенно требователен к себе. И порой даже сам не дотягиваю до собственных стандартов. Но мучить других духов?! Держать их в плену?! Это что-то новенькое. Такого я прежде не слыхивал. — Я поднял руку и утер каплю сущности, которая сочилась у меня из носа. — Но удивительнее всего то, — продолжал я, — что это еще не худшее! Главное твое преступление даже не это! — Я заложил за изящное ухо растрепавшийся локон и опустил руки по швам. — Ты любишь своего хозяина. Любишь своего хозяина!!! Может ли дух пасть столь низко?

Сказав так, я вскинул обе руки и метнул Взрыв максимальной мощности прямо сквозь тень, в колонну у нее за спиной.

Аммет вскрикнул. На миг его тело рассыпалось на множество осколков и кусочков, которые путались и накладывались друг на друга, точно раскиданные ленты, не имея толщины. Потом он вновь собрался воедино и сделался точно таким же, как и прежде.

Два багровых Спазма сорвались с растопыренных пальцев. Один прошел верхом, второй понизу; оба вонзились в поверхность круга, камень растрескался, дождем брызнули осколки.

Но юноши уже и след простыл. Я взмахнул крыльями и скрылся между колонн.

— Раб, любящий хозяина? — крикнул я через плечо. — Да ты просто псих!

За спиной раздался рев:

— Бартимеус, тебе не уйти! Подземелье опечатано!

— А я никуда и не ухожу!

Потому что, по правде говоря, я знал, что обречен. Тому было десять разных причин. Марид слишком могуч, чтобы с ним драться, и слишком проворен, чтобы сбежать от него. Но даже если мне каким-то чудом удалось бы ускользнуть от него и выбраться из подземелья, даже если бы я сбежал на самую гору Ливан, Хаба все равно останется моим хозяином, а я — его слугой, в его власти, и он в любой момент сможет притянуть меня обратно по своей прихоти, точно съежившегося пса на поводке. Его власть надо мной такова, что если уж он хочет подвергнуть меня Заточению, мне его не избежать. Так что на этот счет волноваться не имело смысла.

Однако, до того как случится неизбежное, я хотел сделать кое-что еще.

«Хозяина он любит, видите ли!» — с глубочайшим отвращением думал я, петляя между колоннами.

Огненные молнии вырывались из моих рук залпами, точно стрелы из строя ассирийских лучников, и опаляли воздух, вонзаясь в цель. Столы разлетались в куски, ножи и пинцеты плавились и пузырились, ямы для мумификации взрывались огнем и песком.

— Хозяина он любит! — рычал я, уничтожая шкаф с костями, превращая бесценную коллекцию клинописных табличек в груду оплавленной пыли. [69] — Ну что это такое? Как может дух до такого докатиться?

— Бартимеус! Как ты смеешь! Да я тебе такое устрою…

Негодующий шепот эхом раскатился по лабиринту колонн. Где-то полыхнуло алым. Шипящий Спазм ударился о потолок, заметался между столбов, вскользь зацепил мои ребра, и я кубарем полетел на пол, разбрызгивая сверкающую сущность. Снаряд полетел дальше, ударился о стену и подпалил стойку с мумиями.