Подошли пивовары, составлявшие одно из самых сильных братств. Под Кенигсбергским замком стало еще многолюднее.

— На замок! — раздались упрямые голоса. — На замок!

— Разгромим осиное гнездо!

— Правосудия, правосудия! — кричали люди.

Цеховые старшины совещались, что делать дальше. Решили просить поддержки у орденских рабов — славян.

Топот коня, идущего внамет, заставил многих повернуть голову. На площадь ворвался всадник на рыжем жеребце без седла и всякого вооружения. Это был юноша Рудольф Вилле, сын хозяина харчевни «Лошадиная голова». Харчевня находилась в двух верстах от замка по литовской дороге. Каждый приезжавший в город или покидавший его был рад промочить горло отличным пивом у старины Петера Вилле.

Многие узнали Рудольфа Вилле.

— Господа горожане, — крикнул юноша, — рыцари возвращаются, они подъезжают к нашей харчевне! Сам великий маршал и все остальные. Берегитесь…

Юноша вздыбил разгоряченного коня и поскакал обратно.

— Пожалуй, надо расходиться, — с тревогой сказал Ганс Гофман, прислушиваясь к удалявшемуся топоту лошадиных копыт.

— Ты прав, надо уходить, пока целы, — согласился Иоганн Кирхфельд.

— Рыцари не церемонятся, когда дело идет об их благополучии, — согласились остальные старосты цехов.

— На этот раз мы опоздали, — с сожалением сказал кто-то из толпы. — Но следующий раз…

— Мы поговорим об этом потом, — остановил Иоганн Кирхфельд. — Вы слышите, господа, опять кто-то скачет.

Через торговую площадь, поднимая тучи пыли, промчался орденский гонец на взмыленном коне. Боевая труба заиграла свою песню перед воротами замка.

Горожане стали быстро расходиться. Подмастерья и ученики побежали в Альтштадт и Кнайпхоф предупреждать об опасности.

«Все по домам!»— таков был приказ цеховых старост.

Вскоре на рыночных площадях и на улицах никого не осталось.

Ветер с моря гнал дождевые тучи. Солнце все чаще и чаще скрывалось от глаз за темной, густой завесой. Стал накрапывать нудный земландский дождь, которому нет ни конца ни края.

Пыль на торговой площади постепенно превращалась в густую, липкую грязь.

Под рев боевых труб показалось орденское знамя. Его держал в руках один из трех рыцарей, едущих в ряд на белых лошадях. Святая дева Мария с младенцем лениво колыхалась на белом полотнище.

В окружении благородных иноземных рыцарей выехал на площадь сам великий маршал. На лице полководца была написана усталость.

Конрад Валленрод снял шлем, не замечая, как дождевые струйки бегут по лицу, стекают на спину и на потную грудь.

Одежда рыцарей запылена. Моросящий дождь превращал пыль в серую жижу, быстро стекавшую с разноцветных плащей.

Впереди великого маршала ехал оруженосец, державший в руках его щит с родовым гербом. Вслед маршальскому гнедому жеребцу с широким задом и длинным хвостом шел вороной конь подмаршала. Со всех сторон главного орденского военачальника окружала почетная стража из десяти братьев рыцарей и отряда верных кнехтов.

За свитой великого маршала ехали кенигсбергские благородные рыцари и прочее орденское воинство.

Лошади были мокры от дождя и казались одной масти.

Миновав площадь, рыцари двинулись вдоль старых каменных мельниц, шумевших на Кошачьем ручье, а после свернули прямо к воротам замка.

Великий маршал отмалчивался всю дорогу. «Разве так воюют! — думал он. — Два-три таких похода — и мы растеряем свою воинскую славу». Ужасающе подействовала на Конрада Валленрода смерть его близкого друга, комтура замка Мариенвердера Генриха Клея. Он считался самым опытным мужем в борьбе с язычниками. Сколько битв он выиграл, сколько взял в плен и уничтожил неверных! И такая глупая смерть — камень попал в голову.

Великий маршал и его друг Генрих делились самым сокровенным. После смерти великого магистра Конрада Винриха Генрих Клей высказал ему, Конраду Валленроду, тайную мысль. Было бы хорошо, если бы Конрад Валленрод стал великим магистром, а он, Генрих Клей, — великим маршалом. Военные дела ордена пошли бы в гору. Но вышло по-другому — великим магистром избрали великого ризничего. Ризничий! Кто он такой? Одевал, обувал братьев ордена — вот и все его дела. Ведал починкой подштанников, а сейчас великий магистр… Хорошо, когда есть друг, с которым можно говорить обо всем.

Но славный рыцарь погиб. С ним убиты сто пятьдесят братьев, больше сотни благородных гостей, больше двух тысяч храбрых горожан-немцев и кнехтов. И это только убиты, а еще сотни пленных. И раненые. Сколько их везут позади на телегах!.. «А что достигнуто? — спрашивал себя великий маршал. — Ничего, ровным счетом ничего. А ордену нанесен страшный удар».

Проходя через мост, лошадь великого маршала попала копытом в расщелину, споткнулась. Но Конрад Валленрод не заметил. Не заметил он и того, что горожане не встречали рыцарей. Обычно все население трех городков выходило на улицы и площади. Улицы на пути рыцарей устилались соломой. Женщины и девушки бросали цветы и угощали напитками. Мужчины выкрикивали приветствия. Всегда было людно и шумно. Сегодня на улицах не видно и не слышно людей.

Стража поспешно опускала мост через ров и открывала ворота… Во дворе собрались старые рыцари приветствовать вернувшихся из похода братьев, вышел главный эконом Генрих фон Ален.

Когда кони маршала и его свиты зацокали копытами по булыжникам крепостного двора, старцы дрожащими голосами затянули победную песню. Один из них был особенно худ и хрупок. Бледное лицо, тонкая шея. Его длинный нос пропускал свет, словно в нем не было ни капли крови. Старичок, однако, громким голосом выводил свою ноту в победном гимне.

— «Христос воскрес! Возрадуемся, братья, о боге, что сломал рог язычников…»— пели старцы. Встретив хмурый взгляд великого маршала, заслуженные рыцари смешались и замолкли.

Спрыгнув с коня, Конрад Валленрод, по обычаю орденских братьев, перецеловался со стариками и священником, поздоровался с Генрихом фон Аленом. Приказав ему разместить прибывших гостей, маршал пошел в свои покои.

А Генрих фон Ален пребывал в великом смятении. «Когда лучше все рассказать маршалу, — думал эконом, — сегодня или, может быть, утром, когда душа каждого человека пребывает в добре?» Но, взвесив все «за»и «против», вспомнив горячий нрав Валленрода, Генрих фон Ален решил не откладывать.

Через час он вошел в покои маршала. Прислужники выносили из спальни огромную дубовую бочку со скамейкой внутри, в которой только что выкупался великий маршал.

Смыв с себя обильный пот битв и походов, Конрад Валленрод наслаждался охватившей его легкостью. Он надел шелковое белье, натянул связанные из легчайшей шерсти штаны и куртку и, сидя за столом, смаковал пряное французское вино, поглядывая на свою коллекцию броневой одежды и оружия. Как приятно после долгой разлуки снова увидеть любимые вещи!

Все так и было, как предполагал Генрих фон Ален.

— Высокочтимый брат… — начал эконом, появившись в кабинете.

Перед глазами Валленрода он съежился, словно проколотый пузырь. Великий маршал недовольно посмотрел на него, кивнул на деревянный стул с высокой спинкой.

— Высокочтимый брат, — повторил Генрих фон Ален, опустив глаза на черно-красные клетки ковра, — я не стал бы беспокоить тебя после столь утомительного похода, но события заставляют быть безжалостным. — Эконом продолжал стоять.

— Что ты имеешь в виду, брат мой? — спросил Валленрод, отхлебнув вино.

— Перед самым твоим возвращением, достопочтимый брат, — продолжал Генрих фон Ален, — горожане подняли восстание. Брат Плауэн ранен, он при смерти. Они решили взять замок в свои руки. Замок…

— Неслыханно! — сказал великий маршал. — Послушные немцы хотели взять в свои руки замок… Это очень опасно. — Он отставил вино и отодвинул стул, словно собираясь встать. — Расскажи подробно, брат мой, все, как было.

Пока эконом рассказывал, Конрад Валленрод не проронил ни слова. Только на лбу и на шее у него вздулись синие жилы да побледнело лицо. Большие руки до боли сжимали серебряный кубок.