— Уберите вашу пукалку, — продолжил мужчина в черном. — Мы все друзья, говорю я вам… рука руку моет. Мы преломим хлеб и поговорим о многом… волах, и цистернах с нефтью, и о том, что Фрэнк Синатра как шансонье превосходил Элвиса Пресли.

— Кто? Кого превосходил?

— Вы их не знаете, да это и не важно, — вновь затараторил мужчина в черном.

Не нравился Джонасу его голос, определенно не нравился. Такие голоса, подумал он, доносятся через забранные решетками окна психушки.

Он повернулся. Посмотрел в зеркало и увидел в нем мужчину в черном, который все так же радостно улыбался ему. Боги, да видел ли он его живьем?

Да, но ты не мог его видеть, пока он этого не захотел. Я не знаю, колдун ли он, но с магией точно знаком. А может, это маг Фарсона?

Джонас повернулся к мужчине в черном. Улыбка осталась, а вот заостренных зубов как не бывало. Но они же были. Джонас мог в этом поклясться.

— Где Раймер?

— Я послал его к юной сэй Дельгадо, порепетировать ее выступление на празднике Жатвы, — ответил мужчина в черном, обнял Джонаса за плечи и увлек к столу. — Подумал, что лучше нам держать совет вдвоем.

Джонас не хотел оскорблять посланца Фарсона, но прикосновение этой руки вызывало отвращение. Он не мог объяснить чем, но вызывало. Словно к нему прикоснулось что-то мерзкое и склизкое. Он стряхнул руку и двинулся к одному из стульев, стараясь унять дрожь. Неудивительно, что Дипейп вернулся от Скалы Висельников таким бледным. Абсолютно его это не удивляло.

Вместо того чтобы оскорбиться, мужчина в черном захихикал. (Да, подумал Джонас, он смеется, как мертвец, именно так он и смеется.) На мгновение Джонасу привиделось, что перед ним Фапло, отец Корта, тот самый человек, который послал его на запад столько лет назад, и он вновь потянулся за револьвером. Но перед ним стоял лишь мужчина в черном, с прилипшей к лицу улыбкой всезнайки, с синими глазами, поблескивающими в свете газовых рожков.

— Увидели что-то интересное, сэй Джонас?

— Да. — Джонас сел. — Поедим. — Он отломил кусок хлеба, сунул в рот. Хлеб прилип к пересохшему языку, но Джонас продолжал его жевать.

— Хороший мальчик. — Мужчина в черном тоже сел, разлил вино, первым наполнив стакан Джонаса. — Теперь, мой друг, расскажите обо всем, что вы сделали после того, как прибыли эти мальчишки, обо всем, что вы знаете, и о всех ваших планах на будущее. Не упускайте ни единой мелочи.

— Сначала покажите мне вашу пайдзу.

— Разумеется. Какой вы, однако, недоверчивый.

Мужчина в черном сунул руку под сутану и вытащил металлическую пластинку. Серебро, догадался Джонас. Бросил ее на стол, и, подпрыгивая, она заскользила к тарелке Джонаса. На пластинке Джонас увидел то, что и ожидал: выгравированный огромный, таращившийся на него глаз.

— Удовлетворены?

Джонас кивнул.

— А теперь пододвиньте ее ко мне.

Джонас протянул руку, и впервые она напоминала его дрожащий голос. Он посмотрел на свои трясущиеся пальцы, положил руку на стол.

— Я… я не хочу.

Да. Он не хотел. Внезапно он осознал, что, коснись он пластинки, выгравированный серебряный глаз повернется… и посмотрит прямо на него.

Мужчина в черном захихикал и шевельнул пальцами. Серебряная пряжка, Джонас решил, что это скорее пряжка, чем пластинка, заскользила к нему и исчезла в рукаве сутаны.

— Абрадакадабрама! Оп-ля-ля! Финиш! — Мужчина в черном отпил вина. — Если мы покончили с этими утомительными формальностями…

— Осталась одна, — ответил Джонас. — Вы знаете мое имя. Я хотел бы знать ваше.

— Зовите меня Уолтер, — ответил человек в черном, и улыбка слетела с его губ. — Старый добрый Уолтер — это я. А теперь давайте поглядим, где мы и куда идем. Короче, будем держать совет.

Когда Катберт вернулся на «Полосу К», спустилась ночь. Роланд и Ален играли в карты. Бункер они как могли привели в порядок. Даже от надписей, спасибо скипидару, найденному в чулане при конюшне, остались только розовые разводы, а теперь друзья сражались в Casa Fuerte, или «Свежее пятно», как называли эту игру в Гилеаде. Так или иначе, игра эта представляла собой разновидность «Следи за мной», карточной игры, в которую рубились в салунах и у походных костров испокон веку.

Роланд бросил короткий взгляд на Берта, стараясь понять, в каком он прибыл настроении. Лицо Роланда, как обычно, оставалось бесстрастным, но душу его терзали боль и нерешительность. Ален пересказал ему разговор с Катбертом, и ужасные слова последнего поразили его, пусть и услышанные через вторые руки. А более всего не давала ему покоя последняя фраза Катберта, брошенная перед тем, как он вышел из бункера: «Твоя беззаботная любовь привела к тому, что ты лишился чувства ответственности». Так ли это? Вновь и вновь он убеждал себя, что нет, что путь, которым он вел их, трудный, но единственно верный. И крики Катберта — не более чем злой ветер, который подняли его расшатавшиеся нервы… и его ярость, обусловленная надругательством над их жилищем. Однако…

Скажи ему, что он прав насчет выжидания, да только причины, из которых он исходит, не те, а потому в целом он не прав. Такого быть не могло.

Или могло?

Катберт улыбался, и щеки его раскраснелись, словно весь обратный путь он промчался галопом. Выглядел он таким юным, красивым, энергичным. Более того, счастливым, тем самым Катбертом, которого Роланд знал в недалеком прошлом — долдонящим всякую чушь грачиному черепу, пока кто-нибудь не попросит его заткнуться.

Но Роланд не доверял тому, что видели его глаза. В улыбке чувствовалась фальшь, румянец могла вызвать злость — не быстрая скачка, искорки в глазах вспыхивали яростью, а не юмором. Мысли Роланда не отразились на его лице, но сердце упало. Он надеялся, что буря по прошествии времени утихнет, но этого не произошло. Роланд искоса глянул на Алена, и увидел, что Ален думает о том же.

Катберт, через три недели все закончится. Если бы только я мог сказать тебе об этом.

И тут же в его голове возникла другая мысль, потрясающая в своей простоте: А почему не можешь?

И Роланд понял, что ответа у него нет. Почему он держал все при себе, не советуясь с друзьями? С какой целью? Или он действительно ослеп? Воги, неужели ослеп?

— Привет, Берт, — первым заговорил он. — Ты хорошо про…

— Да, очень хорошо, отлично проехался, очень познавательная получилась прогулка. Выйди во двор. Я хочу тебе кое-что показать.

Роланду все меньше и меньше нравился лихорадочный блеск глаз Катберта, но он положил карты рубашками вверх и встал.

Ален дернул его за рукав.

— Нет, — В голосе его слышалась паника. — Разве ты не видишь, какой у него взгляд?

— Вижу — ответил Роланд. Смятение захлестнуло его.

И, шагая к другу который уже мог перестать быть таковым, Роланд впервые подумал, что принимал решения в состоянии, близком к пьяному сну. И принимал ли он решения вообще? Уверенности в этом уже не было.

— Что ты хочешь мне показать, Берт?

— Что-то удивительное, — рассмеялся Берт. В смехе отчетливо слышалась ненависть. Может, даже желание убить. — Тебе захочется на это посмотреть. Я знаю, что захочется.

— Берт, что с тобой? — спросил Ален.

— Со мной? Ничего, я в полном порядке, Эл… счастлив, как жаворонок на заре, как пчела над цветком, как рыбка в океане. — Он повернулся и, смеясь, вышел за дверь.

— Не ходи туда, — взмолился Ален. — Он же свихнулся.

— Если наша дружба порушена, у нас нет ни единого шанса выбраться из Меджиса, — ответил Роланд. — Если так, я предпочту умереть от руки друга, а не врага.

Он вышел из бункера. После короткого колебания Ален последовал за ним. С печатью глубокой печали на лице.

Охотничья Луна ушла. Демоническая еще не показала своего лица, но небо сияло яркими звездами, так что света хватало. Лошадь Катберта, еще оседланная, стояла у крыльца, привязанная к перилам. За ней поблескивал серебром квадрат пыльного двора.