Юноша видел, как Джонас передал Сюзан другому Охотнику за гробами, в плаще, и двинулся вдоль поляны. Он слышал, как Джонас обратился к мужчинам (многих из них Шими знал и стыдился того, что столько ковбоев Меджиса подчиняются приказам плохого Охотника за гробами), но сами слова пролетели мимо его ушей. Шими замер, когда они запрыгнули в седла, боясь, что они двинутся на него, но они поехали в противоположном направлении, на запад. Поляна опустела… да только не совсем. На ней остался Капризный. Веревка, на которой его привели, тянулась следом за ним по примятой траве. Капи посмотрел вслед отъезжающим всадникам, заржал, как бы говоря, что они могут отправляться к дьяволу, повернул голову и поймал взгляд Шими, который все еще прятался меж высоких стеблей Плохой Травы. Мул дернул ушами, попытался ухватить губами траву. Потом словно вспомнил, что она Плохая, поднял голову и снова заржал, глядя на Шими, как бы говоря, что происшедшее с ним — его вина.

Шими задумчиво смотрел на Капризного, размышляя о том, что ехать на муле куда легче, чем идти. Да, конечно… но мул вновь подал голос, и Шими отказался от этой мысли. Капи мог заржать в самый неподходящий момент и привлечь внимание мужчины, который увез с собой Сюзан.

— Думаю, ты сам найдешь дорогу домой. — сказал Шими мулу. — Пока, приятель. Пока, старина Капи. Еще увидимся на тропе.

Он нашел тропинку, проложенную лошадьми Сюзан и Рейнолдса, и затрусил по ней.

— Они снова идут, — объявил Ален за секунду до того, как и Роланд почувствовал их присутствие — у него в голове словно сверкнула розовая молния. — Всем кагалом.

Роланд посмотрел на Катберта. Тот ответил взглядом, в котором напрочь отсутствовала привычная ему смешинка.

— Многое зависит от тебя. — Роланд коснулся рогатки. — И от нее.

— Я знаю.

— Что у тебя в арсенале?

— Почти четыре дюжины стальных шариков. — Берт поднял мешочек из плотной ткани, в котором в более спокойные времена его отец держал табак. — Плюс петарды в седельных сумах.

— Сколько больших?

— Достаточно, Роланд, — ответил Катберт без тени улыбки. Смех ушел из его глаз, сразу ставших глазами хладнокровного убийцы. — Достаточно.

Роланд пробежался рукой по пончо, давая ладони привыкнуть к грубой материи. Посмотрел на Алена, вновь на Катберта, вновь говоря себе, что все получится, да, получится, если они сохранят хладнокровие и не будут думать о том, что их всего лишь трое против сорока или пятидесяти.

— Те, кто сейчас у Скалы Висельников, услышат выстрелы, не так ли? — спросил Ален.

Роланд кивнул.

— Ветер дует от нас к ним, так что в этом нет никаких сомнений.

— Значит, нам придется действовать быстро.

— Времени терять не будем, — кивнул Роланд, подумав о том, как он стоял на дворе, притаившись в разросшейся спутанной живой изгороди за Большим залом, на руке его сидел сокол Давид, а по спине от ужаса тек пот. Думаю, ты умрешь сегодня, сказал он тогда соколу, и не ошибся. Но сам он выжил, выдержал испытание и вышел по восточному коридору. Сегодня испытание предстояло Катберту и Алену, не в Гилеаде, в традиционном месте за Большим залом, где мальчики доказывают свое право зваться мужчинами, а в Меджисе, на границе Плохой Травы, в пустыне, в каньоне. В каньоне Молнии.

— Докажи, что ты мужчина, или умри. — Ален словно читал мысли стрелка. — Вопрос ставится так?

— Да. В конце концов вопрос всегда ставится так. Когда, думаешь, они доберутся сюда?

— Не раньше чем через час. А скорее через два.

— Они знают, что мы их поджидаем?

Ален кивнул:

— Думаю, да.

— Это плохо, — подал голос Катберт.

— Джонас боится, что мы нападем на них в траве, — заметил Роланд.

— Может, подожжем траву вокруг его отряда. Они утратят бдительность, как только выедут на открытое место. — Ты на это надеешься? — спросил Катберт.

Роланд кивнул:

— Да. Надеюсь.

Поначалу Рейнолдс ехал легкой рысцой, но через полчаса после расставания с Джонасом пустил лошадь галопом. Пилон мчался рядом. Сюзан держалась руками за рог передней луки, ее волосы разметало ветром. Думала она о том, как выглядит сейчас ее лицо. Скулы раздулись, глаза затекли. Даже от ветра саднило кожу.

Уже на Спуске Рейнолдс остановился, чтобы дать лошадям передохнуть. Спрыгнул на землю, повернулся спиной к девушке, справил малую нужду. Сюзан в это время оглядела Спуск. Увидела громадный табун, теперь мирно жующий травку. Ковбои куда-то подевались. Хоть это они сделали, подумала Сюзан. Мало, конечно, но хоть что-то.

— Не хочешь облегчиться? — спросил Рейнолдс. — Если хочешь, помогу тебе снять штаны, но только не говори «нет» сейчас, чтобы потом просить об остановке.

— А ведь ты боишься. Большой храбрый регулятор, и боишься, не так ли? Да, боишься, пусть и вытатуировал гроб на руке.

Рейнолдс попытался изобразить презрительную улыбку. Но в это утро она никак не вязалась с его лицом.

— Не отбирай хлеб у предсказателей судьбы, мисси. Они с этим справятся лучше. Так будешь облегчаться или нет?

— Нет. И ты боишься. Чего?

Рейнолдс, а предчувствие беды не покинуло его после расставания с Джонасом, хотя он очень на это надеялся, обнажил в злобной усмешке желтые от табака зубы.

— Если не можешь сказать ничего путного, лучше молчи.

— Почему бы тебе не отпустить меня? Может, мои друзья поступят так же и с тобой, когда догонят нас.

На этот раз Рейнолдс рассмеялся искренне. Запрыгнул в седло, сплюнул. Над головой Демоническая Луна превратилась в бледный круг

— Мечтать не вредно, мисси-сэй. За мечты денег не берут. Но этих троих ты уже никогда не увидишь. Им прямая дорога к червям, будь уверена. Поехали.

И они поскакали дальше.

В ночь на праздник Жатвы Корделия совсем не ложилась. Сидела в кресле в гостиной, и хотя вязанье лежало у нее на коленях, она не провязала ни единой петли. Вот и теперь, около десяти утра, она все сидела в том же кресле, уставившись в никуда. А куда, собственно, она могла смотреть. Все рухнуло, разбилось на мелкие осколки. Надежды получить деньги, которые Торин мог дать Сюзан и ее ребенку, отписать в завещании, мечты занять достойное положение в обществе, планы на будущее. Все порушили двое неблагодарных молодых людей, которым так уж не терпелось скинуть штаны.

Она сидела в старом кресле, с вязаньем на коленях, с пеплом, которым, как клеймом, пометила Сюзан ее щеку, и думала: Наступит день, когда меня найдут мертвой в этом кресле… старую, больную, забытую. Неблагодарная девчонка! Так поступить после всего того, что я для нее сделала!

Тут до нее донеслось слабое скрежетание по стеклу. Она понятия не имела, сколько прошло времени, прежде чем ее сознание зарегистрировало этот звук, но, как только это произошло, отложила вязанье и поднялась, чтобы посмотреть, кто же это скребется. Возможно, птица. Или дети с их обычными шутками на Жатву. Им-то нет никакого дела до того, что мир рухнул. Кто бы там ни был, она сейчас всех прогонит.

Сначала Корделия ничего не увидела. А когда уже собралась отойти от окна, заметила в углу двора возок и пони. Вид возка встревожил ее — черный, с непонятными золотыми символами. А пони стоял, низко опустив голову. Его, похоже, загнали до изнеможения.

Она еще хмурилась, гадая, как попали к ней на двор возок и пони, когда перед ее носом в воздухе появилась грязная скрюченная рука и ногти заскребли по стеклу. Корделия ахнула, прижала руки к груди, из которой едва не выпрыгнуло сердце. Она отступила на шаг, отчаянно вскрикнула, задев бедром плиту.

Длинные грязные ногти еще дважды прошлись по стеклу, потом исчезли.

Корделия постояла в нерешительности, потом направилась к двери, по пути остановившись у поленницы и подхватив увесистую металлическую лопатку, которой доставала из печи золу. Распахнула дверь, подошла к углу, глубоко вдохнула и обогнула угол, одновременно поднимая лопатку.