На колокольне, возвышающейся над городским Залом собраний, пробило полдень. И непривычная тишина вновь воцарилась над Хэмбри.

Первая половина дня уступила место второй, но город словно позабыл про праздник Жатвы. Вот и «Приют путников» не бурлил весельем. Более двух сотен мужчин толпились под стеклянным взглядом Сорви-Головы, пили без продыха, но слышались в зале лишь шарканье ног да нетерпеливый стук стакана о стойку бара, свидетельствующий о том, что кого-то из клиентов замучила жажда.

Шеб попытался пройтись по клавишам, заиграл «Буги большой бутылки», мелодию, которая всем всегда нравилась, и тут же ковбой с родимым пятном на щеке приставил ему нож к уху и посоветовал прекратить шуметь, в противном случае пообещав выпустить мозги через барабанную перепонку. Шеб, которому совершенно не хотелось расставаться ни с мозгами, ни с барабанной перепонкой, не заставил просить себя дважды. Тут же поднялся со скамьи и прошел за стойку бара помогать Стенли и Красотуле наполнять стаканы.

Настроение у пьющих ухудшалось с каждым часом. Праздник Жатвы у них украли, это они уже поняли, но не знали, как на это отреагировать. Да, еще будет большой костер, в котором сгорят все пугала, но на поцелуи и танцы рассчитывать не приходилось. Их лишили и конкурса загадок, и скачек, и боя свиней… отняли возможность повеселиться. Они не могли достойно проводить год! Вместо положительных эмоций они получили убийство под покровом ночи и побег преступников. И лишь надежду на месть вместо уверенности в том, что виновные будут наказаны. Толпа в «Приюте путников», все более напоминавшая черную грозовую тучу, готовую разразиться молниями, жаждала, чтобы ей сказали, что надо делать.

Ткнули пальцем в жертву, которую надо бросить в огонь, как во времена Эльда.

И вот в этот самый момент, вскоре после того, как последний удар колокола растаял в холодном воздухе, двери салуна распахнулись, и в зал вошли две женщины. Многие знали старуху, что шла первой, и некоторые из них перекрестили глаза большим пальцем, чтобы отвести от себя ее черный взгляд. То была ведьма с Кооса, и хотя лицо ее покрывали язвы, а глаза запали так глубоко, что едва виднелись в глазницах, она буквально лучилась энергией, губы ее ярко алели, словно она только что наелась зимней вишни.

Вторая женщина двигалась медленно, с трудом переставляя ноги, прижимая руку к боку. Ее лицо цветом не отличалось от мела.

Риа прошествовала через зал, никого не удостоив взглядом, остановилась у стойки, под двухголовым чучелом, повернулась лицом к молчаливым ковбоям и горожанам.

— Большинство из вас меня знает! — проскрипела она. Кроме тех, кому никогда не требовался любовный эликсир, порошок, который возвращал силу падающему концу, или капельки, предназначенные для надоевшей тещи. Я — Риа с Кооса, а эта женщина, что стоит рядом со мной, тетя девушки, которая прошлой ночью освободила трех убийц… той самой девушки, что сама убила городского шерифа и хорошего молодого парня… жена которого ждет ребенка. Он стоял перед ней с поднятыми руками, молил сохранить ему жизнь ради жены и еще не рожденного ребенка, но она все равно застрелила его! Жестокая! Жестокая и бессердечная!

Толпа ответила глухим ропотом. Риа вскинула высохшие, скрюченные руки, и в зале воцарилась тишина. Медленно, не опуская рук, она обвела всех взглядом.

— Чужаки приехали, и вы встретили их с распростертыми объятиями!

— выкрикнула она все тем же скрипучим голосом. — Встретили с распростертыми объятиями, накормили и обогрели, а они ответили на это черной неблагодарностью! Убили тех, кого вы любили и уважали, сорвали праздник Жатвы, и только боги знают, какие беды обрушатся на нас в следующем году!

Вновь ропот, уже громче. Она ударила по самому больному месту: они действительно боялись, что зло этого года перекинется на следующий, возможно, даже вновь приведет к мутациям скота, о чем на Внешней Дуге уже начали забывать.

— Но они уехали и скорее всего не вернутся! — продолжала Риа. — Может, оно и к лучшему — зачем пятнать нашу землю их чужеродной кровью? Но осталась одна… выросшая среди нас… женщина, предавшая город и убившая его сынов.

Голос упал до шепота, и слушатели подались к ведьме, чтобы не пропустить ни одного слова. Лица еще более посуровели, глаза превратились в щелочки. Тут Риа вытолкнула вперед бледную, худосочную женщину в черном платье. Поставила ее перед собой, как куклу, зашептала ей на ухо… но шепот этот каким-то образом услышали все.

— Давай, милая. Скажи им то, что говорила мне.

И Корделия заговорила, безжизненным, механическим голосом:

— Она сказала, что не будет наложницей мэра. Он для нее нехорош, сказала она. И потом соблазнила Уилла Диаборна. Ценой ее тела стало достойное положение в Гилеаде, куда она приехала бы вместе с ним… и убийство Харта Торина. Диаборн заплатил назначенную цену. Заплатил с радостью, ибо возжелал ее. Ему помогали друзья.

Возможно, они тоже попользовались ею. Вполне возможно. Канцлер Раймер оказался у них на пути. А может, они решили заодно расправиться и с ним.

— Мерзавцы! — воскликнула Красотуля. — Лживые гаденыши!

— А теперь скажи им, что надо сделать, чтобы очистить новый год от скверны, прежде чем она успела расползтись, — проворковала Риа.

Корделия Дельгадо подняла голову и оглядела мужчин. Глубоко вдохнула, втягивая запахи грэфа, пива, виски и табака в свои стародевственные легкие.

— Схватите ее. Вы должны ее схватить. Говорю это с любовью и печалью, должна сказать.

Молчание.

И скрещенные на Корделии взгляды.

— Выкрасьте ей руки.

Стеклянный взгляд Сорви-Головы, обозревающий битком набитый салун.

— Гори огнем, — прошептала Корделия. Свое согласие они выразили не криком, но вздохом. Словно осенний ветер зашелестел последними листьями на голых ветках.

Шими бежал за плохим Охотником за гробами и сэй Сюзан, пока не упал — легкие горели огнем, бок свело судорогой. Он повалился на мягкую траву Спуска с перекошенным от боли лицом.

Какое-то время Шими лежал, вдыхая запах травы, отдавая себе отчет, что с каждой минутой расстояние до них увеличивается, но прекрасно понимая, что бежать, пока не утихнет боль в боку, он не сможет. А попытка подняться прямо сейчас приведет к тому, что боль снова уложит его на траву. Вот он лежал, изредка поднимая голову и глядя вслед удаляющимся плохому Охотнику за гробами и сэй Сюзан, и уже собрался встать, когда Капризный укусил его. Не ткнулся мордой в задницу, отнюдь, прихватил как следует. В последние двадцать четыре часа Капи тоже пришлось несладко, и ему не понравилось, что человек, который и навлек на него все эти несчастья, лежит на земле, отдыхает.

— У-у-у-у! — взревел Шими, вскакивая. Укус Капи оказал магическое действие: Шими начисто забыл про все остальное. — Зачем ты это сделал, Капи? — Шими энергично потирал зад, большие слезы боли катились по щекам. — Ужасно больно… сукин ты сын!

Капризный вытянул шею, обнажил зубы в сатанинской улыбке, какая удается только мулам и верблюдам, и заржал. Для Шими ржание это прозвучало, как смех.

Конец веревки, заменявшей мулу поводья, лежал на траве меж его передних копыт. Когда Шими потянулся к ней, Капи попытался укусить его вновь, но юноша оказался проворнее, крепко врезав по узкой голове мула. Капи фыркнул и мигнул.

— Ты это заслужил, старина Капи. — Шими схватился за веревку. — Из-за тебя мне придется неделю испражняться на корточках. И твоя глупая шутка привела к тому, что мне еще долго не удастся сесть на стул. — Он обмотал веревкой запястье и залез на мула. Капи не попытался его сбросить, но Шими все равно болезненно поморщился, когда его травмированные ягодицы коснулись хребта мула. И все равно мне повезло, подумал Шими, двинув ногами в бока Капи. Да, задница болит, зато не надо идти пешком… или бежать.

— Вперед, глупый! — Капи вновь получил по бокам. — Быстро! Как можно быстрее, сукин ты сын!