Катберт расхохотался.

— А ты, Уилл? Что скажешь ты, дорогой капитан?

— Он-то меня не заинтересовал… за исключением одной фразы. Учитывая, что пастбище для лошадей, которое они зовут Спуском, тянется на тридцать колес вдоль моря и уходит в глубину на пять-шесть, там уже начинается пустыня, откуда, по-вашему, шериф Эвери узнал, что мы разбили лагерь на земле Кройдона, на его ранчо «Пиано»?

Они посмотрели на него, сначала удивленно, потом раздумчиво. Катберт вновь наклонился и постучал пальцами по грачиному черепу.

— За нами следили, а ты ничего об этом не сказал? Останешься без ужина, сэр, а если такое повторится, прямая тебе дорога на каторгу!

Но прежде чем они двинулись дальше, мысли о шерифе Эвери покинули голову Роланда, уступив место более приятным — о Сюзан Дельгадо. Он нисколько не сомневался, что увидит ее следующим вечером. Интересно, распустит ли она волосы? Он с нетерпением ждал ответа на свой вопрос.

И вот они подъехали к дворцу мэра. Пусть начинается игра, подумал Роланд, не представляя себе, откуда ему на ум пришла эта фраза, уж конечно, не думая о «Замках»… во всяком случае, тогда Грумы увели лошадей, и какое-то время они втроем стояли у лестницы, сбившись в кучку, почти как лошади в плохую погоду. Разноцветные факелы освещали их безбородые лица. Из дома доносились перезвон гитар, голоса, веселый смех.

— Постучимся? — спросил Катберт. — Или просто откроем двери и войде?

Отвечать Роланду не пришлось. Парадные двери гасиенды распахнулись, и на пороге появились две женщины, обе в длинных, с белыми воротниками платьях, напомнивших юношам туалеты, в которых щеголяли жены купцов в их родном феоде. В свете факелов в волосах у женщин заблестели крохотные бриллиантики.

Более полная шагнула вперед, улыбнулась, присела в глубоком реверансе. Ее серьги, крупные кубы-рубины, буквально светились изнутри.

— А вот и наши молодые люди из Альянса. Добро пожаловать, добро пожаловать. С приездом, сэры, и да будут долгими ваши дни на земле.

Все трое поклонились в унисон, выставив вперед одну ногу, нестройным хором поблагодарили женщину, отчего она засмеялась и хлопнула в ладоши. Вторая женщина одарила их сухой, как и ее тело, улыбкой.

— Я — Олив Торин. — представилась пухленькая. — жена мэра. А это сестра моего мужа, Корал.

Корал Торин, все так же сухо улыбаясь (улыбка изогнула губы, но до глаз так и не добралась), изобразила намек на реверанс. Роланд, Катберт и Ален вновь поклонились, выставив одну ногу.

— Рада приветствовать вас в Доме-на-Набережной. — Олив Торин сияла искренней улыбкой. Гости из Привходящего мира — это ли не повод для радости. — Мой дом — ваш дом. Говорю это от всего сердца.

— Почтем за честь, мадам, — ответил Роланд. — Ваши теплые слова осчастливили нас.

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. А ее журчащий смех вызвал у него улыбку. Олив Торин сразу расположила его к себе, возможно, потому, что он предчувствовал, что в тот вечер не увидит никого (за исключением Сюзан Дельгадо), кто мог бы ему понравиться, кому он мог бы доверять.

Даже ветер с моря не мог остудить жару, поэтому гардеробщик в холле, собирающий плащи и накидки гостей, стоял там разве что для мебели. Роланд не очень и удивился, узнав в нем помощника шерифа Дейва, смазанные чем-то блестящим остатки волос которого прилипли к голове, а монокль уютно устроился в кармане ливреи. Роланд кивнул ему. Дейв, заложив руки за спину, ответил тем же.

Двое мужчин, шериф Эвери и пожилой джентльмен, худой, как старый доктор Смерть из книжки комиксов, направились к ним. За их спинами, в просторном зале, куда вели распахнутые настежь двойные двери, многочисленные гости стояли с хрустальными стаканами пунша в руках, беседовали или брали закуски, с подносов снующих по залу слуг.

Роланд успел лишь бросить короткий взгляд на Катберта: Все. Каждое имя, каждое лицо… каждую мелочь. Особенно мелочи. Катберт изогнул бровь, сие иной раз означало у него кивок, и Роланда затянул званый прием, его первая вахта в должности стрелка. Которая оказалась едва ли не самой трудной в его жизни.

Старого доктора Смерть звали Кимба Раймер. Он занимал посты канцлера и министра имущества (последний, подозревал Роланд, учредили специально к их приезду). Над Роландом он возвышался на добрых пять дюймов, хотя в Гилеаде юноша считался высоким, а кожа его цветов напоминала свечной воск. Цвет этот указывал, что со здоровьем у канцлера далеко не все в порядке. Седые волосы обрамляли обширную лысину. На переносице притулилось пенсне.

— Мои мальчики! — воскликнул он после того, как закончилась церемония представления. Бархатный, искренний голос, необходимый как политику, так и владельцу похоронного бюро. — Добро пожаловать в Меджис! В Хэмбри! И в Дом-на-Набережной, скромное обиталище нашего мэра.

— Если это скромное обиталище, хотел бы я взглянуть на дворец, который вы можете построить, — ответил Роланд. Эта фраза тянула скорее на комплимент, чем на остроумное замечание (остроты обычно проходили по ведомству Катберта), но канцлер Раймер расхохотался. Как и шериф Эвери.

— Пойдемте, друзья! — Раймер, отсмеявшись, указал на распахнутые двери. — Я уверен, мэр с нетерпением ожидает вас.

— Да, — послышался за их спинами тихий голос. Костлявая сестра мэра, Корал, ретировалась, но Олив Торин осталась и теперь смотрела на новоприбывших, сложив руки на том месте, где когда-то была талия, губы ее разошлись в доброй улыбке. — Харт ждет вас с нетерпением, очень ждет. Мне проводить их, Кимба, или…

— Нет, нет, не стоит тебе так утруждать себя, ты же должна уделить внимание другим гостям, благо их хватает, — ответил Раймер.

— Наверное, ты прав, — ответила Олив, в последний раз сделав реверанс Роланду и его спутникам.

Она по-прежнему улыбалась, и улыбка эта казалась Роланду совершенно искренней, но он подумал: Однако она несчастлива. Что-то ее очень гнетет..

— Джентльмены? — Огромные зубы Раймера обнажились в улыбке. — Не соблаговолите ли пройти?

И повел их мимо дыбящегося шерифа в зал приемов.

Зал не произвел на Роланда особого впечатления, в конце концов, ему доводилось бывать в Большом зале Гилеада, Зале Предков, как его иногда называли, смотреть с галереи на большой прием. Танец Пасхи, отмечающий окончание Широкой Земли и приближение Первого Сева. Большой зал Гилеада освещали пять люстр вместо одной, и горели в них электрические лампы, а не масляные. Наряды гостей (многие из них, юноши и девушки из богатых семей, не проработали и дня, о чем при каждой возможности твердил Джон Фарсон) были богаче, музыка громче, а гуляли они под недремлющим оком короля Артура из Эльда, изображенного на белом коне с объединяющим мечом.

Однако жизнь бурлила и здесь. И этого шума, экспансивности, пожалуй, недоставало Гилеаду, и не только на Танце Пасхи. Настроение, которое он ощутил, едва переступив порог зала, относилось к неуловимым флюидам души, отметил Роланд, их исчезновение сразу можно и не заметить, потому что ускользали они тихо и безболезненно. Как уходит кровь из вены в ванну, наполненную горячей водой.

Забранные деревом стены круглой комнаты (на зал помещение не тянуло) украшали портреты (в большинстве своем плохие) бывших мэров. На возвышении справа от дверей, что вели в обеденный зал, четыре улыбающихся во весь рот гитариста в сомбреро играли нечто похожее на быстрый вальс. Середину комнаты занимал стол, на котором стояли две стеклянные чаши для пунша, одна большая, красивая, вторая — меньше и проще. Разливал пунш еще один помощник Эвери, также весь в белом.

Хотя шериф днем раньше и утверждал обратное, некоторые мужчины повязали талии разноцветными кушаками, но Роланд в белой шелковой рубашке, черном узком галстуке и прямых черных брюках нисколько не портил картины. На каждого мужчину с кушаком приходилось трое в коротких пиджаках, а вот более молодые обходились только рубашкой и брюками. Некоторые дамы носили украшения, но не столь роскошные, как рубиновые серьги супруги мэра, две-три выглядели так, словно недоедали уже много дней, но наряды разнообразием не отличались: длинные платья с круглым воротником, выглядывающие из-под них разноцветные кружева нижней юбки, темные туфли на низком каблуке, сеточки на волосах (в большинстве сверкающие алмазной пылью, как у Корал Торин).