Теперь она поцеловала его и ощутила, как что-то оживает в ней, что-то новое, прежде незнакомое, страсть и желание, которые только он может утолить, и всю ночь она металась и ворочалась, думая о нем, точно так же, как и он мечтал о ней. Утром она позвонила ему в семь часов, он уже проснулся и был удивлен ее звонком. Но он еще больше удивился бы, знай о ее чувствах к нему.

– Что ты поделываешь в этот час, малышка?

– Думаю о тебе.

Он был польщен и тронут, и очарован, и возбужден – и тысячи других чувств захватили его. Но было здесь и нечто другое, большее. Тана доверяла этому человеку как никому другому, как не доверяла даже его сыну, он для нее воплощал очень многое, включая отца, которого она никогда не видела. Он олицетворял всех мужчин, и, знай Гаррисон об этом, он мог бы испугаться того, что она ожидает от него слишком многого.

Они навестили Гарри, вместе пообедали, потом поужинали, и его переполняло горячее желание затащить ее в постель, но что-то говорило ему, что этого нельзя, это опасно, что он создаст постоянную связь, а это неправильно. В последующие две недели они встречались, гуляли, целовались и ласкали друг друга, и с каждым днем становились все нужнее друг для друга. К Гарри они ходили отдельно – из страха, что он все откроет, и в какой-то из дней Гаррисон наконец решил, что это надо обсудить, слишком все становилось серьезным для него и Таны, а он не желал причинять девушке боль. Более того, он хотел предложить ей то, чего уже много лет никому не предлагал: свое сердце и жизнь. Он хотел жениться на ней и должен был знать, как к этому отнесется Гарри, знать сейчас, пока еще не поздно, пока еще никому не нанесены раны, особенно человеку, о котором он заботился больше всего на свете, его сыну. Ради Гарри он пожертвует всем, особенно сейчас, даже любимой девушкой, – поэтому он должен был все сейчас выяснить.

– Я хочу кое о чем тебя спросить. И хочу, чтобы ты мне ответил. Честно.

За эти две недели благодаря усилиям Таны между мужчинами установился хрупкий мир, и Гаррисон наслаждался его плодами.

– О чем это еще? – Гарри подозрительно смотрел на отца.

– Что за отношения между тобой и этим очаровательным ребенком? – Он изо всех сил старался казаться безучастным, спокойным и молился, чтобы сын ничего не заметил, особенно то, как сильно он любит эту девушку, хотя не мог представить, как это Гарри может не заметить. Он чувствовал себя так, будто носит на себе неоновую вывеску.

– Ты о Тане? – Гарри пожал плечами.

– Я же сказал, что хочу, чтобы ты мне ответил. – Вся его жизнь, да и ее тоже, зависела от этого.

– Почему? Тебе-то что до этого? – Гарри был беспокоен, у него весь день болела шея. – Я уже сказал, она мой друг.

– Я знаю тебя лучше, нравится тебе это или нет.

– Ну и что? Это все. Я с ней никогда не спал.

Это ему было известно, но он ничего не сказал Гарри.

– Это еще ничего не значит. Может, причина в ней, а не в тебе.

Ни в глазах его, ни в словах не было и тени шутки. Для него это было вовсе не шуточное дело, но Гарри рассмеялся и уступил.

– Верно, может, и так, – и вдруг он откинулся на подушки и уставился в потолок, чувствуя странную близость с отцом, какой никогда прежде не испытывал. – Не знаю, папа… Когда мы в первый раз встретились, я с ума сходил от нее, но она была неприступна, как камень… она и сейчас такая. – Потом он рассказал об изнасиловании, а Гаррисон притворился, что впервые слышит об этом. – Я никогда не встречал такой, как она. Думаю, я всегда знал, что люблю ее, но боялся все испортить, если скажу ей об этом. А так – она не убежит, по крайней мере. Но если бы я сказал, она могла бы… – на глаза его набежали слезы. – Я не могу потерять ее, она мне так нужна.

Сердце Гаррисона упало, но он должен был подумать о сыне, только о нем были все его заботы, только о нем он будет заботиться с этого момента. Наконец-то он обрел его и не собирается снова терять. Даже ради Таны, столь отчаянно любимой. Слова Гарри прожигали его насквозь. «Она так мне нужна…» Самое забавное, что старшему Уинслоу она тоже была очень нужна, но не так, как Гарри, и он не мог отнять ее у сына, во всяком случае сейчас…

– Когда-нибудь, возможно, ты наберешься храбрости сказать ей об этом. Может быть, и ты ей нужен, – Гаррисон знал, как она одинока, но даже Гарри не мог представить всю глубину ее одиночества.

– А что, если я проиграю?

– Так не проживешь, сын: бояться проиграть, бояться жить, бояться умереть. Так ты никогда не выиграешь. И она знает это лучше, чем кто-либо другой. Ты можешь научиться этому у нее, как и многому другому.

Он и сам многому мог бы научиться у нее, но теперь он должен отказаться от этих уроков.

– Другой такой не найдешь: она такая храбрая, сильная, умная, во всем… пока дело не касается мужчин. – Гарри потряс головой. – Но вот тут она пугает меня до смерти.

– Дай ей время, много времени. – Он старался, чтобы его голос звучал ровно, не хотел, чтобы Гарри догадался. – И много любви.

Гарри долго молчал, смотрел в глаза отцу. За прошедшие две с половиной недели они начали открываться друг для друга, как никогда прежде.

– Ты думаешь, она сможет меня когда-нибудь полюбить?

– Возможно, – сердце Гаррисона разрывалось на части. – Сейчас тебе надо думать о многом другом. Но как только ты поднимешься, – он не стал говорить «встанешь на ноги», – выйдешь отсюда, тогда сможешь поразмыслить и об этом тоже.

Оба знали, что в сексуальной сфере не было серьезных повреждений, и врач сказал им, что при некоторой «изобретательности» Гарри когда-нибудь сможет вести почти нормальную сексуальную жизнь, сможет даже, если захочет, обрюхатить свою жену, что Гарри не особенно воодушевило, по крайней мере сейчас, но Гаррисон понимал, что когда-то это будет иметь для сына огромное значение. Он хотел бы ребенка от Таны. Одна эта мысль чуть не заставила его разрыдаться.

Они еще немного побеседовали, и наконец Гаррисон ушел. Он собирался в этот вечер поужинать с Таной, но теперь решил отменить эту встречу. По телефону он объяснил, что пришла целая пачка телеграмм, и ему надо на все ответить. Они встретились за обедом на следующий день, и Гаррисон честно все изложил. Со дня смерти жены это был самый тяжелый день в его жизни. По его мрачному лицу и печальным глазам Тана сразу поняла, что не дождется хороших вестей, и как только он начал говорить, сердце ее остановилось. Она мгновенно поняла, что он скажет то, что ей вовсе не хочется слышать.

– Я вчера разговаривал с Гарри, – он старался совладать с эмоциями, – это было необходимо, ради нас обоих.

– О нас? – Она была ошеломлена, так скоро, ведь ничего еще не произошло, это был невинный роман…

Гаррисон покачал головой:

– Нет, о нем, о его чувствах к тебе. Мне надо было знать, прежде чем мы зайдем слишком далеко. – Он взял ее руку и посмотрел ей в глаза, и она почувствовала, что сердце ее снова растаяло. – Тана, я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя. Только одну женщину я любил так, как тебя, – мою жену. Но я люблю и сына и ни за что на свете не причиню ему боли, неважно, что он считает меня негодяем, я и был таким когда-то. Я женился бы на тебе… если бы не знал о чувствах Гарри, – он больше не щадил ее. – Он любит тебя, Тэн.

– Что? – эти слова поразили ее. – Вовсе нет!

– Да. Он просто до смерти боится отпугнуть тебя. Он рассказал мне об изнасиловании, о том, как ты относишься к свиданиям с мужчинами. Он много лет ждет благоприятного случая, но я ничуть не сомневаюсь: все эти годы он любит тебя. Он сам признался. – Глаза Гаррисона были печальны.

– О Господи! – Тана была потрясена. – Но я не… Я… Я не думаю, что могла бы…

– И об этом я догадывался. Но это все между вами. Если бы он когда-либо набрался мужества открыться, тебе пришлось бы самой с этим разбираться. Но я хотел знать, что чувствует он. Как ты себя чувствуешь, я знаю, знал это и до разговора с ним. – Ее глаза наполнились слезами, и он тоже не мог скрыть слез, еще крепче сжимая ее руку. – Милая, я люблю тебя больше жизни, но если бы я сейчас отпустил повода и позволил бы себе любить тебя так, как я хочу, если бы ты согласилась, это убило бы моего сына. Это разбило бы его сердце и, может быть, разрушило бы то, в чем он сейчас так сильно нуждается. Я не могу так поступить с ним. И ты не можешь. Я действительно думаю, что ты не можешь.