Этим летом ей нравилось одиночество. Хотя она и любила Аверил и Гарри, но учеба требовала такого напряжения, что было просто приятно побыть одной. К тому же с Гарри она постоянно спорила о политике. Он продолжал поддерживать вьетнамскую войну, а она, лишь только разговор касался этой темы, приходила в неистовство, и Аверил всеми силами старалась сохранить мир и спокойствие. Но Тана и Гарри слишком хорошо узнали друг друга за шесть лет, чтобы расшаркиваться и подбирать выражения; они частенько заставляли Аверил передергиваться, хотя Гарри в разговоре с ней не позволял себе ни одного грубого слова. Не говоря уж об Аверил, которая была гораздо нежнее Таны. В свои двадцать четыре года Тана, давно предоставленная сама себе, была властна и бесстрашна, непоколебима в своих убеждениях. Она ходила большими уверенными шагами и ни перед кем не отводила глаз. Она была любопытна, точно знала, что думает, и никому не боялась высказать свои мысли. Иногда у нее бывали неприятности из-за этого, но она не слишком волновалась. Напротив, ей нравились подобные обсуждения. И, записываясь на следующий курс – последний год, слава Богу, с усмешкой подумала Тана про себя, – она оказалась вовлеченной в длинную беседу в кафетерии. Восемь или девять человек горячо рассуждали о Вьетнаме, как обычно, и она с присущей ей решительностью ввязалась в разговор. Этот предмет занимал ее сильнее всего – из-за Гарри, конечно. Неважно, как он себя чувствует, у нее есть собственное мнение, да и Гарри сейчас нет рядом. Он где-то болтался с Аверил, наверное, обмениваясь страстными поцелуями перед занятиями, как Тана часто его дразнила. Эта парочка, казалось, почти все время проводила в постели, испытывая «изобретательность» Гарри, с чем, очевидно, он легко справлялся.

Вот и в этот день Тана увлеклась идеологическим спором о Вьетнаме и совсем не думала о Гарри. Ее изрядно удивило, что у сидящего рядом человека куда более радикальные взгляды. Она внимательно оглядела его: густая черная грива, почти агрессивно спадающая тугими кольцами, яркая рубашка, джинсы, сандалии, будто наэлектризованные синие глаза и улыбка, которая проникла в самую глубь ее души. Когда он встал, все мышцы его, казалось, пришли в движение под кожей, все в нем дышало странной животной чувственностью. У Таны возникло почти непреодолимое желание дотронуться до его руки, которая была так близко.

– Вы где-то рядом живете? – Она покачала головой. – Мне кажется, я вас здесь раньше не видел.

– Обычно я болтаюсь в библиотеке. Третий год на юридическом.

– Ничего себе! – Он был явно поражен. – Непростое дело.

– А вы?

– Пишу диплом по политологии, что же еще?

Оба рассмеялись. Что ж, он правильно выбрал. Они зашли в библиотеку, где Тана с сожалением его и оставила. Ей понравились его рассуждения, и к тому же он был ошеломительно красив, хотя она сразу поняла, что Гарри его не одобрит. У него теперь были какие-то плоские, примитивные мысли, особенно после того, как он познакомился с Аверил. Тана знала это, но не слишком огорчалась. Пусть у Гарри хоть мох на голове вырастет и ветвистые рога, все равно она будет любить его. Сейчас он был ей как брат, а Аверил – часть его, так что Тана принимала их как они есть, в политические дискуссии с ними старалась не вступать, так было легче.

А несколько дней спустя она заинтересованно наблюдала своего нового знакомого, выступающего в студенческом городке. Это было страстное, яркое столкновение мнений, которое произвело большое впечатление на Тану, о чем она ему и сказала, когда они увиделись. Его звали Йел Мак Би. Смешное имя, но он вовсе не был смешон. Блестящий и энергичный, он умел яростными словами своими достать тех, кого хотел поразить. Тана восхищалась его умением разговаривать с толпой, и еще несколько раз в эту осень она ходила слушать его, пока он наконец не пригласил ее на ужин. Каждый платил за себя, а потом они отправились к нему домой поговорить. У Йела жили по меньшей мере десяток человек, некоторые расположились прямо на полу на матрасах, и во всей квартире не было и намека на уют и чистоту домика, где жили Тана и Гарри с Аверил. По правде говоря, она постеснялась бы пригласить Йела к себе. Там было так буржуазно, так мило, почти слишком по-иностранному для него. А к нему она любила заходить. Да и дома она себя в эти дни чувствовала неловко: Аверил с Гарри почти все время занимались любовью, запираясь в комнате Гарри. Она недоумевала, как ему вообще удается учиться, хотя по его оценкам, на удивление высоким, она видела, что все в порядке. Однако с Йелом и его друзьями было гораздо интереснее, и когда Гарри на Рождество улетел в Швейцарию, а Аверил – к себе домой, Тана наконец пригласила Йела к себе. Странно он выглядел в крошечном опрятном домике, без своих говорливых друзей. На нем был темно-зеленый свитер и поношенные джинсы, ботинки военного образца, несмотря на то, что он год провел в тюрьме за отказ от призыва во Вьетнам. Он сидел в тюрьме на Юго-Западе и через год был отпущен под честное слово.

– Невероятно. – Тана благоговела перед ним, была зачарована его замечательными, почти как у Распутина, глазами, его отвагой, с которой он всегда и во всем шел против течения. Было в этом мужчине нечто выдающееся, и ее не удивило, что он, как дитя, увлечен коммунизмом. Все в нем было загадочным и необычным, и когда в Сочельник он нежно привлек ее к себе и они занялись любовью, это тоже показалось загадочным. Только однажды ей пришлось сделать усилие, чтобы изгнать Гаррисона Уинслоу из головы. И, как ни странно, он сам подготовил ее к этому, хотя Йел Мак Би ничем его не напоминал. Йелу удалось разбудить ее тело, Тане и в голову не приходило, что она способна на такое; он добрался до самых глубин, затронул то, чего она хотела и от чего так долго отказывалась. Он проник в ее душу и вытащил наружу страсть и желание, о которых она даже не подозревала, он дал ей то, что, казалось, ни один мужчина дать не в состоянии; она стала зависеть от того, что он давал ей. К тому времени, как вернулись Гарри и Аверил, Тана стала почти его рабой и больше жила у него, чем у себя дома. Она спала с Йелом на матрасе, свернувшись от холода, до тех пор, пока он не прикасался к ней, и тогда жизнь сразу становилась экзотической и жаркой, сверкающей всеми цветами радуги. Она уже не могла жить без него, и как-то после ужина, когда они сидели с остальными в гостиной, разговаривая о политике и покуривая травку, Тана вдруг почувствовала себя женщиной, женщиной в полном расцвете, дерзко следующей по стопам своего мужчины.

– Черт возьми, Тэн, где тебя все время носит? Мы тебя совсем не видим, – как-то спросил Гарри.

– В библиотеке. Мне очень много надо перечитать перед экзаменами.

Ей осталось учиться пять месяцев. А потом предстояли экзамены на получение права адвокатской практики, и это приводило ее в панику, но на самом деле она почти все время проводила с Йелом, но ни Гарри, ни Аверил Тана о нем ничего не сказала, не знала, что говорить. Они жили в таких разных мирах, что невозможно было представить их в одном месте, в одном доме, в одном колледже.

– У тебя что, роман, Тэн? Что происходит? – Он был полон подозрений: мало того, что она все время пропадает где-то, так еще этот странный вид, какой-то оцепенелый, остекленевший, будто она вступила в некую секту или постоянно курит марихуану, что тоже приходило ему в голову. Но только на Пасху Гарри увидел ее вместе с Йелом и пришел в ужас. Он дождался ее после занятий и набросился на нее, как раздраженный родитель:

– Какого черта ты связалась с этим недоумком? Ты хоть знаешь, кто это?

– Конечно… Я знакома с ним целый год… – Тана знала, что он не поймет ее, и так ему и сказала.

– Знаешь ли ты, что у него за репутация? Он яростный радикал, коммунист, нарушитель спокойствия в самом худшем смысле. Я видел, как его арестовали в прошлом году, и кто-то мне сказал, что он до этого год провел в тюрьме… Тэн, очнись, ради Бога!

– Ты, придурок безмозглый! – Они орали друг на друга за дверьми главной библиотеки, и проходящие мимо время от времени оборачивались на них, но это их ничуть не волновало. – Он сидел в тюрьме за отказ от призыва, что для тебя, конечно, хуже убийства первой степени, но я вовсе так не думаю.