– Что значит ненадолго? Час туда, час обратно. Кому это нужно – ехать в такую даль из-за десяти минут? – Она нетерпеливо перекинула через плечо длинные золотистые волосы. Тана знала, какой настойчивой может быть ее кроткая мать, когда речь идет о Дарнингах. – Оставь это, мам, я уже не ребенок! Почему я должна делать то, что мне не хочется? Почему ты считаешь грубостью простой отказ? У меня могут быть свои планы на этот вечер. Через две недели я уезжаю, мне хочется побыть со своими школьными друзьями. Ведь мы с ними расстаемся, возможно, навсегда… – У нее был такой несчастный вид, что Джин сказала с улыбкой:
– Мы обсудим это в другой раз.
Тана тихонько застонала: она хорошо знала, как проходят такие обсуждения: мать будет стоять насмерть, если дело касается Билли, не вызывающего у Таны ничего, кроме отвращения. А Энн была еще хуже брата: чванливая, надменная, сноб до мозга костей. Несмотря на показную вежливость, она не слишком-то стеснялась с Таной, которая догадывалась, что Энн ведет распутный образ жизни: на прежних вечеринках брата она слишком много пила. С Джин она говорила в снисходительной манере, что вызывало у Таны желание надавать ей пощечин. Но она знала, что любой, даже слабый намек на ее истинные чувства снова приведет к тяжелой стычке с матерью. Такое бывало уже не раз, и сегодня Тана не была к этому расположена.
– Запомни раз и навсегда, мам: я туда не пойду.
– Но ведь до субботы еще целая неделя! Зачем принимать решение именно сегодня?
– Я тебе уже сказала… – Зеленые глаза смотрели непреклонно, в них зажглись недобрые огоньки. Джин знала, что в такие минуты ее лучше не трогать.
– Что разморозить на обед? – спросила она дочь.
Зная ее испытанные тактические приемы, Тана решила поставить точку в их разговоре, не откладывая его на потом. Она последовала за матерью на кухню.
– Я уже вынула из морозилки бифштекс для тебя, а меня к обеду не жди – сегодня мы встречаемся с одноклассниками. – Она выглядела немного смущенной: ей хотелось самостоятельности, и в то же время она не любила оставлять Джин одну. Тана знала, как много дала ей мать, сколько принесла жертв. Она слишком хорошо понимала, что всем обязана ей, а вовсе не Артуру Дарнингу с его испорченными, эгоистичными, избалованными сверх всякой меры детками. – Ты не возражаешь, мам? Я собираюсь не на свидание. – Голос дочери звучал примирительно.
Джин обернулась и посмотрела на дочь: она казалась старше своих восемнадцати лет. Их связывали особые отношения: они очень долго жили одни, только мать и дочь; они делили горе и радость, плохое и хорошее: мать никогда еще не подводила Тану, а та была разумной и послушной дочерью.
Джин улыбнулась ей в ответ.
– Я хочу, чтобы ты имела друзей и ходила на свидания, моя радость. Завтра у тебя особенный день. – Назавтра они собирались пообедать в ресторане «21». Джин бывала там не иначе как с Артуром, но по случаю выпуска Таны можно было позволить себе некоторые излишества, и Джин решила, что ей нет нужды скаредничать. Она получала несравнимо большее жалованье в «Дарнинг Интернейшнл», чем двенадцать лет назад, когда работала в адвокатской фирме, но оставалась по-прежнему очень бережливой и экономной. За восемнадцать лет, прошедших после гибели мужа, ей пришлось многое пережить. Всю жизнь ее одолевали заботы – Энди Робертс в этом отношении составлял ей полную противоположность. Тана походила скорее на отца: веселая и озорная, она чаще смеялась и воспринимала жизнь легче, чем Джин. Но, с другой стороны, и жить ей было легче: было кому любить и опекать ее. Жизнь девушки складывалась более удачно, и мать нередко напоминала ей об этом.
Джин достала сковородку, чтобы приготовить себе бифштекс. Тана ласково ей улыбнулась.
– Я с нетерпением жду завтрашнего вечера, мам. – Она была тронута, узнав, что мать поведет ее в такой дорогой ресторан.
– Я тоже. Куда ты идешь сегодня?
– В «Деревню», на пиццу.
– Будь осторожна, – озабоченно сказала Джин. Она всегда беспокоилась за дочь, куда бы та ни уходила.
– Я всегда осторожна, мам.
– Будут ли там мальчики, чтобы защитить тебя в случае необходимости? – Джин невольно улыбнулась, спросив об этом: порой так трудно определить, откуда исходит угроза, а откуда можно ожидать защиты; иногда то и другое неотделимы.
Прочитав ее мысли, Тана засмеялась:
– Будут. Можешь не волноваться.
– На то я и мать, чтобы волноваться.
– Ты у меня такая глупенькая, мам! Но я все равно тебя люблю. – Обняв мать за плечи, Тана поцеловала ее и исчезла за дверью своей комнаты, чтобы еще больше увеличить громкость музыки. Джин поморщилась. И вдруг услышала, что Тана подпевает певцу – она уже выучила песенку наизусть. Наконец она выключила плейер и вышла к матери в белом платье в черный горошек, перетянутом черным лакированным ремнем, в черно-белых туфлях-лодочках. Джин поразилась наступившей благословенной тишине и одновременно подумала, как тихо станет в квартире после отъезда дочери в колледж – точно в могиле.
– Желаю тебе хорошо повеселиться.
– Спасибо. Я не задержусь, мам.
– На это я не рассчитываю. – Джин улыбнулась про себя: восемнадцатилетней дочери не установишь комендантский час, она это понимала. Но Тана вела себя большей частью благоразумно.
Джин слышала, как она вернулась где-то в половине двенадцатого. Тихонько постучавшись в дверь ее спальни, Тана шепнула:
– Я дома, мам, – после чего пошла к себе. Успокоенная Джин легла в кровать и заснула.
Следующий день стал незабываемым для Джин Робертс. Невинные юные девушки, одетые в белые платья и связанные между собой гирляндами из бело-розовых маргариток, образовали длинный ряд; позади них встали торжественно-серьезные юноши; и все они запели в унисон – их голоса взлетали к потолку, такие звонкие и чистые, их лица были такими свежими и цветущими! Казалось, им предстоит родиться заново, вступая в этот мир, полный политических страстей и интриг, полный лжи и инфарктов – все это ждет их за школьным порогом, чтобы причинить им страдания. Джин знала, что их жизнь теперь не будет такой гладкой, какой была до сих пор; слезы градом катились по ее щекам, когда все они выходили из зала, и молодые голоса сплетались в общий хор – в последний раз. Из груди Джин рвались рыдания, и она не была одинока в проявлении своих чувств: отцы выпускников плакали, не таясь, как и матери…
И тут вдруг началось вавилонское столпотворение: едва выйдя в коридор, молодежь начала громко кричать, обниматься, обмениваться пылкими поцелуями, обещаниями, клятвами, которые вряд ли будут выполнены. Они клялись встречаться, ездить вместе в путешествия, не забывать… приехать скоро… на будущий год… когда-нибудь после… Джин наблюдала за ними исподтишка, в особенности за дочерью. Глаза у Таны стали как темные изумруды, лицо горело оживлением. И все они были такие возбужденные, такие счастливые, такие не искушенные жизнью…
Волнение Таны еще не улеглось, когда вечером того же дня они с матерью отправились в ресторан. Им подали деликатесный обед, и Джин преподнесла дочери сюрприз, заказав шампанское. Вообще говоря, Джин не хотела с таких лет приучать дочь к спиртному: судьба ее собственных родителей и Мери Дарнинг была еще свежа в ее памяти. Однако сегодня допускалось исключение.
Поздравив дочь с бокалом в руке, она преподнесла ей небольшой футляр от Артура. Выбирала подарок, конечно, сама Джин, как все другие подарки, даже и те, что предназначались его собственным детям. Внутри лежал красивый золотой браслет, который Тана надела себе на запястье с выражением сдержанной радости.
– Очень мило с его стороны, – сказала она без особого, впрочем, воодушевления, и обе они знали почему. Тана не стала вдаваться в дискуссии на эту тему, не желая огорчать Джин.
А к концу недели Тана проиграла ей решающую битву: у нее не хватило терпения слушать непрестанные материнские причитания, и она согласилась пойти на вечеринку к Билли Дарнингу.
– Но это в последний раз, мам. Договорились?