Могра в двадцать два года женился в первый раз не для того, чтобы не быть одному. Чтобы добраться до истины, от него требуется полная искренность. В сущности, приехав в Париж и зная жизнь лишь по Фекану, Гавру и Руану, он вел себя, как всякий провинциал, привлеченный светом и суматохой. Не зря же он часами ходил по Большим бульварам и чувствовал чуть ли не упоение, когда с наступлением вечера город вспыхивал множеством огней.

Именно ради света и людской сутолоки он часто ходил на балы в «Мулен-Руж» на площадь Бланш. В длинном вестибюле с зеркальными стенами сияли тысячи огней. В определенный час у окошка кассы появлялась надпись: «Вход свободный».

В глубине вестибюля раздвигались красные шторы, и взгляду Могра представал громадный гулкий зал, где размещенные на балконе два оркестра сменяли друг друга, чтобы не дать остыть атмосфере в зале.

За сотнями столиков, потягивая что-нибудь из стаканов, сидели парочки, компании, одинокие мужчины и женщины, люди беспрерывно двигались по залу, а с танцевальной площадки доносилось неумолчное шарканье ног.

Могра мог сидеть за столиком часами, присматриваясь, слушая, наблюдая за лицами и позами. Сколько раз хотелось ему заговорить с какой-нибудь из девушек, сидевших в ожидании кавалеров и автоматически встававших при приближении мужчины.

Примерно в половине одиннадцатого барабанная дробь возвещала о начале представления, люстры гасли, и прожекторы высвечивали танцевальную площадку, на которую с радостными возгласами, полоща юбками, вылетали исполнительницы канкана.

Сколько их было? Кажется, около двадцати, каждая была одета в платье своего цвета, и все они, в окружении замерших подруг, по очереди исполняли свой номер.

В красном танцевала пышногрудая брюнетка с соблазнительными губками, в желтом — длинная девица с невыразительным лицом, в фиолетовом — акробатка, откалывавшая одно сальто-мортале за другим.

В течение двадцати минут на сцене царил разгул музыки, движений, развевающихся разноцветных шелков, черных чулок на фоне белых бедер.

В зеленом танцевала Марселла — худенькая и анемичная, ее номер, самый простой, всегда встречали прохладнее других.

Будь у него возможность выбора, он, может, предпочел бы брюнетку в красном, с пухлыми губками? Скорее всего, нет. С нею он чувствовал бы себя не в своей тарелке. Она внушала ему страх.

Вечер за вечером Могра смотрел на танцовщицу в зеленом с нежностью, к которой примешивалась жалость. Потом стал выходить на улицу к служебному входу и ждать выхода танцовщиц. В первый раз увидев их в обычной одежде, он почувствовал разочарование-все они казались не соблазнительнее продавщиц и машинисток, посещавших эти балы.

Некоторых ждали, но не богатый любовник в машине, а какой-нибудь молодой человек, который выныривал из тени и удалялся под ручку со своей избранницей. Остальные, среди них и Марселла, спешили к метро.

Она носила черный берет, из-под которого выбивались белокурые локоны, и черное плюшевое пальто. Могра шел за ней следом и садился в тот же вагон. Он смотрел на нее, и ему казалось, что она не думает ни о чем.

Выходила Марселла на станции Бастилия. Словно боясь ночи и редких прохожих, чуть ли не бегом устремлялась на улицу Рокетт, звонила в дверь и исчезала.

В кого же он все-таки был влюблен — в нее или в огни «Мулен-Руж»? А может, в контраст между взлетом юбок под гром оркестра и растерянной девочкой в школьном берете, которая нервно нажимает кнопку звонка, спеша попасть под крылышко к родителям?

Наиболее достоверным Могра кажется последнее предположение, когда он рассматривает его с высоты прожитых лет. Все дело в том, что Марселлу нельзя было назвать пышущей здоровьем, ее хотелось пожалеть и защитить.

В конце концов он заговорил с ней, но не на площади Бланш, а в вагоне метро. Сперва она смотрела на него раздраженно и недоверчиво, но потом улыбнулась его неловкости.

Несколько недель он вел себя, словно шестнадцатилетний мальчишка, и каждый вечер покупал букетик фиалок у старой цветочницы, всегда стоявшей у «Мулен-Руж».

Мать Марселлы служила привратницей в доме на улице Рокетт, отец был полицейским. В двенадцать лет девочку отдали учиться танцам, потому что несколько лет назад одна из их юных соседок по кварталу вдруг стала звездой Оперы.

Останавливаться на варьете Марселла не собиралась. Она хотела стать настоящей актрисой и по утрам ходила на курсы к Шарлю Дюллену.

В течение двух месяцев между ними ничего не было. Но однажды днем Могра привел Марселлу в свою комнату на улице Дам.

Он гадал, не девственница ли она — эта мысль приводила его в ужас.

Марселла спокойно разделась и, обнаженная, с отсутствующим видом легла на кровать.

Уже потом он спросил:

— И часто с тобой такое случается?

Она не поняла вопроса и нахмурилась.

— Что ты хочешь этим сказать?.. Ах вот ты о чем! Не пройди я через это, я не была бы сейчас в «Мулен-Руж».

— Ас кем?

— Сперва с Гектором, зазывалой… Мы зовем его зазывалой. Это комик, который объявляет номера и рассказывает всякие истории.

Плешивый толстяк, от которого несло глупостью и самодовольством.

— Потом с дирижером оркестра, хотя он и боится своей жены.

— А еще?

— Ты словно священник. Какая тебе разница? Если бы я не переспала с кем надо, то не была бы здесь.

— Это было тебе противно?

— Не знаю…

— А со мной?

— Это правда, что тебя печатают в газетах? Может, ты соврал, чтобы произвести на меня впечатление? Почему же ты тогда не подписываешь свои заметки?

После этого она стала приходить на улицу Дам два раза в неделю. Могра ждал этих дней с нетерпением и мало-помалу начал подумывать о женитьбе. Не торчать же одному в своей комнате. Есть, сидя рядышком, и плевать на то, что стол покрыт кошмарной скатертью в коричневых разводах…

Однажды, когда они вдвоем вышли из отеля и направились к метро, путь им преградил краснощекий мужчина с темными усами.

— Ты — марш домой. А вам я хотел бы кое-что сказать.

Это был ее отец, полицейский, человек на вид упрямый и грозный.

Почему они двинулись к бульвару Батиньоль, поднялись между двумя рядами деревьев к площади Клиши, сделав полукруг, спустились к железной дороге и снова направились к площади? Каким образом между ними в конце концов завязался задушевный разговор?

— Может, это и специальность, но сколько вы зарабатываете?

Могра плутовал, округлял цифры в большую сторону.

— Все это прекрасно, однако постоянное место надежнее…

А вдруг это была ловушка? Не мог же Могра рассказать о плешивом комике и дирижере оркестра? Зачем? Чтобы отец нашел их и выразил свое отцовское негодование?

По правде говоря, он воспринял происшедшее с облегчением. Ему и в голову не приходило увиливать. Напротив, Могра отстаивал свою правоту и уже через час пил с полицейским аперитив в каком-то баре.

Вот так он и женился на огнях, на «Мулен-Руж», на зеленом платье и на бедности, которая давала ему ощущение собственного превосходства и ответственности.

И довольно о Марселле. Он проник тут в самую суть, дальше некуда. И гордиться особенно нечем.

С чувством облегчения Могра наблюдает, как вместе с рассветом просыпается Жозефа. Он возвращается в настоящее.

— С добрым утром! Хорошо спали?

— А вы?

— Просыпалась по привычке раза два, чтобы убедиться, что с вами все в порядке. Вы спали как младенец.

Она складывает раскладушку и засовывает ее в стенной шкаф.

— Вы ведь рады, что пошли на поправку?

Могра встревожен: ему кажется, что Жозефа сказала это каким-то таинственным тоном. И почему, прощаясь, она сочла нужным пожать ему руку?

— Всего вам доброго… Будьте здоровы…

Вид у нее взволнованный. Она направляется к двери, потом оборачивается.

— До свидания, — говорит она и машет ему рукой.

Означает ли это, что он больше ее не увидит? Дадут ли ему кого-нибудь взамен? Она не сказала ему «прощайте — это, наверно, запрещено. Они ведь стараются не тревожить больных понапрасну. Гораздо проще поставить больного перед свершившимся фактом.