«Скамейки».

Поймет ли он эту запись, если когда-нибудь доведется листать эту книжку, как листают альбом с фотографиями? Вообще-то Могра избегает смотреть старые снимки, особенно любительские, где он стоит с какими-то людьми, которых давно потерял из виду, фамильярно положив руку на плечо или обняв за талию и все это на берегу моря, или в деревне, или в Бог знает еще какой забытой обстановке.

Слово «Скамейки» должно напомнить ему мысль, над которой он долго раздумывал, сидя у окна.

Рене постепенно научился отличать одного старичка от другого. А поначалу из-за большого расстояния они казались похожими друг на друга, как муравьи.

Ему помогают их бороды, усы, физические недостатки, походка. Некоторые всегда пребывают в одиночестве, другие ходят по двое; одни сбиваются в небольшие кучки, иные непрерывно ходят, есть и такие, что все время сидят.

Запись относится к последним. Он обратил внимание, что они всегда безразличны и неподвижны, словно какие-то рыбы, которых можно увидеть в прозрачной глубине Средиземного моря. Но если к ним подойдет еще какой-нибудь старик, среди них, так же как и среди рыб, начинается легкое движение: они беспокоятся, готовые защищать свое жизненное пространство. И только когда чужак проходит мимо, следящий за ним старик на скамейке успокаивается и понемногу вновь погружается в свою одинокую дрему.

Найдет ли Могра во всем этом какой-нибудь смысл через несколько месяцев, недель или даже дней? На той же страничке он дописал: «Никаких коридоров».

И тут речь идет, в общем-то, о пустяке. Около одиннадцати, когда после довольно длительного визита Одуара и массажа его усадили в кресло, м-ль Бланш предложила:

— Хотите ненадолго выйти из комнаты?

Коридор и общая палата известны ему лишь по звукам и теням, скользящим мимо его двери. Он посмотрел на медсестру с испугом, словно подозревая, что она толкает его в сторону новых опасностей, и ответ сам сорвался у него с губ:

— Нет!

Почувствовав стыд, он тут же добавил:

— Пока нет.

Могра понимает, что теперь уже ему не будут прощать этих внезапных перемен настроения. От него ждут, что он будет вести себя прилично, как нормальный человек. Ну как им объяснить, что еще не пора, что ему нужно время, чтобы привыкнуть, смириться? Неужто так трудно проследить за ходом его мыслей?

По ту сторону двери, как и во дворе, существует свое сообщество. Гораздо лучше пока наблюдать за этими людьми издали, со стороны, защищенным спасительной дверью. Но что случится, когда его выведут погулять в коридор и он своими глазами увидит общую палату?

Разве не должен человек принадлежать к какому-нибудь сообществу? Ведь если отец каждый день, в одно и то же время, ходил в кафе, то не только потому, что хотел выпить — ему нужно было занять свое место среди ему подобных. Без него не начинали играть в карты. Сами приносили ему стаканчик.

Если он смотрел на часы над стойкой, кто-нибудь бросал:

— Твой сын может подождать минут десять…

И так на всех ступеньках общественной лестницы. В «Гран-Вефуре» у них тоже своя группа. Как знать? Быть может, вовсе не из тщеславия, не из любви к почестям и наградам Бессон председательствует в таком количестве всяческих комиссий, а Марель и Куффе избраны в Академию и раздают литературные премии.

Они совмещают должности, вращаются в самых разных кругах и благодаря этому питают иллюзию относительно разнообразия своей личности.

Сам Могра тоже принадлежит к многочисленным группировкам. Лина каждый вечер спешит в свой мирок, а по воскресеньям находит его у Мари-Анн.

И снова от нее никаких вестей. Могра раздумывает, не попросить ли м-ль Бланш позвонить в отель «Георг V», но в конце концов решает ничего не предпринимать, и это не из гордости или безразличия.

Несколько раз медсестра подносит горящую спичку к его трубке, которая стала уже вкуснее, и Могра удается докурить ее почти до конца.

Если так будет продолжаться, в его записной книжке появятся пустые страницы. Дни становятся более насыщенными и от этого кажутся короче. Он уже по несколько минут стоит рядом с кроватью, и, включась в игру, пробует бриться левой рукой. Это долго. Он слегка порезался над верхней губой.

В пятницу утром визит. Его следовало ожидать, ведь Элен Порталь предупреждала. Могра видит из окна, как «Роллс-ройс» выезжает из-под арки и торжественно пересекает двор.

Машина остановилась где-то под самым окном, ее можно увидеть, только если высунуться наружу. Но высунуться он не может, да и окно закрыто: на улице сильно похолодало, и кажется, что вот-вот пойдет снег.

Старшая медсестра потрудилась лично привести в палату Франсуа Шнейдера чисто выбритого, одетого с иголочки. Это сухощавый, очень живой, несмотря на свои шестьдесят пять лет, человек с чуть заметной сединой.

У себя в особняке на авеню Фош он устроил личный парикмахерский салон и физкультурный зал, заполненный всяческими гимнастическими снарядами. Каждое утро приходит парикмахер, маникюрша, учитель йоги. Он обладает гибкой и ритмичной походкой гимнаста или танцовщика.

— Итак, вы решили потерять интерес к газете? Не бойтесь, я не собираюсь настаивать, чтобы вы занимались ею здесь.

Шнайдер тоже вращается в самых разных кругах, бывает на бирже, на скачках, в светских салонах, заседает в каких-то административных советах, однако по-настоящему его интересует лишь «Жокей-клуб», пролезть в который ему пока не удалось.

Жена Шнейдера, его ровесница, невероятно тучна и с вызовом носит свое огромное тело. Она нигде с ним не бывает и не обращает внимания на его любовниц, которым он дарит драгоценности, хотя большая часть состояния принадлежит ей.

Она ест. Это сделалось единственной страстью. Она обжирается, в особенности сластями, целыми днями сидит в шезлонге, играя в канасту с приятельницами, такими же любительницами поесть, и не проходит за день и сотни метров.

Но это ничего не значит. Могра не ищет больше смысла вещей. Он их просто отмечает. Или достает из глубин памяти и, немного поиграв, отбрасывает.

Зачем сюда явился Франсуа Шнейдер? Здесь ему уж никак не место. Он полная противоположность старикам во дворе, больным из общей палаты.

Однако и он когда-нибудь заболеет, будет умирать под кислородной палаткой или подсоединенный к капельнице с глюкозой.

Могра хотел бы увидеть это собственными глазами, быть может, защитить Колера, который страшится свалившейся на него ответственности.

Насколько Могра знает Шнейдера, тот уже побывал у Одуара и задал ему несколько точных вопросов.

Когда он уходит, в палате остается легкий аромат духов. М-ль Бланш он не понравился. Могра понял это без слов, и это его радует. В сущности, мужчины типа Леона не должны ей нравиться и подавно.

Его перенесли в постель, а перед самым завтраком вручили конверт без марки с шапкой отеля «Георг V». Могра узнает почерк Лины. Она послала это письмо через Виктора, который отдал внизу конверт и тут же уехал.

«Рене!»

Она не написала «Дорогой Рене», и Могра ей за это признателен. «Рене» короче, непосредственнее, интимнее. А слова «Мой дорогой» могут быть обращены к кому угодно.

«Я не знаю, что со мной. Никогда я не была так несчастна. Ты мне нужен.

Умоляю, дай как-нибудь о себе знать!

Я люблю тебя, Рене.

Лина».

Пока Могра несколько раз перечитывает записку, м-ль Бланш тактично смотрит в сторону. Почерк нетвердый — это значит, она писала, не взяв в рот ни капли. До первого стаканчика у нее всегда дрожат руки, и она ничего не может с этим поделать.

Лежит ли она все еще в постели? Но ведь это он чуть не умер. Ему было так плохо, что можно смело говорить о поворотной точке в его жизни. До выздоровления еще далеко, но на помощь зовет она.

В этом вся Лина. Кроме ее собственной персоны, она ничем не интересуется.

Ей нужно, чтобы ею занимались так же, как она с утра до вечера занимается собой, поскольку проблем, которые она придумывает себе просто так, в избытке.