– Вера, – сказал он просительно, подойдя к столу соответствующего сестринского поста, – Будьте любезны, посмотрите, не выписывался ли кто-то из больных из палат «7» и «7А» за последние пятницу, субботу, воскресенье – если такие есть, и сегодня с утра. Прямо сейчас, если можно.

Обернувшаяся к нему медсестра Вера, кивнула, спокойным движением руки поправив голубоватый колпак на хороших кудрявых волосах. В институте они называли такие колпаки «Чебурашками».

– Да, есть вот, – Вера повела пальчиком по журналу. – Больная Горбань, 63 года, лежала в «семёрке», выписалась в пятницу. И… Нет, больше никого.

– А кто был её лечащий врач?

– к/оИ Берестова… – она ткнула пальцем в соответствующую графу и оторвалась от журнала. – А что, что-то случилось?

– Да нет, всё нормально. Если не считать… Ну, ты же знаешь про Дашу.

– Да, конечно, кошмар какой!

Глаза Веры округлились в ужасе. За Дашу действительно переживали на отделении – её здесь искренне любили.

– И мальчик этот бедный ходит, у всех всё спрашивает…

«Ничего себе мальчик, такой лось вымахал» – подумал с удивлением Николай. «Вера сама, вроде, нестарая, с чего это вдруг – «мальчик»?».

– Не видела его в последнее время? – спросил он вслух. Вроде бы, он решился окончательно.

– Только что проходил.

– Если увидишь, – скажи, пожалуйста, что я его спрашивал.

– Да, Николай Олегович, конечно.

Такое обращение, как и весь тон, были всё-таки уже признаком какого-никакого врачебного статуса на отделении. В самом начале года медсёстры относились к нему как к пустому месту. Примелькался, видимо.

Снова палаты, снова мембрана фонендоскопа двигается по коже. Хрипы в лёгких, шумы клапанов сердца – привычные для терапевта звуки.

– Екатерина Егоровна, здесь не болит?

Край печени, пожалуй, твердоват. А не отправить ли больную Январь на УЗИ? Может ли такое повышение температуры вызываться, скажем, легко протекающим хроническим гепатитом, учитывая, что кровь у неё по крайней мере в этом отношении «хорошая»?

– Э-э…

Артём просунул голову в дверь, и не знал, видимо, как можно к Николаю обратиться при больных: забыл отчество.

– Да, я сейчас выйду. Две минуты подождите, пожалуйста.

Дверь стукнулась и закрылась. Две минуты – это был, конечно, перебор, -работы было ещё минут на десять как минимум, но в этом ничего страшного, будем надеяться, нет. Ждать чего-то конкретного всегда легче, чем просто «чего-то».

Закончив, Николай вышел в коридор, на ходу продолжая вписывать результаты сегодняшнего осмотра и новые назначения в графы «истории болезни». Подняв предупредительно палец, он остановил собирающегося начать что-то говорить Артёма, и продолжал дописывать, согнувшись над подоконником.

– Ну?

Спина хрустнула, когда Николай распрямился, и он покачал плечами, чтобы растянуть мышцы.

Артём развёл руками: «Ничего».

– Всех обошли? Обзвонили?

– Да. Некоторым позвонили по второму разу – их ещё в субботу предупредили, чтобы если что-то вспомнят или новое узнают – сразу самим звонить. Прошлись по кабинетам и кладовкам, переоткрывали все двери. Ничего. – Буфетчиц спрашивали?

– Я же сказал – всех!

Он впервые повысил голос, и Николая это неожиданно слегка успокоило. Нервничал не он один. А парню, скорее всего, было на самом деле гораздо тяжелее, чем ему.

– А гардеробщиц?

Артём застыл, приоткрыв рот. В другое время Николай мог бы порадоваться своей догадливости, но не сейчас. Вместо этого он объяснил парню, почему именно в разговоре с гардеробщицами есть смысл, и то, как с ними разговаривать. Артём с надеждой кивнул – у любого нормального человека стереотипом работницы гардероба было представление о них как об отставных сотрудницах НКВД с рацией под стойкой и верным наганом в спрятанной на заднице кобуре. Единственными исключениями, которые Николай мог предложить, были оба зала Петербургской Филармонии, в гардеробах которых работали милые околомузыкальные тёти и очкастые молодые люди, выпертые из консерватории за прогулы. В «студенческом» же гардеробе их терапевтического корпуса сидела такая классическая мымра, что Николай, подумав, пошёл вместе с торопящимся Артёмом.

На часах было «час двадцать», и студенты сидели или на лекции, или по отделениям, поэтому у похожего на клетку с тиграми гардероба было пусто. На белый халат гардеробщица плевала – такие были у каждого задрипанного студента, поэтому на попытку оторвать её от кроссворда и стакана с чаем разговором, а не протягиваемой в окошко курткой, она попыталась нахамить. Николай не собирался обострять ситуацию, чтобы не развить её до того, что она просто посмотрит мимо фотографии, поэтому ответил обращением «Мадам!», после чего коротко обрисовал ситуацию. Тон оказался выбран вовремя, и сначала просто застывшая от его обращения тётка, закивала, взяла в руки фотографию, и потянулась за очками.

– Нет, – со вздохом сказала она, изучив фотографию тщательно, – так, что Николай уже начал надеяться, что сейчас она скажет что-то важное.

– Лицо знакомое, конечно, но в пятницу она здесь не выходила. Или просто не заметила: в 4.10 лекция закончилась, и здесь студенты толкались.

– Она позже должна была выйти. В 4.30, скажем. Или в 4.40.

– Нет… Всё равно не видела.

– Хм. Тогда такой вопрос, – Николай проводил глазами какую-то прошедшую мимо студентку, и когда она скрылась за ведущей на лестницу дверью, снова повернулся к стойке, за которую держался рукой.

– В ту же пятницу, – видели ли Вы молодого человека, идущего не на лекцию, а на отделение. Темноволосый, в сером костюме, – он должен был сидеть здесь на скамейке и надевать на ботинки бахилы: синие, пластиковые, какие в аптеках продают.

Гардеробщица укоризненно посмотрела исподлобья.

– Доктор, так ведь посетители на отделения с главного входа ходят. Здесь же задний вход, к аудитории, и сразу на наш этаж.

Это было не совсем так, на втором этаже обшарпанная лестница вела в маленький отсек с группой кабинетов, отделённых от «другой», не их терапии глухой перегородкой. Старшекурсникам там читали какой-то микроскопический цикл, да и больных тоже принимали, так что гардеробщица была не вполне права.

– Я знаю. Но мало ли, видели здесь?

– Нет, не припомню.

Гардеробщица опять вздохнула, и Николай с Артёмом, вполне искренне её поблагодарив, пошли обратно. В целом – да, это было логично. Помимо всего, у гардероба с главного входа была аптечная «стекляшка», в которой, в частности, и можно было купить те самые бахилы. То есть – туда в любом случае надо было идти.

– Коля, – сказал Дашин друг, когда они топали к той лестничной площадке, по которой можно было спуститься к «вертушке» главного входа. – А что это за парень?

Николай в который раз одобрил то, что Артём, несмотря на все свои нервы, собран, и чётко сечёт ситуацию, поэтому ответил без колебаний, внимательно на него посмотрев.

– Скажу. Когда проверим во втором месте.

У второго гардероба, обслуживающего сразу три отделения, была обычная толкучка: кто-то сдавал куртки, кто-то, кряхтя, натягивал на ноги сменные тапочки, человек пять разглядывали витрины аптечного киоска, полностью занимающего одну из стен вестибюля. «Бахилы – 2.50», – привлекла внимание Николая надпись на прикреплённой над окошечком аптеки бумажке. Вот-вот.

Несколько минут им пришлось терпеливо ждать даже хотя бы возможности обратиться к гардеробщице, пожилой женщине в очках с тяжёлыми пластиковыми дужками, без лишних людей в прямом соседстве. Прямо представившись, как врач с одной из «наших терапий», Николай попросил у неё разрешения зайти с парнем внутрь и поговорить не на виду. Гардеробщица явно удивилась, но кивнула.

Повторилась та же история: Дашина фотография, – да, лицо знакомо, но в пятницу – нет, не видела. Или не заметила. Не знаю. Много народу было. Про парня Николай спросил уже без всякой надежды. Да, конечно. Здесь сто человек таких за день проходит. Рада бы помочь, но…