И кстати говоря, всё это вместе взятое сейчас здорово легло в пользу с таким трудом принятого, но всё же верного решения. Не взятый Николаем пистолет остался теперь у деда Лёша как гарантия какой-то его безопасности. И то, что тот умеет с ним обращаться, даёт ему в следующем бою (случись такой), всё равно чуть больше шансов, чем такому криворукому стрелку, каким является гражданский врач, пусть даже с его специфическим опытом. Пистолет может стать полезным для дилетанта только в результате регулярных занятий с хорошим тренером или просто опытным человеком, вроде того же деда Лёши. Но поскольку в России совсем исчезли тиры даже с пневматическими ружьями, раньше стоявшие на каждом углу, то и просто комфортно тренироваться с оружием непрофессионалу сейчас особо негде. И это даже если не считать того, что обыскавшие-таки его милиционеры скрутили бы его пополам, а при первых же попытках к сопротивлению -влепили бы по голове прикладом «Калашникова», а то и пару пуль в колени, – и были бы, между прочим, совершенно правы. Нет уж, в таком глубоком и непонятном провале, как у него, надо надеяться только на ноги и на голову.
Со всеми этими размышлениями, до дома Николай дошёл снова напряжённый и злой, и поднявшись по лестнице до двери своей квартиры сразу понял, что сделал это зря. На площадке никого не было, как не встретил он никого ни вокруг дома, ни в самом подъезде, но рядом со скважиной верхнего из двух замков, штыревого, торчала воткнутая в древесину длинная булавка с чёрной лаковой головкой. Первое, что Николай сделал, увидев её – это присел. В окно никто вроде бы не заглядывал, дом напротив просвечивал сквозь стекла выходящего на площадку окна своими блекло-жёлтыми огоньками. Если по нему сейчас пальнут – то тут уж ничего не сделаешь, но подниматься с корточек Николаю всё равно не хотелось. Сидя и разглядывая заусеницы на покрывающей дверь красно-бурой краске он ждал чего угодно – пули, оклика, того, что дверь распахнётся прямо ему в лоб. Ничего. Просидел он ещё минуту, окончательно убедившись в том, что почему-то ещё жив. Потом поднялся. Ноги дрожали.
Булавка была необычная – длинней стандартной «рубашечной», какой зашпиливают рукава и воротники при упаковке, и даже длиннее канцелярской, какими пришпиливают постеры и документы к пробковым панелям. С последней её роднила круглая головка, но она была почему-то не пластиковая, а то ли из затвердевшей эпоксидной смолы, то ли из чего-то похожего. Жало булавки было небрежно расплющено до остроты и зачернено. На пальцах оно оставило мажущий, чёрный, мягкий след.
Николай понюхал ладонь, – не пахло ничем, кроме тепла и пота. Скорее копоть, чем графит, – последний на ощупь более скользкий и менее жирный. Вот и ещё одна непонятная и пугающая невозможностью интерпретации деталь. Намёк.
Если первая булавка торчала в деревянной панели, расщепив её в точке укола на пару миллиметров вглубь на микроскопические белые занозы, – то вторая была вплавлена в край кнопки звонка. Скорее всего – нагрели на зажигалке. Любую из этих булавок подошедший к двери человек увидел бы сразу, – вне зависимости от того, собирался ли он пользоваться ключами или позвонить. Остановившись, он увидел бы и вторую. Хорошо, что их не нашла мама, – она бы сильно испугалась, как испугался бы, увидев такое, любой нормальный человек. Скорее всего это и было сделано затем, чтобы напутать. Лучше всего – через родителей. Вопрос: зачем? Если предполагать со стороны, после всего произошедшего, что он очень умный и всё понимает, – то таким напугать сложно. Всё понимающий человек обычно более уверен в себе. А если осознавать, что он зелёный городской доктор, не понимающий в окружающем вообще ничего, и даже не представляющий, что во что-то вляпался, – то это перебор, случайный человек такого намёка просто не поймёт. Значит, – кто-то считает его за фигуру промежуточного веса. Скажем, за неожиданно вырвавшуюся на оперативный простор фланговую пешку, которой остаётся всего несколько ходов до восьмой горизонтали. И булавки, со всеми их намёками, пожалуй, означают какой-то уровень неуверенности в себе, – в противном случае его бы не умничая пристрелили, а квартиру не пометили бы, а сожгли. И получилось у них тоже – средне. Напугали, но совсем не до желания немедленно всё бросить и уехать в подальше от этой двери, – в ту же Самару. «Apres la Guerre», – вспомнил он старое британское выражение на французском. «После войны», в значении «никогда». Глупо получилось. Но всё равно на душе тоскливо, – так что сработало по крайней мере это.
Выдернув вторую булавку из кнопки звонка и внимательно её осмотрев, Николай сломал обе о лестничные перила и неинтеллигентно выкинул их вниз, в пролёт. Показательно, что рассказав родителям о важности соблюдения сейчас осторожности, сам он этого делать не стал. Можно было снова пару дней поночевать по подъездам и больничным отделениям, где дежурили те его знакомые, которые не примут его за окончательно свихнувшегося, но этого не хотелось. Хотя было бы полезно. Но всё равно не хотелось.
Сначала ругнувшись своим мыслям, а затем улыбнувшись, Николай достал ключи и открыл дверь. Дома было темно и тихо, и улыбка с его лица сошла сама собой. Не включая свет в прихожей и не снимая ботинки он сделал несколько мягких шагов и приоткрыл дверь в родительскую спальню. Мама удивлённо воззрилась на него поверх книжки. Отец негромко, с присвистом похрапывал, поэтому и было так тихо, – обычно в это время родители смотрели телевизор даже между рабочими днями.
– Мама, я вернулся, – тихонько сказал он, приоткрыв дверь чуть пошире, чтобы она увидела его лицо.
– Хорошо погулял? – почти не понижая голос спросила мама. Когда отец спал, рядом можно было лупить колотушкой по отбивным – до пяти или шести утра разбудить его было сложно.
– Неплохо, – ответил он, стараясь, чтобы в голосе было побольше юмора. Интересно, разочарована ли мама тем, что девушка не оставила его у себя, а погнала домой на ночь глядя, да ещё в такой поздний час? С другой стороны, и если бы он не пришёл по той же самой прозаической причине, – и это бы тоже девушку в её глазах характеризовало плохо.
Раздевшись и разувшись в прихожей, Николай в носках снова прошёл к родителям в комнату и поцеловал маму в тёплую и мягкую щёку, пахнущую каким-то кремом.
– Я пешком обратно прошёл, – счёл нужным сказать он. – От Литейного недалеко, если через мосты. Дома всё нормально?
– Да, конечно. А у тебя?
– Да и у меня тоже ничего.
Он начал стягивать рубашку прямо тут, не собираясь мамы стесняться, но вовремя вспомнил о не до конца ещё зажившей полосе пореза на боку, и, поведя сведёнными плечами, поднялся. Ему хотелось спать, и оставалось до этого недолго, что вызывало предвкушение. Всего-то зубы почистить, душ принять, да покопаться в заваленных разнообразным барахлом ящиках своего стола, – найти пару необходимых вещей. Это было несложно, потому что то, что нужно сделать чтобы прожить без приключений ещё хотя бы пару дней, пока не разрешится ситуация с Соней, он продумывал всю дорогу домой – времени на это оказалось вполне достаточно. В который раз в жизни для приведения собственных возможных реакций в уже осознаваемые понятия отлично подошла терминология из статей по физиологии поведения, которые он переводил. Он был человеком, а не крысой и не мышью, но это никакой роли не играло. Все лабораторные тесты собственно и рассчитаны на то, чтобы моделировать функции памяти и поведение человека, – тем более, что все мы в глубине души звери. «Двойное избегание» и «Большая и малая награды, с затруднением для получения большой» – забавные такие тесты на обучаемость и импульсивность. В первом случае крысе дают возможность свободно выбрать то из двух зол, которое ей легче переносить, – скажем, сидеть в той части лабиринта, которая освещена яркой лампой (что крысы не любят), или в затенённой. При этом крыса будет в курсе, что во втором случае хитро прищуренный лаборант щёлкнет ей по носу. Ну, а название второго говорит само за себя: проделав какое-то несложное действие, крыска может сразу получить маленькое поощрение, но если захочет, – может, понапрягавшись и сделав что-то серьёзное, получить сразу кучу еды. Вот и выбирай, что тебе нравится, – скажем, тихонько собрать чемодан и поехать куда-то далеко, где всегда нужны врачи или хотя бы бетонщики? Как вариант – остаться на том же месте, но сидеть тихо, делать вид, что всё окружающее тебя не касается, а что касается – так это попить пива, посмотреть телевизор, или даже полюбоваться каким-нибудь искусством, если ни первое, ни второе не нравится. Как луговая собачка, вдохновенно раскладывающая у норки икебану из сухих листиков и прутиков, пока по соседству кого-то не слишком громко грызут. И как другой вариант – рискнуть.
