— Степан. Степан далеко. Так он в тюрьме к тому же. — Буркалистый, руки из ручного умывальника ополоснул, — И больше ни до кого нет интереса.

— Неправильный вопрос господин …

— Тарас.

— Так и думал. Как Бульбу. Ну, Тарас Бульба, что сына порешил, который ляхам продался. Вроде, как: «чем тебя породил, тем тебя и убью». — Брехт посмотрел на гарного хлопца, как отреагирует на шутку. Ни как не отреагировал, то ли не понял, то ли нельзя про святое шутить. Ещё заедет в зубы, если засмеёшься. Да, нет, не боялся буркалистого Брехт. У него «Вальтер» в кармане и он всё же десяток лет самбо занимался и пять лет У-шу. Ушутает, если что. Тьфу. Ушатает. Только сейчас нужно подружиться с бандеровцами. Медленно, чуть не по слогам произнёс полковник, — Германия завоюет Польшу, и нужно будет зачищать территорию от оккупантов вашей страны. Вашей Родины. На Украине должны жить только украинцы. Вы согласны, господин Тарас.

Тарас не Бульба так по-детски улыбнулся, что Брехту его даже убивать расхотелось. Пацан. Задурили голову Бандеры всякие.

— Это мнение фюрера! — нет, всё же придётся шлёпнуть.

— Это мнение руководящего состава НСДАП(Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei NSDAP), — серьёзно кивнул Иван Яковлевич.

— А вы можете это повторить братьям? Всем хлопцам?! — Чуть не прыгает от радости НЕБУЛЬБА.

— Повторить могу, было бы кому. А в какой тюрьме сейчас сидит Степан Андреевич?

— Из Варшавы Степана переправили в тюрьму «Свенты Кшиж» («Святой Крест») неподалёку от Кельца. Километрах в ста от Варшавы.

— Понятно. Есть с ним связь?

— Найдём. Господин Баррерас, а когда вы сможете выступить перед братьями.

— А когда вы сможете собраться? — А что замечательная мысль собрать главарей ОУН в одном месте.

— Сейчас Лев Михайлович Ребет, один из руководителей краевого ОУН, находится в городе Стрый. Я завтра дам ему телеграмму. Ольжич Олег — один из триумвирата сейчас в Кракове. Ну и давайте по-новому знакомиться герр …

— Брехт. Полковник или оберст Брехт. — Козырнул по-немецки Иван Яковлевич. Хайев Гитлеров делать не стал. Во-первых, место хоть и тихое, но не уединённое. Шастают люди, во-вторых, прямо рука не поднялась. Не Штирлиц же, не врос в действительность.

— А я Сциборский Николай Орестович, сейчас по существу — исполняю обязанности главы ОУН. — поклонился церемонно.

— Пойдёмте, господин Сциборский, выпьем за знакомство.

— С радостью, герр полковник.

Вот дальше воспоминания обрывочные и не цветные. На пролётке его довезли до отеля и в номер проводили, а вот кто — вопрос. Ладно, расскажут. Нужно ехать рентгеновский аппарат чинить.

Событие двадцатое

''Семеро одного не ждут'' — сказали медсестры и начали операцию без хирурга.

Слово "ой", сказанное во время операции, волшебным образом превращает хирурга в патологоанатома.

Прокопались они с весёлым и жизнерадостным Кравчуком целый день. Ивана Яковлевича изрядно штормило до обеда, и он с неприязнью поглядывал на бодрого помощника. Вот, что значит опыт пития. Или это из-за поговорки, что русскому хорошо, то немцу смерть. Как там в песне? Нам бы поговорочку, взять и отменить, и тогда и немцы здесь могли бы жить. Как назло на острове нету словаря, и бедняги немцы пропадают зря. Ну, как-то похоже.

От старого выпрямителя взяли рабочую катушку и корпус, всё остальное пришлось перепаивать. Не хватило немного запчастей, пришлось снова наведаться в магазин у Пороховой Вежи. Это так во Львове, называют «Пороховую башню», почти всё, что осталось от древних времён. Как в Москве или Казани стена не сохранилась. Толстая такая кирпичная башня. Прямо в глаза её древность бросается.

Вернулись, попили от щедрот выделенный директором кофий — кавий. А вот вопрос, а кава тоже мужского рода? Тоже людей норовят запутать: «Дайте чашечку кавы». Нормально звучит. А если так. «Мне один каву и один булочку». Ересь. «Одну каву». Ещё хуже. Да, не повезло братскому народу с названием утреннего напитка.

Попили каву, вставили утраченную лампу и надавили на рубильник, он искронул, но дым не пошёл, вместо этого послышалось мерное урчание немецкого пепелаца. Работает, мать её.

— Беги, Микола, зови пана директора. Сейчас премию отгребёшь.

Ушкондыбал помощник. А директор расстроился, обошёл урчащий аппарат и носом шмыгнул.

— Где же мне теперь рентгенолога взять? А вы пан Барерас не рентгенолог?

— Я — полковник РККА! — не сказал, понятно.

— Я, пан директор, мильонщик, завод по производству деревообрабатывающего оборудования у меня.

— Везёт вам, пан Барерас, а знакомого рентгенолога у вас нет?

Вот ведь гад этот «брат –2», если нет рентгенолога, то какого чёрта он тут два дня корячился. Даже выпрямитель изобрёл!

Влодзимеж Крутицкий на законный вопрос, какого хрена, прошёл к шкафу и достал фотографию, ну, в смысле рентгеновский снимок человеческой ноги. Дал его Брехту, но сначала на лучики вечернего солнца за окном направил.

— Два дня искал в архивах. Вот — самый подходящий. Мужчина тридцати лет, вашей комплекции. Один нюанс. Это правая нога. С левыми беда, ломаются хуже и там «обломки», в смысле хозяева ног, ни по возрасту, ни по росту нам с вами не подходят. Будем резать правую?

— Будем. Так если пан доктор у вас был снимок, то зачем я аппарат ремонтировал? Директор же говорит …

Замахал руками пан Влодзимеж и захихикал.

— Директор попричитает и найдёт рентгенолога, на время из Кракова или Варшавы выпишет. Немцы, слышали, Познань взяли. Много народу в Краков эвакуировалось. Найдут специалиста. Зато у нас будет настоящая травматология в больнице, а не гадание на кофейной гуще. (Гадание на кавной гуще!? Ужас ужасный!). Спасибо вам пан Барерас. Завтра поутру, к восьми, трезвым приходите. Будем резать и шить, если не передумали, — и улыбается эдак скептически. Не струсишь прелюбодей испанский?

— Шрамы украшают мужчину, пан доктор. Будем резать, не дожидаясь перитонита.

На самом деле, пока тут Брехт примусы починял, война себе продвигалась. Чуть сгустил краски доктор, или более полной информацией обладал, в вечерних вчерашних газетах было написано, что бои идут за Познань, и что немцы несут серьёзные потери. Не сильно гитлеровцы продвинулись, даже если и взяли Познань, тем более что на западном фронте у них, как и в книге товарища Ремарка Марии без перемен. Линию Мажино взять не могут, положили уже несколько дивизий и спалили кучу своих недотанков, а французы продолжают и в воздушных боях и зенитным огнём сбивать десятки немецких самолётов. Со дня на день такими темпами, у немцев просто кончатся самолёты, а главное — лётчики. Самолёт на заводе сделают, а лётчика несколько лет нормального учить надо, а ненормального, ну, просто взлёт — посадка и то несколько месяцев. Но это цветочки. Ягодки тоже есть. Англичане опять бомбили Гамбург и ещё в Северном море их подлодкой повреждён единственный большой корабль, что остался у Гитлера на плаву — тяжёлый крейсер «Адмирал граф Шпее»? Его дотянули до Гамбурга, но отремонтировать не смогут, а то и попадёт под следующую бомбардировку и вообще на дно ляжет. К товарищам своим. Ещё в войну вступила Дания. Ну, эти за свой Шлезвиг-Гонштейн зубами вцепятся и без того не бесконечные силы Третьего Рейха ещё уменьшат. В Чехословацкой газете, которую ему по блату выдал доктор, был намёк, что Гитлер закинул удочку о перемирии. Жаль, если англичане с французами пойдут на это. Лучше бы ещё пару месяцев повыбивали у немцев спесь и пассионариев.

Операцию сделали без анестезии. Водку и опий пить не стал Иван Яковлевич. Проглотил три таблетки Новальгина и сжувал зубами палочку деревянную, что доктор ему в рот сунул. Резал когда кожу, так почти не больно было, но вот когда дело дошло до сшивания кожи, для создания правдоподобных шрамов, то тут пришлось полковнику повыгибаться. И главное, хорошо, что палка во рту, а то бы спалился, как радистка Кет. Только не мамочка бы кричал, а эскулапа материл на великом и могучем. А так только мычать мог. Выписали из больницы Брехта на третий день. Как раз и два дела, что наметил подошли по времени. Ласло с Молгожатой изготовили подарок, а руководители ОУН прибыли на встречу с полковником Абвера.