Пока разыгрывалась эта маленькая драма, жизнь на судне продолжала бить ключом. Механики и мотористы работали как черти, устраняя последствия ремонта. Старпом разъяснял матросам их обязанности по водной, пожарной и другим тревогам. Я потребовал, чтобы меня тоже загрузили обязанностями, и после короткой консультации с капитаном Борис Павлович сообщил мне, что в случае тревоги я должен тихо стоять в углу и никому не мешать. Он выразил уверенность, что упорной тренировкой я сумею этого добиться.

В судовой лавке бойко торговал веселый, шумный и упитанный начпрод Гриша Арвеладзе. Гриша очень быстро и на редкость плохо говорит по-русски. Там, где он появлялся, всегда начинался хохот, переходящий в конвульсии, и это существенно помогало Грише сбывать товар. Матросы запасались на весь рейс: брали по двести пачек сигарет, по десятку тюбиков популярного «Поморина» и по сотне бутылок минеральной воды. И только брюки, столь нужные в тропическом рейсе легкие брюки Грише реализовать так и не удалось. Видимо, они были из той самой партии, которую тщетно пытался получить московский магазин «Богатырь» — от 56-го размера и выше.

Витя Котельников, надувшись, сидел в медпункте: к нему никто не заходил. Настроение у врача без практики было удручающим, и я, сжалившись над ним, попросил совершенно не нужную мне таблетку от головной боли. Вы бы только видели, как Витя расцвел! Он на полутора страницах описал во врачебном журнале оказанную мне помощь, прочитал содержательную лекцию о причинах головных болей и в заключение пожелал мне крепкого, крепкого здоровья.

А на баке шла «травля» — так называется на море утонченная беседа на разные темы. Разговором владел боцман Эдуард Михайлович Трусов — человек лет тридцати, с ироническим складом ума и гаснущей прической. Говорил он тихим и бесстрастным голосом опытного рассказчика.

— …прибыли два новичка, свежие, румяные, как сентябрьские яблоки. Для начала я послал их на камбуз и велел продуть два ящика макарон. Захожу — пыхтят, стараются изо всех сил, как стеклодувы. Пыль из макаронов выдувают. Вся команда по очереди побывала на камбузе — вместо художественной самодеятельности. Потом зашел старпом…

— Десять суток без берега, — деловито определил один из слушателей.

— Двадцать, — вздохнул боцман. — А в другой раз поставил одного на бак шваброй туман разгонять. Парень здоровый был, не хуже мельницы работал.

У боцмана темнеют глаза. Я с интересом слушаю, не подозревая, что через два месяца сам стану жертвой его розыгрыша. «Покупать» новичков — занятие любимое и древнее, как мореплавание. Их просят принести ведро пара, зачистить рашпилем шипы осетра и — классический розыгрыш — отпилить лапу якоря. Новичков просят выровнять кнехты, и доверчивые парни старательно лупят намертво закрепленные стальные тумбы, не зная, что на этот спектакль из разных щелей смотрит весь экипаж. Или на стоянке предлагают новичку постоять у руля — чтобы судно случайно не повернулось. И часами, выставленный на всеобщее посмешище, торчит новичок у руля, чрезвычайно гордясь оказанным ему доверием. А пройдет год, и бывший начинающий, а теперь бывалый матрос, все это повторит над другими «телятами», и так — из поколения в поколение.

Весело на баке — здесь не щадят никого. Смеются над капитаном, которого при последнем переходе экватора окунули в чан с водой, сдобренной сажей; вспоминают, как Володю Елисеева, матроса траловой команды, сбила с ног акула, хлестнув хвостом пониже спины; как на «Глебе Успенском» моторист, выйдя из машинного отделения на Божий свет, зажмурился на солнце и вылил на голову старпома ведро мазута и как бедняга три дня обедал в своей каюте — его не пускали в кают-компанию, пока он не отмылся и не остриг волосы.

Среди грубых и неотесанных морских животных дельфины считаются интеллигентной прослойкой, этакой аристократией духа. По свидетельству очевидцев, некоторые наиболее образованные дельфины даже разговаривают: просят закурить и желают приятного аппетита. Эти свидетельства— подлинная правда, потому что о них написано в газетах. Скоро мы узнаем, что дельфины играют в шахматы и решают уравнения с тремя неизвестными.

Но те дельфины, которые сопровождали подходивший к Дарданеллам «Канопус», вели себя как мальчишки. Они выпрыгивали из воды, корчили рожи, снова плюхались в море и, что считалось у них особым шиком, ныряли под киль и появлялись с противоположной стороны. Несолидное поведение. Видимо, это были легкомысленные юнцы, которые предпочитали вместо учебы и честного труда болтаться без дела по морю и путаться у проходящих судов под ногами. Я погрозил бездельникам пальцем. И вы думаете, что замечание старшего хоть чуточку их смутило? Как бы не так. Один из них даже задрал хвост и издевательски помотал им в воздухе — факт, свидетельствующий о полном развале воспитательной работы среди молодежи.

Размышляя над этим грустным явлением, я чуть было не прозевал Дарданеллы — точнее, самое узкое место пролива, прославленное в мировой литературе. Несколько тысяч лет назад здесь совершил рекордный заплыв греческий юноша. Приз, который он получил — любовь очаровательной девушки, — так пришелся ему по душе, что с тех пор юноша переплывал пролив каждую ночь: единственный в истории спорта прецедент, когда спортсмену за каждое повторение рекорда вручался один и тот же приз. Не могу припомнить, плавал ли он к возлюбленной до глубокой старости или решил проблему свиданий на другой, более прочной основе. Затем, чуть ли не в наши дни — лет полтораста назад — пролив преодолел Байрон, вызвавший многочисленных подражателей. Среди них наибольшую известность получил Ленский, который

Кстати, Дарданеллы, или Геллеспонт, как говорили древние, в самом узком месте, Чанаккале, не достигает и полутора километров — расстояние, которое Галина Прозуменщикова проплывает за полчаса рядовой тренировки. Это просто для сведения, чтобы древние не очень задирали нос.

Впрочем, беру слово обратно. Было от чего древним задирать свои классические греческие носы. Ведь ни один народ в истории человечества не дал такого числа знаменитостей на душу населения. Ликург и Перикл, Пифагор и Софокл, Эзоп и Плутарх, Сократ, Платон, Аристотель, Фидий — от одного перечня гениев голова пухнет. А греческие боги? Да все остальные всевышние им в подметки не годятся! Если Иеговой лишь один раз в жизни овладели человеческие чувства, и то лишь затем, чтобы обмануть невинную девушку Марию и бросить ее без алиментов с ребенком на руках, то Зевс был настоящим человеком, со всеми человеческими слабостями и достоинствами. Он не оставлял своих детей без отца и не бросал их на произвол толпы, а давал им высшее образование, положение на Олимпе, следил за их нравственностью (хотя сам, между нами говоря, был далеко не святой старикан: седина в бороду — бес в ребро).

А Гомер, нищий, неграмотный, слепой? Сейчас он только за одни переиздания «Илиады» и «Одиссеи» мог бы приобрести «Москвич-408» и холодильник «ЗИЛ», а тогда гениальный поэт ходил пешком и обедал куском козьего сыра, запивая его глотком вина. Может быть, от слишком легкого обеда гекзаметры у него получались тяжеловаты. «Вышла из мрака младая, с перстами пурпурными Эос» — теперь так не пишут. Это и слишком длинно, и слишком общедоступно. Нынешние поэты пишут короткие, рубленые строки, зарабатывая на хлеб себе и десяткам критиков, которые до хрипоты спорят о том, что поэт хотел сказать своей небольшой и смутной вещицей, с атомным котлом в роли главного героя.

А Демосфен — отец ораторского искусства? Он первый поднял простую человеческую речь от болтовни до искусства, и не он виноват, что спустя тысячелетия некоторые его ученики поступают совсем наоборот.