Неожиданно объявившегося на их пути чародея по имени Ловар кхитаянка невзлюбила с первого взгляда. В его глазах, казалось ей, мерцало затаенное зло и жестокое коварство. Ей мерещились темные, не ведающие пощады силы, стоящие за спиной незнакомца. Поведение колдуна в ночь снежной бури укрепило интуитивную неприязнь. Ки-шон была уверена, что человек в черном плаще хотел убить ее, но в последний момент передумал. Как объясняла сама себе девушка, он боялся вызвать подозрения у спутников, в доверие к которым хотел непременно втереться. На следующий день в горах она попыталась поделиться своими наблюдениями с Большим Человеком, как она про себя называла Конана, но ее язык жестов больше, конечно, смешил, чем заставлял отнестись серьезно к тому, что она увидела и почувствовала. Тогда Ки-шон решила сама неотступно следить за каждым шагом колдуна, чтобы утвердиться или разувериться в сомнениях. И если понадобится — поднять тревогу.

Странностей в поведении колдуна она находила много, но страшного — ничего. А странности, как известно, свойственны, в конце концов, всем магам. Тем не менее сомнения ее не развеялись, а лишь ослабли.

Но чувство неприязни и страха перед этим человеком с прежней остротой вспыхнуло в Ки-шон, когда она увидела, как он наблюдает за схваткой в морской пещере. В тот миг колдун показался ей воплощением зла. Нет, не просто зла, направленного на рогатого исполина, который стремился убить их Конана, а Зла как такового. Больше Ки-шон не сомневалась: цель Ловара неизвестна, но этот человек — служитель противостоящих Добру сил, жрец черного колдовства, для которого люди — лишь жертвы на алтаре подчинения хозяевам Преисподней. С этой минуты кхитаянка ни на миг не отводила взгляда от фигуры в черном плаще.

Когда Конан и Луара вышли на берег, Ловар, спрыгнув с борта, остался стоять в воде возле лодки. Ки-шон находилась чуть ближе к берегу, чем он. Повернувшись к чародею вполоборота, она вдруг увидела, как лицо мага посерело, на глаза набежала странная дымка, губы зашептали неслышные слова.

Кхитаянка напряглась.

Медленно поднялась, высвободившись из рукава черного плаща, правая рука, разогнулся указательный палец и нацелился в спину Конана, заслушавшегося восторгами Луары. Из пальца вылетел тонкий голубой луч и, ускоряясь, потянулся к киммерийцу. Ки-шон не раздумывала, как ей поступить. Она — раба Большого Человека по своей доброй воле — живет сначала для него, потом для себя.

— Конь-ян! Конь-ян! — закричала она, бросаясь наперерез лучу.

Голубая игла вошла в ее тело, зажгла внутри огонь.

Конан взревел, как дикий зверь. Тонкий голубой луч протянулся из пальца чародея в его сторону, но путь ему преградила Ки-шон. От луча, пронзившего тело кхитаянки, кожа ее засветилась голубым сиянием. Девушка кричала от боли.

Конан сорвался с места.

— Убью! — Крик варвара поднял стаи птиц над зелеными кущами.

С глаз колдуна слетела застилавшая их пелена.

— Агорах абрайя! — тяжело, словно он ворочал языком камни, выдохнул Ловар. Голубой луч тут же вернулся в вытянутый палец, однако мгновение спустя ударил вновь оттуда, но уже поперек прежнего направления и в разные стороны.

Стена огня выросла между Конаном и Ловаром. Она полыхала, уходя далеко влево и вправо по валунам, по песку, напрочь скрывая мага от киммерийца и его меча.

Северянина обдало невыносимым жаром. Он отпрянул. Потом кинулся к Ки-шон, нагнулся, взял ее на руки и отбежал в сторону. Положил девушку на песок. И ощутил сильную боль в ладонях — они были обожжены. Ибо тело, которое он нес на руках, источало жар, подобно раскаленным углям.

Кхитаянка горела изнутри. Ее душа уже летела в царство мертвых, а тело исчезало на земле. Кожа сморщивалась, обугливалась. То, что некогда было Ки-шон, уменьшалось на глазах.

— Не смотри, Луара,— глухо произнес Конан. Девушка отвернулась, закрыв лицо руками, и упала на песок.

Стена огня вдруг спала. В мгновение ока варвар пересек ее границу. Он метался по огромным камням, разбросанным природой вдоль моря. Его взгляд искал колдуна… Искал и не находил. Убийца Ки-шон скрылся. Киммерийца обуревала жажда преследования, он верил, что может напасть на след, настичь и уничтожить предателя, но… Но нельзя было оставлять Луару одну на берегу неизвестной земли. Гнев переполнял его.

— Я убью тебя, отродье!

Казалось, его крик разнесся по всему миру…

От храброй кхитайской девушки осталась лишь горстка пепла на песке.

Конан сел рядом с Луарой, обнял ее за плечи. В полном молчании они долго сидели на морском берегу.

Конан вел Луару берегом моря. Он не хотел рисковать и приближаться к лесу, тем более входить в него. Если проклятый колдун задумал — непонятно зачем и во имя чего — убить его или их обоих, то он мог выслеживать их, скрываясь в густых зарослях. Быть может, им в конце концов придется вступить в неведомые дебри, где таится столько опасностей… Но — пока рано, решил киммериец. Он не был уверен, что это именно та местность, которую называют Гиль-Дорад, он не знал, на острове они или на материке, живут поблизости люди или нет. Пока это будет возможно, надо идти хорошо просматривающимся берегом, не теряя надежды набрести на какое-нибудь поселение.

Боль утраты жгла их сердца. Ярость клокотала в груди северянина; если б можно было оставить Луару в безопасном месте, он догнал бы мерзавца по следам, по запаху. Пусть на это уйдут дни, недели, месяцы… На куски изрезать ублюдка!

Луара выплакала все глаза. Даже если они в Гиль-Дорад, возвращалась она к одной и той же мысли, стоит ли чудесная страна таких потерь? И смогут ли они быть когда-нибудь счастливы после всего пережитого?

— Луара,— услышала она приглушенный голос Конана,— подними голову.

Она посмотрела вперед: совсем невдалеке от них уходила в море шагов на сто широкая насыпь, оканчивающаяся невысокой круглой башенкой; возле нее качались на волнах несколько легких парусных лодок.

На берегу, откуда брала начало дорожка, идущая по верху насыпи, был сооружен навес. Под белым полотнищем в плетеных креслах сидели два человека. Они поочередно что-то переставляли на стоящем между ними столике и были всецело погружены в свое занятие. Поэтому подходящих к ним берегом людей заметили не сразу, а когда заметили — вскочили на ноги. Вышли навстречу.

Рука Конана по привычке метнулась к рукояти меча, но, увидев, что у незнакомцев нет никакого оружия, киммериец опустил ее.

Эти мужчины совсем не походили на воинов: невысокие, неширокие в плечах. Оба в голубых просторных одеждах, небогатых, но из хорошей тонкой ткани. Они склонились в почтительном поклоне перед гостями. Луара, а за ней и Конан ответили поклоном на поклон.

— Гиль-Дорад? — спросил киммериец, обводя вокруг рукой.

— Гиль-Дорад, Гиль-Дорад! — закивали незнакомцы.

— Пришли,— устало и безразлично сказал Конан. Луара безмолвствовала. Радости она не чувствовала.— Вот что, ребята. У меня есть слово к вашему владыке… как его… Кильтабу.

Незнакомцы недоуменно переглянулись.

Выяснилось, что встретившие их обитатели Гиль-Дорад не говорят ни на одном известном юноше и Луаре языке. Они переглянулись и молча повели гостей за собой.

По дорожке из гранитных плит проводили они Конана и Луару до леса. Пройдя немного по лесной тропе, вышли на поляну, где паслась лошадь рыжей масти. Пересекая поляну, один из провожатых свистнул, и животное послушно направилось за ними. Сразу за кустами, окружающими поляну, проходила широкая — по ней одновременно могли ехать в ряд три повозки — дорога. У обочины стояла то ли арба, то ли колесница, формой напоминающая раковину, с двумя огромными колесами, длинными оглоблями. Почему-то возникала уверенность, что эта повозка должна быть легка и быстра.