– А Каспар – он в розыск объявлен?

– А то! Разослали описание, все честь честью. Ничего, не уйдет. Рано или поздно возьмем; вышлем тебе тогда персональное приглашение на суд, порадуешься.

Он не ответил; он сомневался, что испытает радость при встрече с Каспаром – даже если на следующее свидание пивовар явится в цепях с ног до головы. Глядя на него, Курт будет вспоминать себя на полу замка, и он – он тоже никогда этого не забудет, и в ответ на его презрительную ухмылку сказать будет нечего…

– К слову, – продолжил бывший сокурсник нарочито беззаботно, – твое описание арбалета, которым он красовался, передали мастерам. Как я понял, то ли парням известна такая штукенция, то ли чертеж где?то видели… – Франк кивнул, изобразив всем лицом многозначительность. – Ну, а рисунок, который ты описал, весьма и весьма напоминает итальянские украшательства. То есть, вопрос: откуда у крестьянского бунтовщика этакая диковина? Не впрямь ли от итальянских оружейников, да еще и непростых? А если так… Выходит, и он не так прост.

– Это я уже понял, – через силу усмехнулся Курт и, не дав Франку продолжить, спросил: – Дозорного из замка фон Курценхальма арестовали?

Бывший сокурсник примолк на мгновение, однако резкой смене темы противиться не стал, кивнув в ответ:

– Вздернули ублюдка. И еще пятерых – тех, что твоего капитана после него доконали. Они ведь еще отпираться, сволочи, думали; ну, наш Хофен – он ведь долго не стал ждать, пока у них совесть проснется. Исполнитель?то в самом деле рвался делом заняться; полдня усилий – и все сознались, с подробностями. Словом, все, как всегда – наши сделали всю работу, раскрыли дело, нашли виновных, а светским осталось только веревку накинуть. Перепороли еще человек пятьдесят – так, за общее участие.

– Хорошо, – с непристойным удовлетворением шепнул Курт, помрачнев. – Никогда себе не прощу…

Бывший сокурсник посерьезнел, пожав плечами и вздохнув.

– Ну, с другой стороны, если б ты мерзавца тогда прирезал, теперь бы каялся, что отправил на тот свет ни в чем не повинного, как ты думал бы, человека; что хуже – не знать, убил ли ты кого?то заслуженно, или что не поднял на него руку, и этим спровоцировал смерть другого?

– Второе хуже. Теперь я такой ошибки не повторю; уж лучше я потом со своей грешной душой как?нибудь разберусь… – Курт отмахнулся, попытавшись вернуть себе спокойствие. – Как отец Андреас? С ним все в порядке?

Франк снова расплылся в улыбке:

– А чего ему сделается? Жив?здоров; как опомнился от всех этих волнений, занялся делом. Бегал за всеми нами всю неделю – выпрашивал денег на церковь. В конце концов, он так достал герцогского присланного, что тот пообещал дать – поклялся от имени герцога. Вот он обрадуется…

– Все правильно. Пусть поскорее начнет понимать, что за землю себе отвоевал.

– Тяжело ему будет, – злорадно усмехнулся приятель. – Крестьяне за эти годы избаловались, подчиняться отвыкли, а с другой стороны, после общения по душам с нашим стариком они теперь затурканы… Запуганные крестьяне, привыкшие к безвластью – что может быть хуже?

– Можно мне уйти? – подал вдруг голос Бруно, почти зло переведя взгляд с Франка на Курта; бывший сокурсник поднял брови:

– Что это с ним?

– Мы не любим Конгрегацию, – пояснил Курт с нарочито дружелюбной улыбкой. – Она изволила нас выкупить у нашего графа, и теперь в ее распоряжении бывший студент, он же крестьянин, привыкший к безвластью.

– И что? – пожал плечами Франк. – Дурак, быть выкупленным Конгрегацией – лучшее, что с тобой могло произойти после того, что ты наворотил. На месте этого парня я бы тебя прощать не стал…

– Он и не простил. Так я могу уйти?

– Свободен, – махнул рукой Курт; уже когда тот закрывал за собой дверь, Франк бросил вслед:

– Не заблудишься. Конвоир проводит. – Он помолчал, слушая удаляющиеся по коридору шаги, и уже серьезно сказал: – Я б на твоем месте засудил гада по полной.

– За что ты оказался в академии? – перебил его Курт и, перехватив удивленный взгляд, повторил: – С десяток лет назад – за что тебя взяли?

– За грабежи, – пожал плечами тот; Курт кивнул:

– А меня – за несколько убийств. Не мне говорить о праведности. Если бы когда?то «малолетнего гада засудили по полной», я бы сейчас рассуждал о добродетелях с каким?нибудь демоненком, сидя в кипящем котле.

Франк вздохнул, качнув головой с растерянной улыбкой:

– Вот потому, похоже, ты получил Знак следователя, а я – всего лишь «состою при». Я такой богатой совестью не обладаю…

В келье лазарета повисла неловкая тишина; Франк то ли ждал ответа, то ли намеревался сказать еще что?то и подбирал слова, а Курт молча и хмуро смотрел на забинтованные руки. Когда снимут повязки, и в самом деле каждый взгляд будет напоминать о многом…

Безмолвие прервала вновь открывшаяся дверь; Франк вскочил, привычно вытянувшись, и вошедший остановился на пороге.

– Я помешал? – спросил он с улыбкой; бывший сокурсник поспешно сделал шаг к двери:

– Да ну, вы что, отец Бенедикт, я уже уходить собрался… – он бросил взгляд на Курта и ободряюще кивнул: – Ерунда все это, в конце концов. Оправишься, встанешь, раны затянутся, шкура нарастет; ноги?руки?голова на месте, а остальное – мелочи. Бывай.

– Мне б твою жизнерадостность… – ответил Курт уже закрытой двери.

Наставник вздохнул, усаживаясь рядом, и покачал головой:

– Это не жизнерадостность, мальчик мой, это вольнодумство. Вольнодумство и легкомыслие.

– Да. И он сказал примерно то же; потому, по его мнению, он и не стал следователем…

– В самом деле? – покосившись на закрытую дверь, задумчиво переспросил наставник. – Стало быть, не зря воспитывали… Итак, я понимаю – тебе уже рассказали, что все подозрения с тебя сняты?

– Да. Спасибо вам, отец.

– Мне не за что. Ты невиновен, и имени следователя Конгрегации не опорочил; потому и оправдан.

Курт молча отвел взгляд, снова чувствуя, что краснеет, и тихо шепнул, ощущая на себе пристальный взгляд духовника:

– Не совсем так…

– О, Господи… – вздохнул тот, и по его улыбке Курт заподозрил, что наставник понял его неверно. – Рассказывай; я смотрю, тебя что?то гложет настолько, что не дает спокойно жить. Что ж такого ты еще сумел натворить за эту неделю?

Курт заговорил немедленно – рассказывал быстро, жадно; он и не думал, что так велико может оказаться желание поведать хоть бы и духовнику о том, о чем перед самим собой вспоминать было неловко и тягостно. Он говорил подробно, детально, не глядя на наставника, уставившись в складку одеяла на коленях, все тише и тише, и последние свои слова едва расслышал сам:

– Посему – вы не совсем правы, отец. Я не просто обесчестил себя самого, а… всех нас, теперь они будут думать, что следователя Конгрегации испугать можно. В эту минуту, возможно, он со смешками и глумлением рассказывает кому?нибудь за кружечкой своего пива о том, как… – Курт запнулся, подняв, наконец, глаза к наставнику и вздохнув. – Я, наверное, рассказал бы об этом и раньше, если б в том зале не сидел еще и этот… надзиратель безопасности…

– И верно сделал, что не рассказал, – хмуро откликнулся наставник. – Не хватало еще всяким солдафонам принимать участие в наших тайнах… – он умолк, вздохнув, и посмотрел на Курта так пристально, что он снова опустил взгляд, позабыв даже дышать. – Вижу, ты ждешь от меня приговора… Что я тебе могу на это сказать? И Петр отрекся от Христа – трижды; как я могу порицать тебя за минуту слабости? Или не тех слов ты от меня ждал? Вижу, нет. Чего ты хочешь, в таком случае? Отповеди? Наказания? Здесь я тебе не помощник; ведь ты сам понимаешь – пока ты сам себе этого не простишь, душа не успокоится. Я прав?

– Наверное…

– Наверное… – повторил наставник со вздохом. – Мой вердикт таков: отпускаю тебе этот грех. Никакой епитимьи за это я на тебя накладывать не намерен; как я уже сказал, я понимаю твои чувства, я понимаю, почему тебе так больно, стыдно и смятенно, но осудить тебя не могу. Может, когда ты повзрослеешь, мальчик мой, и выйдешь из возраста бескомпромиссных решений, ты меня поймешь. И себя поймешь, что главное; вот тогда, если еще жив буду, и поговорим снова. Нет, я понимаю, ты никогда этого не забудешь, и это хорошо; помни, обязательно помни о собственной слабости, чтобы – не потакать, нет, а – понимать слабость других. Лучшего совета следователю дать, по?моему, было бы нельзя…