Далее нумерация глав дана в соответствии с нумерацией

первоисточника.

Порукой тому, что отмечаемые черты обособленности и целостности Евразии имеют не только географическое, но также историческое значение, служит русская историософия. В вековом развитии, независимо от тех или иных географических определений (которые, кстати сказать, выдвинуты позже, чем создались соответствующие историософские формулы), она пришла к определению России как особого исторического мира:

1) "Запад и Россия стоят друг против друга, лицом к лицу! Увлечет ли нас он в своем всемирном стремлении? Усвоит ли себе? Пойдем ли мы на придачу к его образованию? Составим ли какое-то лишнее дополнение к его истории? Или устоим в своей самобытности? Образуем ли мир особый, по началам своим, а не тем же европейским? Вынесем ли из Европы шестую часть мира… зерно будущему развитию человечества?" (С. П. Шевырев, 1841).

2) "Все серьезные люди убедились, что недостаточно идти на буксире за Европой, что в России есть нечто свое, особенное, что необходимо понять и изучить в истории и в настоящем положении дел" (А. И. Герцен, 1850).

3) "Россия — не просто государство; Россия, взятая во всецелости со всеми своими азиатскими владениями, это — целый мир особой жизни, особый государственный мир" (К. Н. Леонтьев, 1882).

Подобные выдержки можно приводить десятками. Вся область русской историософии дает к тому богатый материал… Не может быть случайным совпадение географического и историософского выводов, возникших независимо друг от друга: Россия как особый географический и Россия как особый исторический мир [210]. Этим совпадением в чрезвычайной мере обосновывается категория "месторазвития", стяжение воедино географических и исторических начал. "В научном движении Европы отразилась ее жизнь, ее психический строй, ее глубочайшие стремления. Русская жизнь имеет другой строй, другие стремления; нам следует возвести эти стремления в сознательные начала, которые и дадут… направления научным развитиям" (Н. Н. Страхов, 1883). В отраслях географии и историософии эти развития уже осуществились. Категория "месторазвития" обосновывает новую отрасль — геософию как синтез географических и исторических начал… [211].

Самое развитие русской географической науки дает пищу для геософских наблюдений.

Не с совокупностью ли географических условий соответственно Европы и России нужно сопоставлять геоморфологический уклон европейской и ботанически-почвенный уклон русской географической науки?.. Миры европейской и русской географических наук, несмотря на многообразные соприкосновения, суть раздельные, разные миры. Геогрморфология, учение о формах поверхности, получила в Европе богатое и самостоятельное развитие. Что же мы видим в России? Цитированный выше А. Д. Архангельский отмечает: "Изучение тектоники русской равнины до самого последнего времени мало привлекало к себе внимание…"; и тут же сопоставляет это обстоятельство с основными чертами характеристики русской равнины, с затушеванностью в ней "тектонических форм" (см. гл. III). По-иному звучат голоса русских ботавико-географов и почвоведов: "Различным климатическим полосам-зонам соответствуют различные полосы почв и растительности. И подобное "зональное" распределение почв и растительности лежит в основе ботанической и почвенной географии Европейской России… Конечно, подобная закономерность наблюдается и в других странах, например в Германия, Франции и пр., но только в России, и из всех европейских (!) государств только в ней, мы можем наблюдать эту закономерность в ее подвой широте и в полной наглядности. И действительно, все другие страны слишком малы по своим размерам, чтобы по ним могли пройти несколько климатических и соответственно растительных полос, кроме того, присутствие горных цепей и вообще горных областей затемняет и отчасти изменяет общую картину явлений, тогда как Россия представляет одну обширную равнину, лишенную гор, с очень значительным — в несколько тысяч верст — протяжением с севера на юг…" (В. Алехин). С указанными чертами русской природы В. Алехин поставляет в связь то обстоятельство, что "русские ученые, русские ботанико-географы дали в своих исследованиях массу ценного материала, а такие вопросы, как степной вопрос, вопрос о происхождении и безлесии степей, являются исключительно русскими… Я не говорю о том, что наука о почвах — "почвоведение" — имеет своей колыбелью тоже русскую равнину, а своими основателями — известнейших русских ученых Докучаева и Сибирцева".

Приведенный отрывок из работы Алехина, по содержанию своему и применительно к своей области, представляет прямую противоположность цитированным выше суждениям Архангельского. В одном отношении мысли обоих авторов являют "параллелизм": оба они рассматривают "русскую равнину" как "месторазвитие" русской географической науки (в различных ее отраслях) и со свойствами русской равнины как "месторазвития" сопоставляют определенные черты в развитии этой науки: малую выраженность "тектонических" (геоморфологических) изучений (Архангельский), яркую представленность в ней изучений ботанических и почвенных (Алехин). Русская географическая наука — своеобразный мир, со своим языком и своей "поэзией понятий"; как в свою очередь европейская географическая наука, в геоморфологическом своем уклоне, тоже представляет собой особый мир, имеет особый язык и свою "поэзию понятий". Характерно: в европейской науке ряд ботанико-географических и почвенных терминов выступает не переведенным, в русском обличье; примеры: toundra, podzol, tcherooziom; наоборот, русские работы по вопросам геоморфологии (тектоники) пестрят такими терминами, как "горст", "грабен", "мульда". <…>

От частного вопроса о развитии русской географической науки возвращаемся к вопросам "геософии" в более общей постановке. Начнем с вопросов, касающихся России-Евразии. Смычка географии с историософией подразумевает наложение на сетку географических признаков сеток признаков исторических, которыми характеризуется Россия-Евразия как особый исторический мир… Черты духовно-психического уклада, отличия государственного строя, особенности хозяйственного быта не образуют ли "параллелизмов" сетке географических различений? Установление и анализ таких "параллелизмов" и является главным предметом геософин в ее применении к России-Евразии. В этих строках не будем ставить себе этой обширной задачи. Укажем только, что при возможности и наличии определения России как особого географического мира самое существование русской историософии как одной из важнейших магистралей русской культуры, историософии, для которой определение России как особого исторического мира является основной категорией мышления, — в этих условиях, повторяем, само существование русской историософии поставляет и обосновывает намеченную задачу…

Задача эта приложима не только к России-Евразии. Постановке проблемы нужно придать более общую форму. Не может ли всякий исторический процесс быть рассматриваем с точки зрения "месторазвития"? Причем "месторазвитие" (согласно сказанному выше) нужно понимать как категорию синтетическую, как понятие, обнимающее одновременно и социально-историческую среду, и занятую ею территорию.

Не присущи ли отдельным месторазвитиям определенные формы культуры [212], независимо от "генетической близости" и расового смешения народов, населявших и населяющих каждое из них?.. Нужно заметить, что заимствование и подражание, независимое от "генетической близости" и "расового смешения", также должно быть относимо к началам месторазвития. Ведь если культура есть принадлежность "месторазвития", то каждая социальная среда, появляющаяся (будь то в силу "необходимости" или свободного "выбора") в пределах данного месторазвития, может испытать на себе влияние этого месторазвития и со своей стороны приспособить его к себе и "слиться" с ним не одним, но двумя путями: 1) путем непосредственного взаимодействия между названной социальной средой и внешней обстановкой; 2) путем того же взаимодействия, осложненного привступлением культуры, уже ранее создавшейся в данном месторазвитии. С обеих этих точек зрения могут быть, например, рассмотрены: