«Так ведь и слопать недолго! — ежится Санька. Но тут он вспоминает, что вооружен топориком. — Ага, — радуется Меткая Рука, — сейчас мы с тобой сразимся!..»

Но чудовище не принимает боя. Чемодан Чемоданович тает, уменьшается в размерах прямо на глазах. Вот он превращается в маленького паучка, и ветер уносит его в реку...

Вихрь поднимает Саньку над землей. Внизу огромный белый город. Море. Причалы. Неужели это Одесса?

Меткая Рука опускается на пирс, возле которого на швартовых покачивается чайный клипер. Высокие белые паруса похожи на крылья чаек. Сейчас прозвучит команда, и океанский красавец двинется в далекий путь, к берегам Америки, где Саньку ждут не дождутся благородные индейцы.

— Эй, капитан! — доносится с корабля, — проснись!

«Кому это они?» — Санька оглядывается по сторонам.

— Он не желает командовать нашим красавцем! — кричит боцман.

«Да это же Яшка, — узнает Санька, — Степкин дружок. Как он сюда попал? Бесенок, ухмыляется».

— Мальчишка мал, рано ему командовать кораблем, — кричит Яшка, — у нас есть свой капитан, Степка Могила!

— Даешь Степку Могилу! — ревет команда.

— Не выбирайте его, это бандит!

— А мы выберем!

Степка, зловеще усмехаясь, спрыгивает с борта корабля и надвигается на Саньку.

— Ты мертвый!.. Мертвый! — шипит он, вонзая Саньке в грудь кривой турецкий нож.

— Все равно я живой! Живой!! — орет что есть силы Санька и открывает глаза. Возле кровати стоит улыбающийся отец.

— Ну и спишь ты, как мертвый, — говорит он, — насилу добудился. Что так? Или поздно лег?

— Не-ет, — краснеет Санька. — Пап, — переводит он разговор на безопасную для себя тему, — а шпионов ловить трудно?

— Нелегко, — усмехается старший Подзоров, прищуривая голубые с грустинкой глаза.

— Тоже скажешь, «нелегко», а сам вон какой сильный и приемы специальные знаешь, — возражает Санька. — От тебя ни один бандит не уйдет!

— Да, уж если дело дойдет до схватки, не оплошаю, — соглашается Григорий Григорьевич, — да только враги в открытый бой стараются не вступать...

— Пап, а ты пятак пальцами согнуть можешь? Я в одной книге читал, так в ней герой не только пятак, железную кочергу в узел завязывал!

— С Кочергой я, пожалуй, не справлюсь, а с пяком попробовать можно...

Григорий Григорьевич выгреб из кармана горсть мелочи. Среди серебра и бронзовых «троек» с «семишниками» тускло поблескивал медный, «стеганый» пятак. Поместив его между средним и указательным пальцем, Подзоров-старший стал давить на середину большим. Пятак медленно, словно бы нехотя, стал прогибаться, сильнее, сильнее...

— Идет! Идет! — заплясал Санька. — «Вот так мы — молодцы! Вот так мы — богатыри!»

Сложив пятак вдвое, Григорий Григорьевич протянул монету сыну:

— На, береги. Когда-нибудь расскажешь своим детям, какой у них был дед...

— Вот здорово-то! — ликовал Санька, подбрасывая монету, — а что, если мне попробовать?

— Попробуй, — поощрил отец, — только сначала сходи на кухню.

— Зачем?

— Каши поешь...

— Я с тобой, как мужчина с мужчиной, а ты со мной, как с дитенком, — обиделся Санька. — А мне уж двенадцать!

— Возраст у тебя, прямо скажем, преклонный!.. Торопись делать геройские дела, а то опоздаешь.

— Опять смеешься! — Санька надул губы.

— На холодец, — Григорий Григорьевич щелкнул сына пальцем по губе, — к завтраку в самый раз, с горчичкой!.. Ну, ладно, ладно, Еруслан Лазаревич, мир?

Но Санька не хотел мириться:

— А пистолет подержать дашь?

— Дам, если умоешься за десять секунд.

— Да я за три!.. Считай!.. — И Санька со всех ног бросился к умывальнику.

Сенька и Кимка спали в эту ночь безмятежно, не то что Санька, хотя байковое одеяло, расстеленное ими прямо на ребристый настил балкона, и старая фуфайка в головах, казалось бы, райского отдыха не гарантировали. И тем не менее они блаженствовали. Зато пробуждение ребят было невеселым.

В пятом часу утра с первыми проблесками зари громыхнула входная дверь и хриплый командирский бас пророкотал:

— Татарский э-сс-кадрон, шашка наголо!..

Это вернулся из очередного «путешествия» Кимкин отчим. Он, растолкав мальчишек не очень ласковыми пинками, приказал им построиться сначала в одну шеренгу, потом в две. Ребята выполнили команду, правда, без особой охоты. Командир поворчал для порядка, пригрозил нерадивых посадить на гауптвахту и продолжил учение. Усадив «кавалеристов» на стулья, стал обучать их рубке лозы.

Маленький, кривоногий, с черной повязкой на правом глазу, бывший буденновец выглядел довольно комично. Но Сенька с Кимкой не смеялись, они-то знали сколько настоящих геройских подвигов за спиной у этого человека. Не зря же Семен Михайлович наградил своего комвзвода именным оружием. Сейчас оно находится в музее.

— Ему бы и орден дали, — Кимка с гордостью посмотрел на Сеньку, — если бы под Варшавой пулей глаз не выбило...

А лихой вояка входил в раж: команда следовала за командой, и их надо было выполнять. В конце концов ребятам это надоело, и они, послав неистового комвзвода ко всем чертям, выскочили на лестницу, хохоча во все горло. А вслед им неслось:

— Зарублю, дезертиры! Эс-с-ска-дрон, шашки наголо!..

Усевшись верхом на перила, Сенька с Кимкой скатились на первый этаж.

В квартире № 21 приоткрылась входная дверь. В образовавшуюся щель выглянула заспанная физиономия пожарничихи.

— Опять ты! Я вот тебе, окаянный, надаю по шеям, чтобы не будил людей ни свет ни заря!..

Кимка показал ей язык и выскочил на улицу.

Улица встретила мальчишек солнечной тишиной. Все добрые люди еще досматривали сны, лишь в ближнем перелеске отчаянно пересвистывались птахи, да расфранченные петухи, выпячивая перед суматошными курами генеральские груди, хрипло голосили о том, что нынче суббота и те, кто не очень настроен попасть в праздничный суп, должны поскорее уносить ноги из курятников.

— Сообразительный малый, — кивнул Кимка на огненного петуха, похожего на брандмайора, — так гордо тот нес свой гранатовый гребешок.

— Ко-ко-ко! — сердито протарахтел Петька, наверное вспомнив стрелу, просвистевшую вчера у него над головой.

— Узнает?! — съязвил Сенька.

— Узнает... И как это я промазал? А какой красавец!..

— Чей?

— Мамо его знает.

— Мамо? Кто это?

— Не кто, а поговорка такая! А петух вроде пожарничихин. Не злая тетя-мотя, а горластая — страсть! И хозяин ее — человек подходящий. Усы у него, как у Буденного, только потоньше. Шофером на пожарной машине работает. Взрослые зовут его почему-то Поддубным, а мальчишки — тараканом.

— И такому человеку ты хотел причинить зло! — покачал черноволосой головой Сенька, сгоняя с лица невольную ухмылку.

— Подумаешь, «зло»!.. Да у нее одних петухов пять штук, а кур так и не сосчитать!

— Тогда ты молоток!

— Может, тогда вон того нахала подстрелим? — загорелся Кимка, — гляди, как возле пеструшки увивается!

— Не надо, шум будет, а нам это противопоказано! — Сенька с удовольствием выговорил новое словцо, услышанное недавно в больнице, куда Мститель заходил на профилактический медосмотр.

— Куда потопаем?

— На завод, — зевнул Сенька. — Минуток сто двадцать кимнем в садочке. До обеда поработаем, потом... Прощай, завод! Одесса-мама, здравствуй!.. Ночку перекатнуемся на «Аладине», а там — ду-ду! Заметно?

— Заметно!

Приятели двинулись через барханы, заросшие верблюжьей колючкой, по направлению к заводу.

Поравнялись с приземистым, похожим на букву «п» бараком. Здесь жили «кумовья-пожарные». О них на заводе ходили легенды: любой из рядовых пожарных будто бы может проспать на одном боку, не переворачиваясь, до двух суток кряду.

Пожарники в столь ранний час, конечно, еще спали.

Неподалеку от низенького, в три ступени, крыльца был врыт турник. Под ним лежала двухпудовая гиря.