– А ужин придется теперь разносить тебе.

Я разозлился:

– Я не поваренок!

– А на «Йорике» нет поварят. Поэтому ужин разносят угольщики. И вечерний ужин разносит угольщик «крысьей» смены.

Еще один удар.

Нет смысла считать удары.

«Крысья» вахта. Этого следовало ожидать.

Вахта с двенадцати до четырех утра, самая мучительная вахта. В четыре тебя сменяют. Умываешься. Разносишь еду всей чумазой банде. И только потом можешь лечь. До восьми часов никакой еды уже не будет, поэтому надо наедаться сразу, а с полным желудком уснуть не так-то легко. Свободные от вахты моряки играют в карты или лениво переговариваются. Поскольку помещение тесное, а ты не можешь запретить им болтать, уснуть еще труднее. Даже шепот мешает. Он мешает даже больше, чем громкие голоса. За двадцать минут до двенадцати тебя будят. Вскакиваешь и мчишься к угольным шахтам. В четыре возвращаешься, иногда тебе удается умыться. И так крутишься день изо дня, потому что других вариантов нет.

– А кто моет посуду?

– Носильщики угля.

– А кто чистит гальюны?

– Носильщики угля.

Чистить гальюны – почтенное занятие. Но не на «Йорике». Большего свинства, чем на ее борту, я просто не видел. Впрочем, свиньи – чистые животные, в этом отношении они ничуть не уступают лошадям. Если загнать крестьянина в хлев, где и пройтись-то нельзя, где можно только лежать и хрюкать, да кормить его всякой дрянью и не чистить полов, еще неизвестно, выйдет ли он оттуда более чистым, чем самая грязная свинья. Когда-нибудь человеку зачтется все это. Когда-нибудь ему зачтется его свинское отношение к лошадям, собакам, жабам, птицам. Нет ничего более свинского, чем то, что делают твои собратья. Вот почему так трудно убирать наши клозеты, yes, Sir!

О, солнечная Испания, зачем я тебя покинул! На любом корабле есть козел отпущения. Чаще всего это подносчик угля. Это он виноват во всем. Грязный гальюн – виноват он. Если в бункере вспыхнет пожар, конечно, виноват он, почему вовремя не заметил огня? Если на кухне сгорит обед, конечно, виноват разносчик угля, потому что это он ремонтировал водопроводные краны. Если сам корабль пойдет на дно, виновным признают опять же разносчика угля. А самым большим, самым вонючим козлом отпущения считается угольщик с «крысьей» вахты. Если возникает необходимость выполнить какую-то особенно грязную и опасную работу, первый инженер поручает ее второму, тот вызывает механика, а механик кочегара, а кочегар всегда указывает на подносчика угля: «Это его дело!». И когда несчастный выползает на палубу с разбитыми ногами, с окровавленной головой, ошпаренный паром, кочегар идет к механику и говорит: «Все готово. Я выполнил работу». А механик сообщает это второму инженеру, а тот первому. Ну, а первый идет к старшему офицеру: «Будет справедливо, если в вахтенном журнале будет отмечено, что когда котлы работали в полную силу, я с риском для жизни сменил трубу, благодаря чему корабль сохранил полный ход». Понятно, что хозяин компании непременно отметит такое глубоко профессиональное отношение к делу. «Надо перевести этого человека на более достойный корабль, он того заслуживает». А угольщик так и остается инвалидом, покрытым незаживающими рубцами и шрамами. Чего проще сказать: «Я не обязан делать эту работу», но подносчик угля как раз не может так сказать. Ты что же, ответят ему, хочешь, чтобы мы потеряли ход, не пришли в порт вовремя, хуже того, пошли ко дну вместе со всем грузом? Конечно, первый инженер специально учился тому, чтобы исправлять такие неисправности, но ведь возле котлов суетится угольщик, его жизнь ничего не стоит. Вот муху иногда вытаскивают из молока, тем даря ей жизнь, а угольщика никто не вытащит. Если он и погибнет, обваренный паром, никто этого не заметит. Но чаще он все-таки выживает, и тогда первый инженер, чувствуя смутную вину, спрашивает: «Эй, угольщик, ты пьешь ром?» Наверное, втайне он надеется, что угольщик не умеет этого делать. Но ты упрямо киваешь обваренной головой: «Да, шеф». Другое дело, что обожженная рука не может удержать стакан, и он падает на пол. Yes, Sir,падает!

Ужин уже стоял на столе. Я страшно хотел есть. Я хотел сразу начать это доброе дело, но только я потянулся к чашке, как кто-то сказал:

– Не трогай. Это моя чашка.

– А где мне взять такую?

– Если ты явился без своей посуды, то нигде.

– Разве подносчику угля не полагается судовая посуда?

– Здесь полагается только то, что у тебя есть.

– Но как обойтись без чашки, без ножа?

– Это твое дело.

– Послушай, новенький, – сказал кто-то с койки, – ты можешь воспользоваться моей посудой, но за это ты будешь ее чистить.

Так и получилось. Один дал мне надтреснутую чашку, другой ложку, от кого-то досталась сильно погнутая вилка. Выигрывали те, кто являлся к столу первым. Они успевали выловить из супа редкие куски мяса. Чай на «Йорике» оказался просто мутной водой. Никогда она не была горячей, так себе, тепленькая. В три часа дня давали кофе. Мне так и не пришлось его попробовать, потому что в это время я обычно находился на вахте. В четыре часа, когда я сменялся, от кофе не оставалось ни капли. Иногда в кухне я находил горячую воду, но своих зерен у меня не было, и я не мог сварить себе даже полчашки.

Чем меньше кофе или чай были похожи на названные напитки, тем больше возникала потребность как-то скрасить их странный вкус. Раз в три недели каждый получал маленькую баночку сгущенного молока и полкилограмма сахара. Осторожно подливаешь молоко в чай, буквально ложечку, но когда возвращаешься с вахты, то находишь в своей баночке пустоту. Так я сразу потерял весь свой трехнедельный запас молока и сахара. Получив все это во второй раз, я сразу выпил молоко, а сахар тянул весь день, но в общем тоже съел сразу. Как-то мы попытались сложить сахар в одну общую коробку, чтобы пользоваться запасом по мере надобности, но уже на второй день сахар закончился.

Пресный хлеб мы получали каждый день. Также каждую неделю нам выдавали коробку маргарина на весь кубрик. Правда, никто этот маргарин есть не хотел, потому что у него был вкус прогорклого вазелина, которым механик протирал руки. Только в дни, когда нам полагалось молчать и ничего не видеть, мы получали по две чашки рома и мармелад. Понятно, это были дни, когда шкипер занимался своими контрабандными делами.

На завтрак обычно подавали перловую кашу со сливами или рис с кровяной колбасой, или картофель с селедкой. Правда, картошку можно было есть только поначалу, пока она не теряла свежести и вкуса. Шкипер никогда ее не покупал, а заставлял нас таскать ее из груза, если таковой оказывался на борту. Чтобы замазать глаза работникам того или иного порта, кроме картошки мы везли помидоры, бананы, ананасы, кокосовые орехи. Конечно, не всегда, но это помогало нам избежать крайней степени истощения. Тот, кто участвовал в бойне, называемой историками Великой мировой войной за демократию и справедливость, знают, как много может выдержать человек, а те, кто плавал на таких кораблях, как «Йорика», знают это еще лучше.

Теперь у меня была посуда. Но она не принадлежала какому-то одному человеку. Обедая, я пользовался вилкой Станислава, чашкой Фернандо, ножом Рубена, ложкой Германа. Поэтому мне приходилось мыть посуду за всех. В большом баке. Сами представляете, как он выглядел после того, как из него выгребали нашу пищу. Невозможно жить в такой грязи. Это меня просто бесило. Поев, все падали на койки и сопели, как свиньи, отравляя воздух тяжелыми газами. Во время еды все молчали, но в койках начинали болтать. Это злило меня еще больше. Я демонстративно пытался начать уборку. – «Мыла нет», – подсказывали мне. – «И щеток нет». – И наконец: «Скройся с моих глаз, не мотайся как муха. Ты мешаешь нам отдыхать!»

Тогда я отправился к инженеру.

– Нужна щетка, шеф, и немного мыла, чтобы помыть каюту.

– Что это вы себе такое вообразить? Я покупать для вас щетки и мыло? Это не мое дело.

– Мы работаем с углем, – показал я руки. – Мы не можем отмыться без мыла.