Точно такого же душа, в котором мы сейчас моемся с Карликом, только на одну палубу выше. Там, где мы вчера застукали Муху и Андрея. Это единственный вариант, который все объясняет. И если это правда, то убийца становится уязвим. Я узнаю его так же, как и Митько, – по татуировке черепахи на груди.

Но, поскольку в мужской душ мне путь заказан (это было бы верхом неприличия), нужно договориться с кем-то, кто мог бы, не вызывая подозрений, подсмотреть эту деталь. Мне даже не пришлось долго раздумывать над кандидатурой филера.

Муха. Конечно же, Муха.

Вот за кого можно ручаться наверняка. Вот кто ни в чем не виновен, за исключением соблазнения чужих мужей: грех хоть и смертный, но вполне извинительный. “Не прелюбодействуй” звучит куда мягче, чем “не убий”…

Итак, Муха.

Нужно сегодня же переговорить с ним, выбрать нужный тон, ни в коем случае не рассказывая об истинных причинах розыска. Иначе нежная голубая душа этого не переживет. Нужно придумать что-то нейтральное, что-то вроде скабрезно-стыдливых разговоров о мужских торсах. Под коньяк это прокатит, тем более что женщины всегда на удивление откровенны с “голубыми” (а с кем же еще обсуждать мужские прелести и необходимый для здоровья размер члена, скажите, пожалуйста?). За несколько дней на “Эскалибуре” надо мной прочно завис нимб если не синего чулка, то пугливой лани, снедаемой внутренними комплексами. Это мне на руку. А двести граммов коньяка и подавно извинят застегнутую на все пуговицы дамочку. Словом, нужно только подцепить Муху на крючок и с его помощью поймать рыбку покрупнее: “муха” – звучит символично, муха может быть шикарной наживкой… Сегодня же вечером, после ужина, я все это и проделаю. Если Мухе удастся сделать это, – а в том, что ему удастся, я не сомневалась ни минуты, – все остальное будет делом техники. Я просто беру папку с документами Митько и отправляюсь к капитану. “Эскалибур” напичкан оружием, напичкан здоровыми мужчинами, способными расправиться с кем угодно, а не только с неповоротливыми тушами тюленей…

– Ай! – вскрикнула Карпик.

– Что случилось, девочка? – Я намыливала Карпику голову, она сама попросила меня об этом. Неужели ты настолько неловка, Ева, что случайно дернула ее за волосы? Вот что значит не иметь ни детей, ни друзей, ни любимых…

– Мне мыло попало в глаза… И очень щиплет…

…А потом я долго вытирала ее огромным махровым полотенцем с собаками, такими же вислоухими, как и на пижамке. Все это умиляло меня до слез, особенно то, как Карпик пытается защитить свою крошечную, едва появившуюся грудь. Она сунула руки под мышки и терпеливо переступала с ноги на ногу, пока я расправлялась с ее мягкими, почти невесомыми волосами.

– Можно, я спрошу у тебя Ева?

– Конечно, спрашивай.

– Когда я вырасту… Когда я вырасту, у меня будет такая же грудь, как у тебя? – Она зажмурилась, как будто сказала что-то непристойное.

– Конечно, глупышка, – я засмеялась и щелкнула ее по носу, – точно такая же и даже лучше.

– Не хочу лучше. Хочу такую же.

– Это уж как получится.

– Я бы вообще очень хотела, чтобы ты осталась с нами. Чтобы ты посидела со мной, когда я ложусь спать. Это было бы так здорово. У папы совсем не хватает на меня времени. Иногда мне кажется, что он специально задерживается на работе, чтобы не оставаться со мной, чтобы не говорить со мной.

– Глупости, Карпик. Папа тебя очень любит. Хотя это, наверное, очень трудно – любить тебя…

– Почему? – Она подняла на меня глаза.

– Потому, что ты иногда бываешь невыносимой. Устраиваешь представления. Вчера, например, напала на этого губернатора. А может быть, он вполне приличный человек.

– Я не думаю, что он приличный человек. Это его пиджак.

Чтобы не свалиться с узкой скамьи, я ухватилась за плечи Карпика. Как я могла забыть про то, что Карпик осталась сегодня на “Эскалибуре” не случайно. Что она скорее всего сунула нос в шкафы каждого из пассажиров… Что я сама почти убедила себя в том, что пиджак, на котором болтаются пуговицы, сделанные из монет, принадлежит убийце. Что я вполне сознательно подвергла жизнь девочки опасности. Что я согласилась с ее безумным планом обыска кают.

– Это его пиджак. Я знаю, – упрямо повторила Карпик.

– Ты нашла его? Ты его видела?

– Нет. Пока не нашла. Но я просто знаю, что пиджак принадлежит этому гнусному Николаю Ивановичу.

– Постой, ты была в его каюте?

– Да, – нехотя призналась Карпик, – но я там ничего не нашла. Не такой он дурак, чтобы держать у себя в каюте улику. Где-нибудь спрятал ее или набил камнями и утопил. Вон сколько воды вокруг!

– У тебя феерическое воображение, Карпик! Нельзя никого обвинять, если вина не доказана.

– Ты говоришь, как папа.

– Потому что я взрослый человек. И папа взрослый человек.

– Папа еще больший ребенок, чем я, – сморщилась Карпик. – Он считает, что если ты прочитал “Овода”, то все понял в жизни.

– А это не так?

– Конечно, не так. Для того чтобы все понять в жизни, нужно вообще ничего не читать.

– Это очень оригинальная идея, Карпик. Ну, все, твоя голова в порядке, можно одеваться и идти. И заодно узнать, куда же делся твой папочка. Всем охотникам пора возвращаться.

– Да… А скажи, Макс убил тюленя?

– Макс? Он предоставил это сделать другим людям.

– Но он самый настоящий, правда?

– Правда…

…Мы вышли на палубу как раз вовремя. Все трофеи были разделаны, а шкуры убитых тюленей пропущены через огромные валики, – так матросы избавлялись от жира, который потом сливался в огромные емкости. Почти весь экипаж ушел мыться и отдыхать, оставался только Гена, в обязанности которого входило очистить палубу от грязи и жира. Что он успешно и делал, немилосердно поливая ее из брандспойта и совершенно презрев тот факт, что два бота еще не вернулись с охоты.

Но беспокоиться мы так и не начали: боты, хотя и с запозданием, вернулись. Нам с Карпиком было хорошо видно, как они приближаются к “Эскалибуру”, то исчезая среди льдов, то снова появляясь. Карпик, одолжившая у кого-то из экипажа морской бинокль (и когда она только успела со всеми перезнакомиться и всех обаять?) и вскочив на нижний леер заграждения, во все глаза смотрела, как возвращаются боты. Обмирая от страха, я держала ее за талию, крепко прижимая к себе, – не дай бог, свалится ребенок, кому придется отвечать.