– Как и с кем, – поддержал меня Муха и бросил быстрый томный взгляд на мужа Аники Андрея. Он еще находил в себе силы вести наступление по всем возможным фронтам. Андрей покраснел и закрылся стаканом с разбавленным виски.

– Самое время это обсуждать, – поморщился губернатор.

– Пардон, оговорочка вышла. – Мухе нравилось задирать всех, кто попадал в поле его зрения. – Почти по папе Фрейду. Я хотел сказать не “с кем”, а “где”.

– Где? – Кажется, я начинала понимать Муху.

– Буду откровенным.

– Может быть, не стоит? – У несчастного муженька Аники сдали нервы.

– Отчего же? Я, например, свалился прямо здесь. У этой стойки. Это, конечно, свинство, но что поделаешь… Признаюсь.

– Я тоже, – робко подал голос хоккеист Мещеряков. – Глаза продрал, а надо мной Австралия и Новая Зеландия. Можете себе представить, за глобус завалился.

От этого неожиданного откровения все рассмеялись, и напряжение, царившее в кают-компании, ушло. Но, как оказалось, ненадолго. С Альбертом Бенедиктовичем, который доедал бутерброды с икрой, и Карпиком произошел маленький инцидент. Проголодавшаяся Карпик протянула было руку к блюду с деликатесами, но тут ее опередил меланхоличный адвокат, коршуном набросившийся на последний кусок. Впрочем, он тут же исправился и, вздохнув, великодушно отдал девочке спорный бутерброд. Но эта гастрономическая жертва не произвела на Карпика никакого впечатления.

– Вы много едите! – укоризненно сказала она адвокату. – Это вредно.

– Что поделаешь, девочка, – извиняюще улыбнулся тот и поскреб бороду. – Как говорится, все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению… Это как раз тот самый случай…

– Вон, у вас даже сыпь появилась от жадности.

– Что эго ты такое говоришь?

– Сами посмотрите!..

Откровенное хамство Карпика вызвало у Альберта Бенедиктовича странную реакцию: вместо того чтобы рассердиться, он страшно обеспокоился. Настолько, что подошел к зеркалу, висящему на стене над музыкальным центром, и, пыхтя, внимательно осмотрел свою круглую бородатую физиономию.

– Как же я сразу не догадался! – Он хлопнул себя по блестящей лысине. Хлопок был таким сильным, что все воззрились на адвоката.

– Что с вами, Альберт Бенедиктович? – спросил Антон.

– Ладно – я… Но вы-то, вы-то доктор! Могли бы сразу сообразить.

– Что сообразить?

– Видите, что у меня с лицом?

Теперь уже вся кают-компания начала пристально рассматривать адвоката: лицо его, во всяком случае не скрытая бородой часть упитанных щек, было покрыто мелкими прыщиками.

– Как вы думаете – что это? – обратился адвокат к Антону, как к единственному представителю медицины.

– Не знаю. Что-то типа аллергии. Реакция на солнце, возможно – на льды… Здесь совершенно другие широты, и ваш организм именно так реагирует…

– Чушь! – перебил Антона адвокат. – Это действительно аллергия. Но не на солнце, а на барбитураты.

– Не понял, – удивился Антон. – При чем здесь снотворное?

– А у меня всегда была именно такая реакция. Я одно время принимал барбитал, у меня были проблемы со сном… А потом пришлось отказаться… Вот из-за этой самой кожной сыпи. Аллергии то есть. Та была в точности такая же… Это стопроцентное действие барбитуратов.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Антон, уже понимая, что именно хочет сказать адвокат.

– Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что они нас… Они нас просто усыпили… Как каких-нибудь кроликов…

– Зачем? – Я даже не расслышала толком, кто именно задал этот вопрос. Он повис в воздухе, растекся вместе с сигаретным дымом по всем углам кают-компании. Я вдруг вспомнила, как вчера вечером зашла сюда и увидела стюарда, который разливал спиртное по стаканам; тогда мне показалось, что, увидев меня, он что-то сунул себе в карман.

Нет. Мне не показалось. Теперь я была полностью в этом уверена. Как мило он разносил все это шикарное пойло: белые перчатки офицера национальной гвардии, надраенный поднос, лживая улыбка, вздрогнувшие плечи: “Фу, черт, ты меня напугала”… Да еще этот Ортега-и-Гассет в свободное от грязных тарелок время… Но не я одна вдруг вспомнила о стюарде.

– Этот официант, он мне сразу не понравился, – сказал адвокат, и я вспомнила Вадика Лебедева, который на дух не выносил смазливого Рому: в чем, в чем, а в интуиции ему не откажешь…

– Его рук дело, никого из команды вчера в бильярдной не было…

Голоса тасовались, как карты в колоде, и я уже не знала, какой кому принадлежит. А потом в щель наступившей на доли секунды тишины снова влез Антон с единственным вопросом:

– Но зачем?

– Может быть, вернемся к варианту “Лангольеров”, – предложил малодушный Филипп. – В конце концов, варианты “Почему?” и “Что произошло?” гораздо менее опасны, чем вариант “Зачем?”.

Несколько секунд все переваривали уж слишком философскую подачу мысли. Первым сдался Антон:

– Филя, не будь убийцей. Объясни, что ты имеешь в виду?

– Ну, с мистикой все более или менее понятно. Никто не виноват, и остается только ждать развития событий и надеяться, что самое страшное уже случилось. И все мы по каким-то причинам остались живы… Следовательно, нижняя точка пройдена, и сейчас начнется медленное возвращение. Если мы берем вариант “Зачем?”, что исключает присутствие высших сил, тогда придется признать, что с нами умышленно поступили именно таким образом… А следовательно, это не окончание романа, как в первом случае, а всего лишь его начало. И каким он будет, не знает никто, кроме людей, которые стоят за всем этим…

– Тогда это не “Лангольеры”. – Карпик подошла ко мне и обняла меня за плечи. – Это не “Лангольеры”, а “Десять негритят”. Как ты думаешь, Ева?

И снова, в который раз за последний час, все замолчали. Первым нашелся знакомый с творчеством Агаты Кристи Альберт Бенедиктович. Он мрачно посмотрел на Карпика:

– Лучше бы ты была двоечницей, девочка. И не умела бы читать.

– Что это еще за негры? – снова напомнил о себе губернатор. – Что это вообще за издевательство над здравым смыслом?

– Помолчи, папаша! Не до тебя сейчас. – Муха стремительно наглел.