― Что ж, если у вас есть какие–либо предположения, я вас внимательно слушаю, ― проговорил Тенсат.

― Атаки будут продолжаться, ― заявил Белтанн. — С этим мы ничего сделать не сможем.

― Не могу не согласиться с тем, что вы не страж порядка, ― откликнулся Тенсат. — Вы проделали такой путь ради того, чтобы сказать, что вы все видите, но делать ничего не будете?

― Этого я не говорил.

― Да вы вообще мало о чем говорите.

На лице Белтанна обозначилось откровенное раздражение.

― Вы будете меня слушать или нет? — спросил космический десантник и по его тону Тенсат понял, что слегка перегнул.

― Хорошо, хорошо. Приношу извинения. Прошу вас, говорите.

― Мы должны спровоцировать следующую атаку так, чтобы суметь ее проконтролировать и обратить на нашу пользу. Это самый быстрый способ выманить и поймать этих мятежников. Если в этом замешан один из бывших каторжан, там вполне могут быть и другие. Связи между ними довольно крепкие.

― Предлагаете выманить их на живца? — спросил Тенсат.

― Вы собираетесь использовать в качестве живца представителя гильдии, ― добавил прокуратор. — Это логичный курс действий.

― Да я только сказал то же самое! — не выдержал Тенсат.

― Вы не определили, кто будет живцом, ― ответил прокуратор. — Сержант Белтанн собирается использовать в качестве наживки представителя гильдии.

― Мы сами выбираем цель, ― добавил Белтанн. — Сами создаем условия. И получаем ожидаемый результат.

― Представитель будет подвергаться опасности.

― Судьба наживки в данном случае не имеет значения. Наша цель — поймать преступника.

― Вот с этим я согласиться не могу, ― заявил Тенсат. — Если представителя убьют, возникнет множество проблем.

― Мне говорили, что вы гильдиец, но не говорили, что вы привязаны к этим паршивым рабовладельцам больше, чем я, ― проговорил Белтанн.

― Может быть и нет, ― ответил Тенсат, ― но мы рискуем спровоцировать серьезные беспорядки. Возможно даже внутригосударственный конфликт.

Глаза Белтанна сверкнули.

― Я вырос на каторге, там, наверху. Третье поколение. Я ничего не сделал, мои родители ничего не сделали, а их родители сделали совсем мало, но и этого хватило, чтобы обречь мою семью на вечные страдания. Если бы не приказы лорда Коракса оставить гильдийцев в покое, я бы наверняка убивал их сам.

Тенсат покосился на прокуратора и перевел взгляд на легионера.

― Самый быстрый способ разрешить этот кризис — использовать в качестве наживки представителя гильдий, ― продолжил Белтанн. — Ему ничего не грозит. Если вам не нравится этот вариант, то вы можете отправиться в Вороний Шпиль и подождать, пока ситуация не улучшится.

Тенсат раздумчиво поскреб ногтем по столешнице, и, наконец, стукнул по ней пальцем.

― Ладно. Пусть так. Я согласен. Я посмотрю, что можно сделать, но, если что–то пойдет не так, я буду признателен вам, если вы дадите правительству не мою голову, а убедительные объяснения.

Прокуратор механикум в углу издал странный звук, по–видимому, означающий смех.

XVII

МОРИТАТ

Феданна Пеккса одолевали темные видения — стаи черных птиц кружили над полями сражений, где застыло все, кроме пирующих падальщиков. Тела лежали друг поверх друга, пронзенные собственным оружием. По пропитанным кровью пустошам, оглаживая лица мертвецов, расползался дым пожаров, подгоняемый сильным ветром.

А затем броня и оружие сражающихся резко преобразились. Мгновение назад их потрепанные металлические доспехи были вычурными и архаичными, плащи, одинаково покрасневшие от крови, покрывала яркая геральдическая вышивка. Окоченевшие пальцы сжимали рукояти клинков, а поверх убитых лежали их мертвые кони. А затем картина изменилась, и воины превратились в легионеров Гвардии Ворона, лежащих под ясным солнцем чужого мира, и их броня была изуродована болтерным огнем, а пальцы каждого из воинов сомкнулись на глотке товарища — древняя битва сменилась братоубийством.

Порой Пеккс смотрел на них сверху, иногда — бродил собственными ногами по землям своих кошмаров, закутанный в пепельно–серые одежды, проваливаясь в кровавую грязь. Он в отчаянии заламывал руки, не имея возможности сделать для убитых хоть что–нибудь, мучимый уверенностью, что мог бы предотвратить эту резню, если бы вмешался раньше. Вина терзала его душу грязными когтями.

К ней примешивалась бессильная злость. Пеккса злило, что он пропустил этот бой. Как и павшие воины, он жаждал крови, жаждал сжечь свою беспомощность и грядущую судьбу на костре боевой ярости.

Эти чувства захлестывали его волной, поднимали из пучины отчаяния, а затем снова бросали вниз, на самое дно.

В те минуты, когда он не скитался по полям сражений, он бродил сквозь серый туман по мрачным лесам, где на голых ветках не было ни одного листка, по костяным пустыням, по городу, где болезненно бледные лица осуждающе смотрели на него из окон, лишенных стекла.

Когда видения отпускали его, вокруг оставалась только непроглядная тьма его собственной камеры. Космическим десантникам требовалось куда меньше света, чем простым смертным, чтобы видеть четко — но в камере освещения не было вовсе. Она была так надежно защищена от малейшего проникновения света, как будто находилась глубоко под поверхностью планеты, лишенной солнца. Иногда Пекксу казалось, что он и правда похоронен под землей, и только рокот корабельных двигателей и редкие, отдаленные шорохи и голоса экипажа не давали ему окончательно увериться в этом.

Вокруг было так темно, что он не понимал, открыты его глаза или нет, и не мог с уверенностью сказать, мерещится ли ему это все или снится. Постепенно в темноте поселились ее собственные ужасы, и они так тесно переплелись с его видениями, что он больше не мог отличить одно от другого.

Пеккс даже не представлял, что существует настолько глубокое отчаяние. Если бы Имперская Истина не отрицала такие вещи, он бы решил, что его душу вырвали из тела и окунули в зловонный котел, наполненный самыми чудовищными грехами.

Он слышал собственное дыхание. Постепенно оно становилось более хриплым, и ему начало казаться, что он перестает быть человеком и превращается во что–то иное. Может быть, так оно и было.

Так прошло некоторое время — Пеккс не знал, как долго он провел в заключении, ― а затем раздался лязг замка. Слабый голубоватый свет, льющийся из тюремного коридора, показался Пекксу ослепительным, хотя на самом деле он был не ярче, чем предрассветные сумерки.

В камеру зашел Агапито. Пеккс узнал его запах.

― Как ты тут, брат?

Пеккс рассмеялся в ответ на этот вопрос, и его кандалы зазвенели.

― Паршиво, ― ответил он. — Меня оставили тут наедине с кошмарами — не самый приятный способ провести досуг.

― Этого следовало ожидать, ― сочувственно ответил Агапито. Будучи детьми, они с Пекксом участвовали в восстании Коракса. Они жили в таких камерах всю свою жизнь, пока Император не помог им подняться к звездам. Они сражались, чтобы освободить от такого существования остальных, а теперь Пеккс снова оказался там, откуда все началось, запертый во тьме.

― Неприятное местечко, ― заметил Агапито.

― Я должен пережить это. Дойти до самого конца. Если я хочу исцелиться, то сначала должен пострадать.

― Это как–то даже… религиозно звучит.

Пеккс прикрыл глаза и поднял голову, опираясь затылком на стену.

― Не вижу, чтобы это помогало, ― он покачал головой. Когда его только привели сюда, его голова была выбрита налысо, теперь же по шершавому металлу зашуршала щетина. — Никогда не думал, что паду жертвой черной метки. Мне казалось, у меня не тот характер.

― Это не от характера зависит.

― Что ж, ладно, ― горько откликнулся Пеккс. — Извините, капитан, но у меня сейчас нет настроения разговаривать. Если у вас есть, что сказать — прошу вас, говорите и уходите, ― он мрачно усмехнулся. — Если только вы не пришли сюда, чтобы выпустить меня. В таком случае, я пойду с вами.