В десять утра пушечный выстрел из Лувра возвестил о выезде короля из дворца. Облаченный в великолепную голубую мантию, украшенную золотыми лилиями, король-мальчик восседал в позолоченной карете рядом с величественной матерью, одетой в черное. Короля встречали неистовые рукоплескания, что вспыхивали с новой силой, когда показывались ряды высоко поднятых гвардейцами мушкетов, за которыми шли белые лошади. За ними двигались кареты с придворными дамами и магистраты от короны.

Сильви ехала в одной карете с госпожой де Сенесе и госпожой де Мотвиль. На Сильви было белое муаровое платье, украшенное тончайшими черными кружевами; ее наряд дополняли розовые перчатки и атласные туфельки в тон. Сквозь бело-черную мантилью, покрывавшую ее голову, сверкало дивное колье из рубинов и бриллиантов, которое муж подарил Сильви по случаю рождения Мари. Такие же подвески украшали ее крошечные уши. Сильви ощущала в своей душе покой, почти счастье. Разве можно поверить, что такой благородный, веселый народ может таить зловещие замыслы? И потом, если закончится война, скоро вернется Жан. Наконец, никому, кажется, нет дела до Бофора, и ясно одно: они Франсуа не поймали!

Служба в соборе была величественной. Архиепископ Парижский монсеньор де Гонди и коадъютер, его племянник аббат де Гонди, провели торжественную церемонию с надлежащей торжественностью и пышностью. Проповедь с большим талантом произнес племянник, но Сильви не совсем поняла, почему он, вознося горячую хвалу Богу за то, что тот увенчал победой войска короля Франции, счел уместным предостеречь того же самого короля против излишнего самодовольства и напомнил ему, что народ, оплачивающий войны собственной кровью, несправедливо заставлять расплачиваться за них дважды.

После такой проповеди королева, покидая собор, была в ярости, а Мазарини, которому во время шествия доставалось больше негодующих возгласов, чем благословений, выглядел растерянно. Юный король был откровенно раздражен.

– Господин коадъютер, по-моему, слишком большой друг господ из парламента, чтобы когда-нибудь стать моим другом, – недовольно сказал он матери.

– Это опасный человек, которому нельзя доверять, – ответила сыну Анна Австрийская.

Больше ничего не омрачило торжественный благодарственный молебен Господу, и в Пале-Рояль кортеж вернулся сопровождаемый все тем же немыслимым восторгом народа, хотя юный монарх выглядел рассеянным, даже мрачным. Сильви осведомилась о его здоровье.

– Не знаю почему, но я чувствую, что зреет какая-то неприятность, – ответил Людовик. – Вы обратили внимание, как угрожающе улыбался кардинал, вернувшись во дворец?

– Да, государь, хотя вашему величеству известно, что политика мне совершенно чужда.

– Вот и прекрасно. Женщины должны довольствоваться тем, чтобы быть красивыми, – прибавил он, изменив тон и взяв за руку молодую женщину, – а вы, мадам, сегодня настоящее чудо...

Под взглядом мальчика, в котором уже чувствовался взгляд будущего мужчины, Сильви покраснела. Людовик неожиданно вновь обрел хорошее настроение:

– Какое удовольствие заставить покраснеть красивую женщину! Со мной это случается впервые. Благодарю вас, дорогая моя Сильви. Теперь я позволю дать вам один совет: вы должны как можно скорее возвращаться в Конфлан к вашей маленькой Мари. Во время мессы я услышал слова, убедившие меня в том, что сегодня город может взволноваться...

– В праздничный день это вполне естественно.

– Я предпочел бы знать, что вы находитесь в безопасности в своем доме. Не волнуйтесь, я скажу матери, что нашел вас несколько утомленной – ведь вы болели в последнее время, не правда ли? – и я снова отправил вас на свежий воздух...

Сильви охотно согласилась, растроганная заботливостью этого поистине необыкновенного мальчика, который ко всему прочему обладал еще и превосходным слухом. Вокруг действительно поднимался какой-то необычный шум, крики, слышались даже выстрелы. А когда Сильви покидала Пале-Рояль, на парадный двор въехала карета коадъютера Поля де Гонди, которую сопровождали маршал де Ла Мейере и новый полицейский комиссар Шатле Дре д'Обре, выглядевший совершенно потерянным.

Гонди в короткой мантии и стихаре с узкими рукавами выскочил из кареты, улыбнулся, увидев Сильви, торопливо ее благословил и устремился во дворец со своими двумя попутчиками. Шум, казалось, становится все ближе, и Сильви в нерешительности остановилась.

– Ну, что мы делаем, госпожа герцогиня? – спросил Грегуар.

– Если вас не пугает эта небольшая суматоха, то мы едем, друг мой...

Вместо ответа старик щелкнул кнутом и тронул с места лошадей. Но далеко они не уехали: на подъезде к Круа-дю-Трауар они попали в скопление людей, одетых, разумеется, по-праздничному, но с жаром требовавших выдать им голову Мазарини. Грегуар пытался уговорить их пропустить карету, но ему приказали поворачивать обратно, сообщив при этом, что все ворота Парижа закрыты, и посоветовав побыстрее убираться отсюда, если он хочет остаться в живых. Тут из окна кареты выглянула Сильви и попросила:

– Дайте нам проехать, прошу вас! Я должна вернуться в Конфлан.

– Смотри-ка! Да она хорошенькая! – воскликнул какой-то растрепанный верзила.

Вдруг Грегуар рассердился и угрожающе поднял хлыст:

– Ты как разговариваешь с дамой! Ты обращаешься к госпоже герцогине де Фонсом, невежа!

– Я ничего плохого не сказал, – возразил парень. – Я только сказал, что она хорошенькая. Разве это оскорбление?

– Может быть, но ты лучше объяснил бы, из-за чего весь этот шум.

В разговор вмешалась дородная кумушка, румяная, как корзина с розами, и одетая в нарядное выходное платье торговки с Крытого рынка:

– Да это все из-за господина советника Брусселя, которого Мазарини приказал арестовать у него дома и посадить в тюрьму. Такого хорошего человека! Отца несчастного народа! А за что его в тюрьму? Нет, вы послушайте меня! Все из-за того, что господин Бруссель пытается не дать Мазарини вытянуть из нас эти налоги – последние гроши. Вот мы сами и займемся этим делом, а вам, госпожа герцогиня, лучше вернуться на улицу Кенкампуа.

– Вы знаете меня?

– Нет, но ваши люди берут у меня овощи, потому я и знаю, где вы живете, – объяснила торговка. – А меня зовут госпожа Пакетт, рада вам служить!

– Очень польщена, – улыбнулась Сильви, – но летом я обычно живу в Конфлане, куда очень хотела бы проехать к моей маленькой дочери.

Госпожа Пакетт бесцеремонно оперлась на дверцу кареты.

– Сегодня вечером туда ехать и думать нечего, госпожа герцогиня. Тут заваривается каша, и через час в Париже будет жарко. Мы послали наших людей ко всем воротам, чтобы задержать кареты с арестованными... Ведь Брусселя везут в Сен-Жермен, а Бланмениля отправляют в Венсенн. Поэтому мы и займемся тем, чтобы Мазарини отдал нам их, да поскорее! Так что поверьте мне и спокойно поезжайте на улицу Кенкампуа! Если хотите, я вас провожу, чтобы ничего не случилось.

– Черт возьми! Да вы знатная особа! – усмехнулся Грегуар.

– Ну да, толстяк, и мои друзья сидят повыше, чем ты на своем насесте, будь уверен! Ты, верно, слышал о его светлости герцоге де Бофоре? Так знай, я подчиняюсь только ему! И надо признать, он красавец мужчина! – со вздохом прибавила она.

Парень, восхищавшийся красотой Сильви, ткнул рыночную торговку локтем в бок.

– Вы слишком много болтаете, госпожа Пакетт! Разве вам неизвестно, что никто не знает, где он? И потом, ни к чему выкрикивать его имя на всех перекрестках! Никогда не знаешь, кто вас услышит.

– Да ладно тебе, сопляк! Вздумал меня учить, а я сама кого хочешь обучу такому!..

Сильви сгорала от желания побольше узнать о том, какие отношения связывают Франсуа с торговкой овощами, но молодой верзила решительно взял все в свои руки.

– Ну что, значит, едем на улицу Кенкампуа?

– Нет. Мы едем на улицу Турнель, если не возражаете.

– Нисколько!

И встав между первой парой лошадей, он взял их под уздцы и повел карету сквозь толпу. Выйдя на свободное место, он отвесил Сильви такой низкий поклон, что почти уткнулся носом в ее колени; потом, выпрямившись, послал воздушный поцелуй.