– Это голос Гонди! – тихо сказала Мари. – Этот безумец закусил удила. Он уже считает себя правителем королевства!

– Боюсь, он уже правитель Парижа. Но, Бог мой, где в этом безумии может находиться Франсуа?

– А ведь и правда! Прошлой ночью Франсуа ушел вместе с Гонди...

Обе женщины, охваченные тревогой, взволнованно переглянулись. Метаться по баррикадам, нагнать страха на Мазарини, угождать парламенту, чтобы добиться своего официального освобождения, – это одно дело, а другое – выступить против королевы, пусть даже он ее больше не любит, выступить против короля: никто никогда не смог бы добиться этого от Бофора!

Весь день Сильви боялась, но вместе с тем надеялась увидеть Бофора – она все-таки предпочла бы, чтобы он не появился, но опасаться было нечего. Хитрый лис Гонди не стал вовлекать в первые схватки человека, которого намеревался сделать символом борьбы с Мазарини. Гонди прекрасно понимал, что, если он позволит Франсуа влиться в толпу горлопанов, осаждающих Пале-Рояль, герцог де Бофор не потерпит призывов к смерти королевы и в одиночку бросится на разъяренную толпу, которая может прикончить его на месте.

Поэтому маленький кривоногий человечек с утра принял меры предосторожности и запер Франсуа де Бофора в архиепископстве, оставив при нем целую свиту каноников и иезуитов. Он сделал это под тем предлогом, что герцог слишком заметная фигура и его появление среди восставших может все поставить под угрозу.

– Вырывать двух осужденных из когтей Мазарини – дело не ваше, – заявил Франсуа аббат де Гонди. – Знайте, что чем меньше Мазарини будет вас видеть, тем больше он будет вас бояться.

Сам Гонди не щадил себя, и в середине дня он, облачившись в парадную мантию священника, появился в толпе, расточая направо и налево лицемерные слова одобрения и сочувствия, благословляя всех подряд. Королева, наблюдавшая за ним из окон Пале-Рояля, от злости скрипела зубами. Анна Австрийская и раньше не симпатизировала аббату де Гонди, но начиная с этой минуты она его возненавидела... Тем более что королеву вынудили уступить новым требованиям обоих президентов парламента...

В сумерках от неистового восторженного рева толпы задрожали стекла во дворце и соседних особняках: королева обещала освободить обоих узников. Однако толпа не спешила расходиться: люди решили не двигаться с места до тех пор, пока своими глазами не увидят Брусселя, заключенного в Сен-Жермене. Что и произошло на следующий день при неописуемом восторге восставших.

– Столько шума из-за пустяков! – презрительно заметила Мари, когда придворная карета, в которой ехал старик Бруссель, проплыла мимо ее особняка на волнах людской реки. – Посмотрите, как он кланяется и расточает улыбки этим молодчикам! Право слово, он чувствует себя королем!

– Это ненадолго, – сказала Сильви. – С той секунды, как Бруссель перестал быть жертвой, он сразу утратил все свое влияние... А сейчас я все-таки надеюсь, что смогу вернуться домой. Благодаря вам эти два дня были не столь тягостными.

– Если не считать окружавшую нас толпу и просто невыносимую жару. Я же вернусь в Нантей. Вы поедете со мной?

– С радостью поехала бы, если бы со мной была Мари, которую мне не терпится увидеть. Но почему бы вам не приехать к нам в Конфлан? Вы же знаете, что Мари обожает свою крестную.

Хотя Мари и сказала, что обожает свою маленькую крестницу, Сильви не стала настаивать. Она понимала, как тяжело переживает Мари, что у нее нет детей. Было маловероятно, что они появятся у нее даже в будущем; вице-король Каталонии не имел детей и от первой жены, герцогини Аллуэнской, чей титул сохранил за собой.

– Такая слава, и никого, кто бы мог ее унаследовать! – воскликнула как-то госпожа де Шомбер в минуту печали, которая овладевала ею, когда она была в разлуке с мужем.

Прежде чем сесть в карету, что должна была отвезти Сильви на улицу Кенкампуа, Сильви обняла и поцеловала свою подругу с большей, чем обычно, нежностью. Ей было хорошо с верным другом, она грустила, что счастье подруги не могло быть полным.

– Почему бы вам не поехать к маршалу в Перпиньян? – вдруг спросила она. – Он так же нуждается в вашем обществе, как и вы в его.

– Больше, чем вы думаете. Он, конечно, был бы счастлив, но очень недоволен. Он так боится, что со мной в дороге что-то случится! И надо признать, путь туда неблизкий. Я удовольствуюсь Нантеем, где чувствую себя ближе к нему, чем где-либо...

Вернувшись к себе домой, Сильви не стала задерживаться. Спеша уехать от соседнего дома, на который она избегала смотреть, Сильви торопила приготовления к отъезду.

– Баррикады еще не разобраны, – пытался разубедить ее Беркен. – Мы не уверены, что госпожа герцогиня сможет проехать к Сент-Антуанским воротам.

– Я намерена переехать Сену сначала по Новому мосту, потом по Шарантонскому. Этот путь длиннее, но безопаснее. Левый берег не столь оживлен, как правый! Велите Грегуару подавать карету.

– Но ведь город еще не обрел полного спокойствия...

– Не будьте таким трусливым, Беркен! Я уверена, если мы выберемся из нашего квартала, все будет хорошо.

Предположения Сильви оправдались. На большом мосту, средоточии жизни парижан, было лишь чуть оживленнее, чем в обычные дни, и было ясно, что ехать им будет спокойнее, когда они отъедут от Пале-Рояля, который теперь охраняли два вооруженных до зубов полка легкой кавалерии.

Стояла великолепная погода. Ночной дождь освежил воздух, невыносимо душный в последние жаркие дни. Переезжая реку, Сильви обратила внимание, что она опустела. В ночь восстания Сену вверх и вниз по течению от Сите перегородили цепями, словно в средние века, и у этих постов дежурили стражники.

Однако, выехав на набережную у ворот Сен-Бернар, они наткнулись на большое скопление возбужденных людей, которые вскоре обступили карету, заставив ее остановиться. Подобного положения Грегуар выносить не мог. Сначала он без малейшего толка кричал: «Берегись!», потом стал вопить: «Дорогу! Эй вы, дайте дорогу!» Казалось, в толпе никто не слышал его. Люди смеялись и кричали: «Виват!» Сильви высунулась из окошка и заметила на берегу лошадей, которых держали под уздцы, но разглядеть, что происходит на воде, не смогла: слишком много народу столпилось на берегу. Она протянула руку и коснулась высокого чепца рыночной торговки. Многие торговки единодушно решили в этот день не работать. В толпе также было немало проституток и невзрачных простолюдинок. С женщинами были привычные их спутники – грузчики, перевозчики, зеленщики.

– Нельзя ли нам проехать? – громко спросила Сильви.

– Куда это вам не терпится? – рассмеялась женщина, обернувшись к Сильви.

– Домой, в Конфлан! Во всяком случае, какое вам до этого дело?

Тон был резким, но женщина не рассердилась, а засмеялась еще громче.

– В Конфлане вы такого не увидите, красотка моя! Полюбуйтесь зрелищем! Поверьте, оно того стоит...

– Но что здесь происходит?

– Его светлость герцог де Бофор купается со своими людьми. А мужчины, сложенного лучше, чем он, и не найдешь. Встаньте на подножку и сами все увидите! Право слово, не пожалеете!

Сильви, невольно вздрогнув, словно при приближении опасности, последовала совету торговки, но была вынуждена придержать рукой черную бархатную шляпу с широкими полями, которая сидела на ней с задорным изяществом. И Сильви действительно увидела нечто! В прозрачной воде барахталось с десяток мужчин; они плавали или, словно мальчишки, делая вид, будто дерутся, осыпали друг друга брызгами к великой радости зрителей. Она сразу узнала Франсуа по росту и длинным белокурым волосам. Он стоял по пояс в воде и хохотал над дурачествами друзей. Вдруг послышался его крик:

– Довольно, господа! Пора ехать.

Он пошел на берег, и неистовство толпы достигло апогея. Франсуа был голый, и, поскольку он шел под лучами утреннего солнца, бесстыдный и смеющийся, словно божество, выходящее из вод морских, Сильви, у которой перехватило дыхание, подумала, что она не видела в жизни ничего прекраснее этого стройного тела. Мужчины выражали свой восторг в смачных выражениях и грубых шутках, женщины падали к его ногам, которые они гладили, благословляя мать Франсуа, родившую такого красавца сына. Одна из них, красивая девушка, более смелая, чем другие, обняла Франсуа за шею и припала к его губам долгим поцелуем; смелости ей придавали сильные руки Франсуа, которыми он обхватил ее за ягодицы, тесно прижимая к себе.