Этого Сильви вынести не могла.

– Грегуар! – крикнула она, снова садясь в карету. – Немедленно едем отсюда!

Слова ее имели невероятное последствие. Все было так, словно она совершила святотатство. Пробудившись от экстаза, все эти люди набросились на нее с криками ненависти; кучер Грегуар поднял кнут, приготовившись к любым неожиданностям.

– Что она тут делает? Не пускать ее! Это шпионка Мазарини! Ну да, она мазаринка... Бросьте ее в Сену!

И раздался возглас, который в ближайшие месяцы будет звучать так часто:

– Смерть мазаринке!

Но Бофор это услышал. Оттолкнув девку, повисшую на нем, и поняв, что происходит, он бросился вперед и увидел Сильви, которую, несмотря на усилия Грегуара и двух лакеев, уже пытались вытащить из кареты. Франсуа, выхватив из рук Гансевиля полотенце, обвязал его вокруг бедер и побежал к карете, прокладывая себе путь плечами и кулаками; он вырвал Сильви из рук разъяренных людей, втолкнул в карету и, вспрыгнув на сиденье, закричал:

– Все назад! Она наш друг. Кто ее тронет, будет иметь дело со мной!

– Э, да мы не знали! – проворчал один из заводил. – Зато мы знаем, что у Мазарини везде шпионы.

– В это трудно поверить, если весь народ восстал против него! Эту даму зовут герцогиня де Фонсом! Постарайтесь запомнить это имя. А теперь откройте эти чертовы ворота Сен-Бернар и пропустите нас!

Встав на сиденье подобно древнеримскому вознице, Франсуа щелкнул кнутом, выхваченным у полуживого от страха Грегуара, и бросил лошадей с места в карьер. Люди едва успели распахнуть тяжелые ворота, из которых Франсуа выехал с диким криком. Вслед за каретой устремился Гансевиль: он вез одежду своего господина и держал под уздцы его коня. Монахи аббатства Сен-Виктор, мимо которых вихрем пронесся Франсуа, так и не смогли понять, кто был этот почти голый человек, на дьявольской скорости гнавший карету, – архангел Михаил собственной персоной или сам дьявол.

Через несколько минут Грегуар, пришедший в себя, осмелел до такой степени, что попросил нежданного спасителя ехать медленнее, воспользовавшись тем предлогом, будто «госпожу герцогиню трясет, как сливы в корзинке».

– Она и не такое видела! – расхохотался в ответ Франсуа.

– Может быть, но я посмею предложить монсеньору соблаговолить остановиться, хотя бы для того, чтобы он мог одеться. Боюсь, это произведет странное впечатление на соседей!

– Если хочешь, чтоб я оделся, одолжи мне свой наряд, милейший!

– По-моему, в этом нет нужды. За нами скачет конюший вашей светлости.

Карета остановилась. Франсуа спрыгнул на землю, подошел к Гансевилю и взял у него свою одежду; потом он вернулся к Сильви, которая ему улыбалась.

– Теперь, когда я выгляжу пристойно, – сказал он, целуя ей руку, – не разрешите ли вы мне проводить вас в Конфлан? По-моему, я вполне заслужил это.

– Садитесь! Вы этого больше чем заслужили, ведь я снова обязана вам жизнью.

Лошади понесли карету вперед уже не столь бешеным аллюром; какое-то время Сильви и Франсуа молчали, наслаждаясь чудом этих мгновений близости. Наконец Франсуа тихо спросил:

– Вы помните нашу первую поездку вдвоем, когда мы покинули Ане, чтобы искать убежища в замке Вандом?

– Разве такое можно забыть? Это одно из самых дорогих мне воспоминаний...

– И мне тоже. Я держал в своей руке вашу ручку, а потом вы заснули, прижавшись ко мне...

Говоря это, он завладел рукой Сильви. Еще потрясенная тем, что ей пришлось пережить, но вся во власти счастья близости с Франсуа, Сильви не отняла руку, хотя и возразила:

– Но я совсем не хочу спать.

– Тем хуже!

Он поднес к губам ее изящное запястье, нежно поцеловал и шепотом спросил:

– Почему ты ушла в ту ночь? Когда я, сгорая от любви, вернулся к тебе, сад был пуст, а моя хорошенькая птичка упорхнула. Тогда я вошел в дом через ворота, чтобы узнать, где ты, и поговорить с тобой, но слуги сказали, что ты уехала... Где ты была?

– В доме Мари Шомбер.

– Ты так сильно меня испугалась?

– О нет, любовь моя, я боюсь не вас, а себя. Если бы я осталась в саду, я, конечно, познала бы огромное счастье... Но за ним последовало бы страшное раскаяние...

Франсуа хотел обнять ее, но Сильви отстранилась.

– Повтори, что ты сказала! – вздохнул Франсуа. – Назови меня снова своей любовью.

– В мечтах я всегда обращалась к вам так, но у меня больше нет права мечтать. Подумайте, за кем я замужем!

– К черту вашего мужа, мадам! Почему вы всегда ставите его между нами? Мы любим друг друга... любим страстно! По крайней мере я! Разве это не единственное, с чем надо считаться?

– Нет. Вы столь щепетильны в вопросах своей чести, что могли бы чуть больше позаботиться и о моей.

– Вы и дальше будете разыгрывать недотрогу? Я говорю вам о любви, а любовь должна быть превыше всего. Я буду счастлив лишь тогда, Сильви, когда вы станете моей... Я уверен, что и вы будете счастливы. Я могу дать вам так много!

– Как вы самонадеянны! Увы, вы опоздали, друг мой. Но не потому, что я люблю вас меньше, чем прежде, – Бог свидетель, что всю жизнь страстной любовью я буду любить только вас, – а потому, что вы не пришли раньше просить меня о любви! Потому, что вы не полюбили меня раньше... Теперь же между вами и мной стоит честный, добрый и любящий человек, чью душу я не хочу ранить ни за что на свете...

– Он– счастливый смертный! – с горечью воскликнул Бофор. – Поистине есть люди, которым везет! Вашему мужу хватило всего одного усилия, чтобы получить все: он обладает приятной внешностью, богатством, титулом и единственной женщиной, которую я люблю! Это несправедливо!

– Нет, несправедливы вы. Вы говорите, что завидуете ему? Вы принц – даже принц крови! – уродом вас не назовешь, вы достаточно богаты, чтобы посещать притоны, – не возражайте, я знаю это! – наконец, вы обладали всеми женщинами, которых желали.

– Кроме единственной, которая дорога мне больше других!

– Не отрекайтесь от тех, кто вас любил, это недостойно вас.

– Вы не запретите мне хранить надежду!

– У меня нет никакой возможности запретить вам это, но не рассчитывайте, что я буду поощрять вашу страсть!

Они подъезжали к Конфлану, и это спасло Сильви. Сидя в узком купе кареты с Франсуа, она чувствовала, что ее словно пламя обжигает его пылкая страсть; Сильви умирала от желания броситься к нему на грудь и забыть о всех тех благородных принципах, которые ему высказывала, ради одного божественного объятия, но карета, переехав Шарантонский мост, уже въехала на маленькую дорожку, ведущую к замку.

Как только Сильви ступила на землю, перед ней возникли Жаннета и крошка Мари.

– Говорят, в Париже беспорядки! – поклонившись герцогу де Бофору, с тревогой воскликнула Жаннета. – Мы очень волновались за вас, мадам...

– И зря. Мне ничего не угрожало. Боже!

Последнее восклицание относилось к Мари, которая тянула ручонки к Франсуа, пытаясь перебраться к нему с рук Жаннеты. Бофор улыбнулся Мари и поднял ее высоко над головой; малышка смеялась, весело болтая руками и ногами.

– Вот она знает, кто ей друг! – воскликнул молодой герцог. – Бог мой, как она мила! И похожа на мать!

– Так оно и есть! – с удовольствием согласилась Жаннета. – Она такой же бесенок и такая же злючка, но, кажется, ваша светлость, вас она полюбила, как свою маму!

Видя, как дочка звонко целует в щеку Франсуа, который бережно прижимает ее к груди, Сильви расчувствовалась. Когда-то давно она тоже прижималась к Франсуа, которого называла «господин ангел». В тот день ей было страшно и холодно, она дрожала в одной рубашке, запачканной кровью. Слава Богу, что такая судьба не выпала Мари, одетой в красивое платьице из розового полотна с белыми нижними юбками, из-под которых выглядывали крохотные пухлые ножки в бархатных туфельках. Влечение Мари к Франсуа от этого казалось лишь многозначительнее, тем более что девочка точно так же, как когда-то Сильви, отказывалась сходить с его рук.

– Я отнесу ее в дом, – предложил Бофор, улыбнувшись. – Может быть, ваше гостеприимство зайдет так далеко, что вы мне предложите холодного вина? Я умираю от жажды...