— Впрочем, братья мои, все вы, должно быть, помните, как Чак любил солнце. Он был бы счастлив, если бы мог с рассвета и до заката купаться в его лучах.

— И еще он был влюблен в эту землю, братья! Он любил ее столь нежно, что под конец забыл, что она досталась ему от жены, и так же пламенно он любил свой дом. Я сам не раз слышал, как он хвастался им, утверждая, что прекраснее его нет ничего в наших горах, и грозил прикончить любого, кто осмелится усомниться в этом. И однако, не в привычках Чака было подкрашивать его, чтобы дом выглядел поприличнее. Голову даю на отсечение, что в этом году он вообще его не красил!

— Мы все тут презираем лицемеров и святош, а Чак не был ни тем, ни другим. Всегда имевший смелость говорить то, что думает, он терпеть не мог лести.

— Мы ненавидим мотов и транжир, а разве Чак был таким? Стоило только монетке попасть к нему в руки, как он тут же прятал ее в свою кубышку. Да, думаю, не ошибусь, если скажу, что деньжата хранились у него надежнее, чем в банковском сейфе!

— И наконец, уверен, никто не станет возражать мне, если я скажу, что брат наш Чак никогда не нарушал христианских заповедей. И еще: ручаюсь, что ни один из вас никогда не осмелится утверждать, чтобы Чак хоть когда-нибудь ставил кому-то угощение!

— Наконец давайте вспомнить, что даже смерть, постигшая его, находится в полном соответствии с прожитой им жизнью. Как жил, так и умер, братья мои! Что же до меня самого, то я горд и счастлив тем, что был знакомым с самым громадным из людей, которым когда-либо удавалось взгромоздиться на лошадь. Надеюсь, искренне надеюсь, что в той жизни он будет куда счастливее, чем в этой.

Закончив свою речь, доктор отступил на шаг. Все ждали только сигнала Танкертона, чтобы разойтись, когда вдруг оглушительное улюлюканье донеслось откуда-то издалека, а вслед за ним послышался знакомый голос кашевара, — Эге-гей! Все готово! Прошу к столу.

Все, как по команде, вприпрыжку помчались к лагерю.

Среди них был и Данмор. Он сухо и коротко изложил, как было дело. Джимми Ларрен, живой свидетель, охотно подтвердил, что Каррик только защищался, после чего тот принес новое одеяла, в которое и завернули тело Харпера, прежде чем предать его земле. После этого все молчаливо признали, что он выполнил свой долг, а конец расследованию положили слова Танкертона, заявившего:

— Теперь нам известно, как был убит Чак Харпер. Если у кого-то еще остались вопросы, он волен их задать.

Ни одна рука не поднялась.

— Тогда — продолжал Танкертон, — будем считать, что все забыто. Всякое воспоминание об этом деле будет похоронено вместе с Харпером.

На этом все и закончилось.

Когда все торопливо спускались с холма, торопясь в лагерь, дорогу Данмору вдруг заступил Чилтон.

— Партнер, — чуть слышно прошептал он, глядя в сторону, — надеюсь, ты доволен?

— А почему бы и нет? — удивился Данмор.

— Ребятам, по правде говоря, все это не очень понравилось, — покачал головой Чилтон. — Многие злятся на тебя.

— Почему?

— Да так, разговоры разные… Думаю, тут уж Леггс и Такер постарались на пару! Само собой, при мне они не говорили… знали, что я вроде как твой должник. Но остальные ребята, похоже, считают, что ты не такой, как они. Насколько я знаю, обычно тут-то и начинаются неприятности, если ты понимаешь, о чем я.

Тот кивнул.

— Ладно, — проворчал Чилтон. — Похоже, и в этот раз все козыри у тебя на руках, старина. Ну что ж, тогда твой ход! А в случае чего можешь смело рассчитывать на меня.

Он исчез так же бесшумно, как и появился. Но не успел Данмор сделать и нескольких шагов, как за его спиной опять выросла чья-то тень. На этот раз это оказалась Беатрис Кирк.

— Подожди еще немного, Данмор, — умоляюще прошептала она. — Похоже, он еще не проведал о кольце. Но стоит тебе только надеть его за ужином, как ему тут же все станет известно!

Данмор заколебался.

— И сколько же мне ждать? — проворчал он.

— Только до конца ужина. И я сразу же дам тебе ответ, обещаю, но только если ничего не случится с Фурно!

— Хорошо, — кивнул Данмор.

Стянув с пальца кольцо, он опустил его в жилетный карман.

— Но это последний срок, Беатрис, — проворчал он.

Он заметил вырвавшийся у нее жест отчаяния. Беатрис уже повернулась, чтобы уйти, а он все смотрел на нее, не в силах скрыть удивления. Казалось, ничто ее не волнует, часто она казалась черствой и бессердечной и он ничуть не сомневался, что в сущности, она не любит Фурно. Поэтому его все больше изумляла готовность девушки пойти на какие угодно жертвы, лишь бы сохранить жизнь этому юнцу. И все это не давало ему покоя, ведь эта новая Беатрис добрая и сострадательная, была для него незнакомкой.

Погрузившись в раздумья, он направился туда, откуда доносились веселые возгласы и плеск воды, когда мужчины шумно умывались, окатывая друг друга водой и плескаясь, как дети. Потом вытирались и с еще мокрыми волосами шли ужинать.

Смеясь и болтая, они входили в столовую и, судя по выражению их лиц, ни одна живая душа не догадалась бы, что еще совсем недавно они провожали в последний путь своего убитого товарища.

Как раз об этом думал Данмор, входя и прикрывая за собой дверь. Лишь только он обвел глазами это дикое сборище за столом, как вдруг с неожиданной грустью понял, что хотя его далекий предок, первый Каррик Данмор и создал когда-то горное королевство для всех, кто преступил закон, но ему самому подобное наследство не по плечу.

Все они были верными подданными Танкертона, его паладинами., рыцарями и вассалами. А он, как он ни отличился при освобождении Чилтона, как ни боялись его все , кто был близок к Танкертону, он, по правде сказать, так и не стал по-настоящему своим в этой шайке.

Усевшись за стол, он почувствовал это еще острее.

Только двое за столом имели смелость поднять на него глаза, и не отвели их в сторону, встретившись с ним взглядом. Это были Чилтон и Джимми Ларрен, смотревший на него с обожанием. Для него он был богом.

Остальные же, болтая и смеясь с приятелями, старательно обходили его взглядом, словно одна лишь необходимость заставляла их мириться с его присутствием за столом.

Как обычно, стоило только водрузить на стол блюдо с жарким, и разговоры стихли, как по волшебству. Проголодавшись, все набросились на еду, и первые несколько минут слышно было только, как звенят вилки. Едоки озабоченно косились на соседей, ревниво гадая, не достанется ли кому облюбованный ими кусок. Данмор не обращал на них внимания, то и дело поглядывая в сторону троицы, которая интересовала его больше всего на свете: Танкертона, молодого Фурно и Беатрис.

Фурно настолько явно не мог оторвать глаз от Беатрис, что едва притронулся к ужину. Она в свою очередь столь же явно игнорировала его страстные взгляды. Всего лишь раз Данмор успел перехватить адресованную ему открытую и нежную улыбку, и глаза Фурно вспыхнула радостью.

Все бы могло закончиться вполне мирно, если бы уже под конец звон посуды и шумное чавканье не прервал елейный голос доктора Леггса.

— Послушайте, Данмор, насколько я знаю, вам удалось заполучить рубин молодого Фурно. Это правда?

Над столом будто грянул гром. Наступила зловещая тишина. Огоньки свечей слились над головой в сверкающий хоровод. Данмору показалось, что какая-то пелена застилает ему глаза, но даже сквозь нее он отчетливо видел злобно ухмыляющегося доктора и застывшие лица остальных.

Беатрис побелела, как смерть. Вся ее великолепная, граничившая с наглостью, самоуверенность исчезла, как по мановению волшебной палочки. Помертвев от страха, она слепо смотрела перед собой невидящими глазами.

Словно дикий зверь, учуявший добычу, Танкертон сразу насторожился. Можно было поклясться, что ему все было известно заранее! Только бедняга Фурно явно ничего не понимал.

— Мой рубин, доктор? — переспросил он. — Бог с вами! Он у Беатрис!