Принцу Кадви из Иски было приказано выделить из своего имущества четвертую часть для уплаты долга Кернову. Он попытался возражать против этого решения, но струсил и смешался под гневным взглядом Артура. Артур мог бы наверняка и строже наказать Кадви, но доказательств его участия в нападении на торфяник не было. Меня, единственного свидетеля сговора с Овейном, Артур пощадил и не заставил нарушать клятву. Принц Тристан молча одобрил решение Артура кивком головы.

Следующим важным делом было устройство будущего нашего короля. До нынешнего дня Мордред жил в доме Овейна, теперь ему требовалось новое жилище. Бедвин предложил дом Набура, главного судьи Думнонии. Другой советник тут же возразил, заявив, что Набур христианин.

Артур стукнул кулаком по столу, прекращая уже разгоравшийся спор.

— Набур здесь? — требовательно спросил он.

Из дальнего угла комнаты выступил высокий человек.

— Я Набур. — Он был молод, узкое надменное лицо было чисто выбрито, и, если бы не римская тога, его можно было бы принять за друида. — Набур ап Лвид, — сухо представился он.

— У тебя есть дети, Набур? — спросил Артур.

— Трое из тех, кто выжил, лорд. Два мальчика и девочка, ровесница нашего короля Мордреда.

— А есть ли в Дурноварии друид или бард?

— Бард Дерелла, лорд.

Артур перебросился несколькими тихими словами с Бедвином, тот согласно кивнул, и Артур благосклонно улыбнулся Набуру.

— Возьмешь ли ты под свою опеку короля?

— С удовольствием, лорд.

— Ты можешь учить его своей религии, Набур ап Лвид, но только в присутствии Дереллы. А когда мальчику минет пять лет, бард Дерелла должен стать его наставником. Ты получишь из сокровищницы половину королевского содержания, к тому же будут оплачиваться и двадцать стражников, обязанных постоянно быть около нашего лорда Мордреда. За его жизнь в ответе и ты, и вся твоя семья. Согласен?

Набур побледнел, услышав, что в случае смерти Мордреда умрут его жена и дети, но медленно кивнул в знак согласия. Конечно, риск того стоил, ибо, становясь опекуном и стражником короля, Набур попадал в самый центр власти Думнонии.

— Я согласен, лорд, — сказал он.

Теперь оставалось решить судьбу Лэдвис, любовницы Гундлеуса и рабыни Овейна. Женщину привели в зал, и она стояла перед Артуром, вызывающе глядя на своих судей.

— Сегодня, — проговорил Артур, — я отправляюсь в Кориниум, где в плену содержится твой муж. Ты хочешь поехать с нами?

— Чтобы вы могли унижать меня и дальше? — гневно выкрикнула она.

Ни издевательства, ни грубость Овейна не смогли сломить эту гордую женщину.

Артуру явно не понравился ее враждебный тон, но он сдержался и лишь нахмурился.

— Чтобы ты могла быть с ним, леди, — мягко ответил он. — Твой муж, конечно, пленник, но у него есть дом не хуже этого, хотя он и под охраной. Ты сможешь жить с ним уединенно и спокойно, если захочешь этого.

Глаза Лэдвис наполнились слезами.

— Он может не захотеть меня, опоганенную.

Артур пожал плечами.

— Решать за Гундлеуса я не могу. Слово за тобой. Если пожелаешь остаться здесь, никто не станет препятствовать. Смерть Овейна означает, что ты свободна.

Лэдвис, казалось, была смущена и обескуражена великодушием Артура. Судорога перехватила ей горло. Справившись с волнением, Лэдвис кивнула.

— Я поеду, лорд.

— Хорошо! — Артур встал и отнес свой стул к дальней стене, предложив Лэдвис сесть. Потом он повернулся к собравшимся советникам, копьеносцам и вождям. — Мне осталось сказать вам совсем немного. Но то, что услышите, вы должны повторить своим людям, своим семьям, своим племенам и родам. Наш король — Мордред, и никто иной, и только Мордреду принадлежат наша жизнь, наша преданность и наши мечи. Но если в эти годы королевство окажется перед лицом врага, появится нужда в сильных решениях, всегда найдутся люди, которые станут нашептывать, что я желаю узурпировать королевскую власть. Вас даже попытаются убедить, что я хочу заменить короля. Поэтому сейчас перед вами и перед нашими друзьями из Гвента и Кернова, — Артур сделал любезный поклон в сторону Агриколы и Тристана, — позвольте поклясться, что я буду использовать власть, которую вы мне вручили, только до того дня, когда Мордред достигнет нужного возраста и примет из моих рук королевство. Клянусь!

Он умолк.

В зале возникло легкое движение. До сего момента никто еще до конца так и не понял, что Артур взял власть в Думнонии в свои руки. Пока он сидел за столом вместе с Бедвином и Герайнтом, всем казалось, что все трое равны. Но теперь, после неожиданной речи Артура, стало ясно, что с молчаливого согласия Бедвина и Герайнта он стал единственным властителем. Само собой получилось, что Бед вину остается править внутри страны, Герайнт будет охранять границу с саксами, а Артур двинется на север навстречу войску Повиса. Я уже знал, а может, это было известно и Бедвину, что Артур собирается в скором будущем прийти к миру с королевством Горфиддида, но пока будет продолжать войну.

Днем на север двинулся огромный отряд. Артур в сопровождении двух воинов и неизменного своего слуги Хигвидда ехал впереди с Агриколой и его людьми. Моргана, Лэдвис и Линет тряслись в телеге, а я вместе с Нимуэ шагал пешком. Ночь мы провели на Торе, где Гвилиддин успел кое-что поправить и восстановить: высился новый частокол, а на основании старой башни возвели другую. Ралла была вновь беременна. Пеллинор не узнал меня, он метался в своей клетке, полагая, что находится в карауле, и выкрикивал приказы воображаемым копьеносцам. Друидан заигрывал с Лэдвис. А Гудован повел меня на северный склон Тора и показал могилу Хьюэла, а потом повел Артура к храму Священного Терновника, где рядом с чудесным деревом была похоронена святая Норвенна.

На следующее утро я распрощался с Морганой и Нимуэ. Небо снова очистилось, дул освежающий холодный ветер. Я направлялся вместе с Артуром на север.

* * *

Весной у меня родился сын. Через три дня он умер, но еще много дней после этого мне виделось маленькое сморщенное личико. И при этом воспоминании слезы навертывались мне на глаза. Он родился здоровеньким. Но однажды утром, войдя на кухню, — его люлька из простыни висела высоко над полом, чтобы малыша не съели свиньи или собаки, — я увидел, что сын мертв. Линет горевала не меньше, чем я, но в смерти ребенка обвиняла меня, утверждая, что воздух в Кориниуме чумной, хотя сам город пришелся ей по душе. Ей нравились чистые римские здания и ее собственный маленький кирпичный домик, глядевший на вымощенную камнем улицу. Она каким-то образом сошлась и подружилась с Эйллеанн, любовницей Артура, и с двумя их сыновьями Амхаром и Лохольтом. Мне тоже нравилась Эйллеанн, но мальчишки были просто демонами. Артур баловал их, чувствуя свою вину в том, что они, как и он сам, были не настоящими сыновьями, не наследниками, а бастардами, которым придется самим прокладывать себе дорогу в этом суровом мире. Ни разу я не видел, чтобы их наказывали. Впрочем, когда они пытались выяснить, как устроены глаза у щенка, орудуя при этом кухонным ножом, я дал им хорошего тумака. Щенок ослеп, и я, жалеючи его, поскорей прикончил собачонку. Артур тоже пожалел щенка, но твердо сказал, что не мое дело наказывать его мальчиков. Однако Эйллеанн, по-моему, не сердилась.

Она была постоянно печальна, понимая, что дни ее совместной жизни с Артуром сочтены. Ее любимый мужчина стал правителем самого сильного королевства в Британии, и ему пристало жениться на той, что достойна его высокого положения. Я знал, что в невесты Артуру прочат Кайнвин, прекрасную принцессу Повиса, подозревал, что и Эйллеанн это известно. Она хотела вернуться в Беноик, но Артур не позволил своим сыновьям покидать страну. Эйллеанн знала, что Артур не бросит ее на произвол судьбы, но и не станет унижать королевскую жену, держа при себе любовницу. И печаль ее углублялась, хотя светлая весна уже раздала деревьям листья, расцветила землю.

Весной и напали саксы. Но Артур не тронулся с места. Южные границы защищал король Мелвас, вышедший из своей столицы Венты, а принц Герайнт с военным отрядом отплыл от Дурокобривиса навстречу саксам короля Эллы, которого боялись все. Труднее всего было именно Герайнту, и потому Артур послал ему подкрепление — Саграмора с тридцатью всадниками. И это решило дело. Саксы Эллы верили, что черное лицо Саграмора не что иное, как страшная рожа монстра, посланца Короля Ночи, которому не страшны ни заклятие колдуна, ни удар меча. Нумидиец потеснил людей Эллы так далеко, что новая граница оказалась на расстоянии целого дня ходьбы от прежней, а границу эту Саграмор отметил отрезанными головами саксов. Он углубился далеко в Ллогр и даже дошел до Лондона, прежде бывшего самым великим городом в римской Британии, а сейчас гнившего за разрушенными стенами. Бритты, влачившие здесь жалкое существование, молили Саграмора только о том, чтобы он не нарушал хрупкого мира, который установился с победившими их саксами.