Мы не выдумали этот Париж – мы нашли его, отправившись в один прекрасный день искать чудовищные подземелья, где обитает сотня тысяч разбойников, ежегодно закалывающая, режущая, душащая, оглушающая и отравляющая сотню тысяч жертв.

Уже другие направились по моим следам в этот удивительный край – но не тот, где побывал Эжен Сю: эти пещеры более подлинны, но не так ярки, как центр земли, описанный моим другом Жюлем Верном. Думаю, когда-нибудь по этому дну общества проложат бульвар, и богатые парижане смогут, отправившись на увеселительную прогулку, полюбоваться остатками черной сарабанды, какую плясали когда-то невежество и нищета.

Ида Корбо умерла, захлебнувшись в виноградной водке; сообразительность помогла Эшалоту выпутаться из беды; сам Симилор, нимало не ущемляя своей порочной природы, приучился мыть лицо и руки.

Саладен, принадлежавший ко второму поколению, должен был воспользоваться этими достижениями и – кто знает – возможно, сумел бы пробраться сквозь легко расступающиеся слои нашего общества к высочайшим вершинам.

А пока он ел, выбирая по карте что получше, несмотря на привычку к бережливости. Он был доволен, как негоциант, только что справившийся с трудной комбинацией. Идея Саладена, как и все великие идеи, была проста и к тому же, как почти все замыслы парижского сброда, зародилась из его театральных воспоминаний.

Каждому известна история лекаря, испытывавшего нужду в пациентах: не имея их в достаточном количестве, он ломал прохожим руки-ноги, чтобы потом их лечить.

Пьеса, написанная на этот сюжет, выдержала пятьсот представлений.

Саладен изобрел нечто подобное. Когда-то он похитил Королеву-Малютку за сто франков, которыми воспользовался преступный Симилор; теперь он хотел получить в сто раз, в тысячу раз больше, вернув Королеву-Малютку ее матери.

Поначалу в этом плане был серьезный изъян, поскольку Королева-Малютка была дочерью бедной женщины, способной выплатить лишь очень скромное вознаграждение.

Но существовал тот смуглый человек, тот иностранец с черной, словно тушь, бородой, который дал луидор Саладену, переодетому старушкой.

Те, кто вышел из недавно упомянутых мной низов, могут быть рассудочны, трусливы, расчетливы и терпеливы, но все они безумно романтичны.

Подумайте, ведь они всегда играют с двадцатью шансами против одного, и у них нет первой ставки. За четыре или пять лет они накупили на тридцать миллионов лотерейных билетов по двадцать пять сантимов – эти розыгрыши были устроены для укрепления нравственности общества.

Нашим министрам отлично известна чудесная истина: у людей не имеющих ни гроша, можно выцарапать ослепительные богатства.

Первоначальная идея Саладена заключалась в том, чтобы продать украденное; по мере того как проходили годы, запросы в этой фантастической сделке возрастали в его уме, потому что желание обратилось в веру и он видел нищую мать вознесшейся на гребень фортуны.

В навязчивой идее есть нечто ценное. В самом деле, похоже, у человека есть таинственный дар – изменять судьбу, заботливо и терпеливо высиживая твердое желание.

Неудача – удел нерешительных и колеблющихся.

Второй вариант замысла Саладена был поистине водевильным: прогресс в искусстве драмы; он решил, что счастливая мать, обретя дочь, ни в чем – даже в руке последней – не сможет отказать вернувшему ее ангелу-спасителю. Это не были легкомысленные предположения. Саладен глубоко исследовал ситуацию; он ставил перед собой эту мать, графиню или маркизу, и старательно выискивал, какие предлоги она сможет найти для отказа.

Ясно, что в приличную семью бродячего акробата не примут. Саладен устроил так, чтобы перестать быть бродячим артистом: он, как мы говорили, приобрел образование, конечно, неполное, однако сам он, будучи во всем самого высокого мнения о себе, считал его блестящим.

Не улыбайтесь. Время скромности прошло. Тщеславие, если оно достаточно основательно и тяжеловесно, становится одной из наиболее действенных добродетелей, способствующих успеху.

Кроме того, Саладен сделал все возможное, чтобы снискать расположение будущей невесты; он оказал ей подлинные услуги и приобрел над ней своего рода власть.

К несчастью для себя, он имел дело с характером, далеко превосходящим его собственный. Ребенком Сапфир испытывала перед ним смешанную с восхищением робость, но подросшая, ставшая девушкой Сапфир с первого же взгляда распознала его, увидела насквозь и с презрением отвернулась.

Она и не трудилась скрывать свое презрение, и все же наш Саладен еще сомневался, поскольку мысль о высокомерии, обращенном на его собственную особу, в его уме не вмещалась.

После многих лет, когда он двигался в пустоте, опираясь лишь на упорство желания, в его глазах стоившее уверенности, Саладен впервые столкнулся с правдой лицом к лицу.

И эта правда, совершенное воплощение его грез, ошеломила его.

Он не то чтобы очень удивился, но его безмерная гордость вместе с зародившимся инстинктивным подозрением подсказала ему, что, возможно, следует облечь идею в третью по счету форму.

– Ну, я силен! – говорил он себе, поглощая свой поздний и плотный завтрак. – Я знаю множество людей, но среди них никто мне и в подметки не годится! Я все в точности угадал, только вместо маркизы или графини она оказалось герцогиней. Не на что обижаться, право, не на что!

И отправив в рот очередной кусок, потирал руки.

Начиная есть, он целиком предавался радости победы. Только к десерту он задумался о том, какими путями и при помощи каких средств сможет воспользоваться своей удачей.

Хотя он и мысли не допускал о том, что мадемуазель Сапфир относится к нему с презрением, он на нее не рассчитывал и бессознательно отыскивал средство – на первый взгляд несуществующее – действовать помимо нее, обойтись без ее участия.

Все зависит от того, как поведешь дело. Мать, в конце концов, может вполне благопристойно заплатить десять тысяч франков человеку, который вернет ей дочь, но, возможно, ей придется выплачивать ему двадцать тысяч ливров годовой ренты.

Оставалось только исполнить замысел.

Саладен ни разу об этом не подумал. Как действовать? В каком облике появиться в особняке Шав? Как сделать, чтобы его туда впустили? Как произвести подобающее впечатление, как себя показать, чтобы его сразу сочли возможным зятем?

Со стороны все эти трудности могут показаться мелкими авантюристу вроде Саладена, которому полное невежество по части знания света придает безрассудную храбрость, сродни храбрости слепца на краю пропасти.

Но когда приглядишься, препятствия вырастают и становятся грозной преградой. Обладая капелькой здравого смысла, которого Саладен не был вовсе лишен, легко было предсказать, что все дело ограничиться скромным вознаграждением.

Недожеванный кусок сыра показался Саладену горьким, последним глотком вина он поперхнулся, и тот, кто видел, с каким торжествующим видом Саладен приступал к завтраку, теперь не узнал бы его, услышав жалобный голос, каким он попросил подать кофе.

Некоторое время он обдумывал, как можно воспользоваться случайно сделанным открытием: господин герцог де Шав подглядывал за своей женой сквозь жалюзи в антресолях.

Но такое построение превосходило возможности Саладена: самое большее, на что он был способен, – смутно догадаться, что это можно как-то использовать…

Он с задумчивым видом отхлебнул кофе.

С последним глотком он сунул руку в карман за кошельком и нащупал там посторонний предмет, который сразу не смог распознать. Он быстро вытащил предмет наружу, и яростная улыбка исказила его лицо, когда он увидел добычу, захваченную им два часа назад, у ограды, во дворе особняка де Шав.

Но внезапно у него мелькнула мысль. Его улыбка застыла, и круглые глаза вспыхнули.

– Браслет, – прошептал он, – детский браслетик.

В самом деле, это было жалкое украшение, дешевая побрякушка из стеклянных бусин и с застежкой из позолоченной меди.

– У малышки когда-то был такой! – продолжал Саладен, внезапно побледнев и чувствуя, как кровь стучит у него в висках. – Я точно помню, он так и стоит у меня перед глазами! Я рассмотрел вещицу, чтобы узнать, золото это или серебро, и поскольку браслетик гроша ломаного не стоил, я бросил его вместе со всем остальным в навозную яму между Шарантоном и Мезон-Альфором…