И я запомнил его имя, – сам себя перебил на этом месте швейцар, – оно странное: его зовут Медор.

– Медор, – сдавленно повторила госпожа де Шав. Она отпустила швейцара и рухнула в кресло, еще раз повторив:

– Медор!

В голове у нее помутилось: тучи мыслей, роившиеся в ее мозгу, причиняли ей боль.

Четырнадцать лет тому назад она оставила этот портрет в своей каморке вместе со всем, что у нее было.

Конечно, она собиралась вернуться туда или по меньшей мере послать кого-нибудь за этими бесценными реликвиями, но события стали разворачиваться с нежданной быстротой; тот, кто увел ее, не дал ей времени на размышления.

Карета, в которую она села вместе с господином герцогом де Шав у дверей дома, отвезла ее на железнодорожный вокзал, и через час после того, как она покинула свое жилище, скорый поезд уже мчал ее в Гавр, к морю.

Она часто жалела об оставленных вещах, которые утешали бы ее в ее горе; главным образом, о колыбельке – о колыбельке, полной игрушек, платьиц, воротничков, с лежавшим в ней высохшим букетом сирени, подношением доброй молочницы.

Как живо пробудились все эти воспоминания при имени Медора!

Медор был здесь, кроткий и преданный Медор, он тоже смотрел на колыбельку, тоже плакал, слушая стоны юной матери.

Она сохранила всего одну реликвию, и эта реликвия принесла ей счастье; это был маленький браслетик с застежкой из позолоченной меди, который принес ей сегодня господин маркиз де Розенталь.

Какая игра случая! Накануне того самого дня, того страшного дня, Королева-Малютка сломала проволоку, на которой держался браслет. Лили положила его в карман, чтобы отдать в починку, но, поскольку после того, как пропала Королева-Малютка, починка – увы! – стала бессмысленной, Лили оставила браслет у себя.

Судите сами, как она им дорожила! Только это обстоятельство и могло заставить ее обратиться к ясновидящей.

Маркиз де Розенталь! Медор!

Сколько событий за один день!

Однако же мысль о Медоре почему-то не радовала Лили – напротив, в ней зарождались сомнения.

Она сохранила признательное и нежное воспоминание об этом славном существе; она часто говорила себе: хотела бы я его найти, чтобы сделать счастливым.

И вот теперь она боялась Медора.

Этот страх сразу объяснится, как только мы расскажем, какая мысль пришла в голову Лили.

Лили хотела верить словам маркиза де Розенталя; ей необходимо было верить в них, и Лили тихонько шептала:

– А если Медор принесет мне доказательство того, что все это ложь?

Почему он явился? И почему с тех пор, как он явился, Лили с ужасом отталкивала мысль, что эта ее мечта может развеяться?

На вопрос, зачем он пришел, этот славный бедняга Медор сам, должно быть, не сумел бы найти вразумительного ответа.

Конечно, он пришел не за подачкой. Но только ли желание увидеть Глорьетту привело его сюда?

Он достаточно сильно любил ее. Те несколько дней, когда он охранял обезумевшую юную мать, лежа, словно пес, в дровяном сарае, были для него драгоценнейшим воспоминанием. Собственно говоря, он не жил ни до, ни после: в те несколько дней вместилась вся его жизнь.

И все же он пришел не только для того, чтобы увидеть Глорьетту.

Он искал в течение четырнадцати лет. Искать сделалось для него своего рода манией, поскольку по мере того, как шло время, невозможность найти ее становилась все более очевидной.

Зарабатывая свой скудный хлеб при помощи странного ремесла шпагоглотателя, Медор воображал, что ему представится случай внезапно столкнуться лицом к лицу, где-нибудь на ярмарке, с Королевой-Малюткой.

И не раз во время своих странствий он встречал девочек, а потом молодых девиц в возрасте Королевы-Малютки, которым его воображение придавало черты сходства с предметом его мыслей.

Наконец он догадался и стал расспрашивать – он, такой робкий, – но полученные ответы всякий раз убивали его надежду.

Однако вот уже несколько дней удача улыбалась ему.

Напротив того места, которое он выбрал для своей жалкой лачуги, на площади Инвалидов возвышалось роскошное сооружение супругов Канада, истинных хозяев ярмарки.

Это были славные люди (впрочем, нам и так это известно), и к тому же они знали Медора как единственного друга папаши Жюстена, прославленного законника, нору которого Медор время от времени убирал – если только папаша Жюстен на это соглашался.

Эшалот часто говорил Медору:

– Если бы карьера шпагоглотателя не была обречена на провал, мы охотно взяли бы тебя к себе, старина, потому что жалость берет смотреть на твою будку; но ремесло шпагоглотателя увяло и не расцветет, пока в одни прекрасный день причуды моды не вызовут его к жизни; после молодого Саладена, который заглатывал добрых двадцать четыре дюйма, это занятие совершенно исчезло из обычаев XIX века.

Медор не раз заходил посмотреть, как танцует мадемуазель Сапфир, и независимо от своего таланта и своей красоты (что само по себе – и то и другое – редко встречается на ярмарке) она произвела на него странное, неопределимое впечатление.

Он спрашивал себя: на кого она похожа?

И по всей видимости, навязчивая идея продолжала преследовать его, ибо он вспоминал Глорьетту.

Но мадемуазель Сапфир не была похожа на Глорьетту.

Однажды Эшалот сказал ему:

– Мадам Канада приглашает тебя на чашечку кофе.

И вот, пока варился кофе, мадам Канада поинтересовалась, где обретается в данный момент папаша Жюстен. Ей необходимо было увидеться и посоветоваться с ним.

– О вещах весьма важных, – прибавил Эшалот, – о всяческих тайнах и тонкостях, касающихся нашей приемной дочки, ни секреты которой, ни подробности жизни тебе знать незачем.

Медор пообещал проводить семью Канада к папаше Жюстену.

Но, вернувшись в свою нору, он сказал себе:

– Значит, здесь есть тайна! На кого же она похожа? Накануне того дня, о котором мы рассказывали, Медор встретил мадемуазель Сапфир, которая по обыкновению своему шла к мессе в Сен-Пьер-дю-Гро-Кайу.

В своем скромном, почти строгом наряде она была точь-в-точь барышня из хорошего дома!

Священник, обративший внимание на ее ненапускную набожность, непременно страшно рассердился бы, если бы вы сказали ему, что его новая прихожанка – бродячая циркачка.

Медор внимательно в нее всмотрелся, и, когда он остался один, его озарило.

– На папашу Жюстена, вот на кого она похожа, – внезапно решил он, – но не на того папашу Жюстена, каким он стал теперь, а на того отважного юношу, который давным-давно приходил на улицу Лакюе, в дом N 5, – на «человека из замка», вот оно как!

Это открытие совершенно выбило его из колеи. Он весь день только о нем и думал – до того самого часа, когда его пыл направился на другой предмет, потому что он увидел смуглого господина входящим в балаган, а Глорьетту, по-прежнему юную и прекрасную – в костюме амазонки и рядом с красивым молодым человеком.

Так вот, он пришел в особняк герцогов де Шав не только для того, чтобы увидеть Глорьетту, но и для того, чтобы сказать ей: «Я знаю одну девушку, жизнь которой окутана тайной и которая похожа на отца Королевы-Малютки».

Но как пробиться к госпоже герцогине де Шав?

Медор отлично сознавал свое убожество. Между собой и семьей Канада он видел огромное расстояние. Представьте же, какая пропасть разверзлась, когда речь заходила о благородной обитательнице дворца, расположенного на улице Фобур-Сент-Оноре.

Всю ночь Медор размышлял.

Утром он отправился к папаше Жюстену, но не с тем, чтобы посвятить его в свои затруднения (поскольку он никогда не разговаривал с Папашей Жюстеном), а только для того, чтобы подмести в его логове.

Во время уборки Медор заметил фотографический портрет Глорьетты, по-прежнему висевший над колыбелью.

Недолго думая, Медор украл фотографию и, осмелев от собственного порыва, попросил самого папашу Жюстена, как только тот вернулся домой, уже полупьяный, написать на листке бумаги адрес госпожи герцогини де Шав – адрес особняка на улице Фобур-Сент-Оноре.