— Никогда об этом не слышал, — проговорил Ричард, по-настоящему заинтересованный. — Я, разумеется, изучал его военную кампанию, и все, что он делал, представляется мне каким-то сумасшествием… нет, хуже! Сумасшествию присуща, по крайней мере, энергия, в его действиях не было и намека на энергию, скорее их можно назвать вялыми и беспомощными.

— Вялыми во всем, кроме организации моей охраны. Но я все выдержала и вовремя избавилась от него. Затем, — Альенора чуть не рассмеялась, — я вернулась в Пуатье. По дороге сопровождавшим меня слугам пришлось дважды отражать нападение честолюбивых молодых людей, пожелавших силой жениться на мне из-за моего наследства. И вскоре приехал твой отец. Ты не поверишь, Ричард, но он выглядел красивее тебя — молодой, уверенный, знаменитый рыцарь очень обманчивой простоты. Он утверждал, что с моей помощью завладеет Англией и создаст могущую империю. Помню — о, как часто я потом вспоминала этот эпизод, — я спросила его: нужна ли ему я сама или моя Аквитания с ее воинами и богатством? И он очень ловко вышел из трудного положения, предложил наиболее заманчивое объяснение своим словам: мы станем партнерами в благородном и справедливом деле. И что из этого вышло? — продолжала Альенора с горечью. — Я давала ему советы, которыми он пренебрегал, и растила детей. Однако он хотел иметь кого-то, кто говорил бы ему «да» или «нет» и вышивал бы ему перчатки! Таким образом, как ты видишь, Ричард, Я вправе сказать: из-за наследства я лишилась своего счастья.

— И вы должны быть вознаграждены, — проговорил Ричард с жаром. — Мы будем управлять вместе, вы и я, организуем великолепный двор, которым вы станете управлять, поскольку у меня для этого нет времени. Будем вместе ездить верхом на прогулку, вместе охотиться, посещать самые отдаленные уголки нашего государства и попробуем все сорта винограда нового урожая. Устроим лучшие в мире турниры, и вы будете вручать награды победителям. Выше голову, мама, для вас начинаются хорошие времена.

— Твоему отцу очень не понравится, что я уехала к тебе, — заметила Альенора. — Вероятно, сейчас он метает громы и молнии и обвиняет нас всех в измене… ведь твой брат Генрих принял меня тоже весьма радушно и оставил бы у себя, но я побоялась… Я чувствую себя в большей безопасности на собственной земле.

Помолчав некоторое время, Ричард проговорил деланно-равнодушным тоном:

— Если отец нас обвиняет, то он ближе к истине, чем ему кажется. Я и Генрих, мы решили больше не повиноваться ему. Надоело, что с нами обращаются, как с детьми и тупицами. Он всучил пустые титулы и сделал из нас марионеток, приставив опекунов, которые указывают, когда нам нужно утереть свои сопливые носы! В конце концов, наши земли в Европе находятся в вассальной зависимости от французского короля. Генрих уже встречался с ним, объяснил ему нашу позицию и рассказал о наших планах. Мы должны подтвердить ему свою лояльность, а он пообещал позволить нам управлять по нашему усмотрению, без вмешательства извне.

— Но это означает войну, Ричард, самую худшую войну — между отцом и сыновьями.

— Только если он захочет ее начать. — По красивому юному лицу сына скользнуло выражение, которое Альенора называла «лисьим». — Мы ведь просим лишь об одном: относиться к нам как к взрослым нормальным людям. Мы подтверждаем всего-навсего свою лояльность королю, нашему законному сеньору. Если отец захочет наказать сыновей за эти вполне разумные поступки… Ну что ж, тогда, конечно, быть войне.

— Вам обоим, тебе и Генриху, хорошо известно, что король Франции всегда был врагом английского короля, — проговорила Альенора печально. — Свою формальную лояльность Людовику VII вы уже высказали много лет назад, когда впервые получили свои титулы, причем с согласия вашего отца. Посещая короля Франции или французский двор, вы бросаете вызов отцу… И вы это знаете.

— Чисто женская логика! — воскликнул Ричард. — Всего каких-нибудь десять минут назад вы едва не плакали от обиды за него. Теперь же вы почти рыдаете, потому что мы хотим отомстить за нанесенные вам обиды! — В его голосе отчетливо прозвучало раздражение. — Быть может, вы пожелаете вернуться в Англию к человеку, который считает вас убийцей, и рассказать ему, какую сыновья задумали скверную штуку?

От его сарказма кровь прилила к лицу Альеноры, и у нее на языке уже вертелись резкие выражения, но она все-таки сумела сдержаться. Ссориться с Ричардом не следовало. И она уже хорошо изучила мужчин. Ни один мужчина не мог терпеть, когда ему противодействовали, перечили или в чем-то хотели убедить. Она усвоила это слишком поздно для счастливой семейной жизни, но все же усвоила. Ей показалось; что тихий, слегка хриплый голос снова отчетливо произнес: «Но я всегда угадывала по тону его голоса, когда он хочет, чтобы я, отвечая на его вопрос, сказала «да» или «нет». В этих нескольких словах скрывался секрет благополучной женщины! Ну что ж, она попытается действовать точно так же. И с завидной легкостью Альенора проговорила:

— Разве я когда-нибудь сообщала ему о ваших дурных поступках и проказах? Неужели я начну делать это теперь? Разве я собираюсь снова увидеть его или Англию? Все дело в том, что война меня всегда огорчает, причем по весьма заурядной и банальной причине: от нее одни страдания и никакой пользы. Вот если бы ты захотел сражаться с сарацинами…

Выражение лица Ричарда удивительным образом изменилось: оно засветилось, засияло, на нем отчетливо отразилась давнишняя страстная мечта.

— И как вы догадались? Я ни словом не обмолвился ни одной живой душе. Но это моя цель, моя задача и мое предназначение. По правде говоря, именно поэтому я объединился с Генрихом в мятеже против отца. Понимаете: пока меня держат в узде, я не могу отправиться в крестовый поход. В Пуатье и Аквитании меня величают и «ваше высочество» и «ваша светлость», я обучаю своих всадников, считаю лучников и собираю налоги… Затем является представитель отца и говорит: «Ха, удачный год! Его величество будут довольны!» А все деньги попадают в сундуки отца, и к нему же маршируют обученные мною рыцари и лучники, и лопаются все мои надежды на крестовый поход в Священную землю. Но если Генрих и я обретем самостоятельность, через три года я уже буду по пути в Иерусалим. А Генрих поклялся в мое отсутствие охранять мои земли. Теперь понимаете? Генрих бунтует ради возможности самому выбирать себе друзей и жить так, как ему хочется. Я же примкнул к нему потому, что уже в двенадцать лет решил быть крестоносцем. — Ричард оборвал на мгновение свою речь и глубоко вздохнул. — Меня считают отличным турнирным бойцом. Клянусь, мама, я всегда, опуская копье, думал про себя, что оно направлено в грудь сарацина! Вы постоянно удивлялись — я это отчетливо видел, — удивлялись, почему я ношу потрепанную одежду, залатанные перчатки, потертые штаны. Да потому, что я откладываю и коплю для моей великой военной кампании. Я живу, дышу только для того, чтобы однажды выступить в свой крестовый поход.

Внезапно Альенора вновь вспомнила слова вещуна, предсказавшего, что ей суждено стать матерью сыновей, один из которых будет королем и таким знаменитым, что его имя сделается легендой. Ричард — король Иерусалима. Вот что тот вещун имел в виду. Она вдруг почувствовала воодушевление, душевный подъем, которые не испытывала уже так долго.

«Все правильно и справедливо, — подумала она. — Это будет мой любимый сын, который больше других похож на меня и назван в память моей первой невинной и чистой любви».

— Дорогой Ричард, — сказала она, — с этого момента твоя цель станет моей целью, твой крестовый поход — моим крестовым походом.

— Вы поедете со мной, — заявил он. — Вместе мы одержим победу и исправим прежние ошибки. Прежде вы участвовали в крестовом походе не с тем человеком. Теперь вы будете со мной. Мы вдвоем въедем в Иерусалим и зададим пир там, где стоял великий храм Соломона. Потерпите немного, всему свое время.

— Если бы только наше желание осуществилось, — проговорила Альенора. — Идти в поход с толковым военачальником, в которого все верят, которого слушаются, потому что знают его как превосходного воина, — это просто замечательно. Но… как ты сказал, Ричард, всему свое время. Мне кажется, сперва предстоит выдержать сильную бурю. — Альенора на какой-то момент задумалась, а потом уже веселее продолжала: — Конечно, отец, возможно, и не нападет на тебя, несмотря на непокорность. Он все-таки любит тебя и Генриха-младшего и может даже несколько уступить из-за меня. Его последние слова, хотя и очень жестокие, звучали как признание, что Аквитания и Пуатье принадлежат мне. Возможно, он решит умыть руки, отозвать своих советников и предоставить нам самим справляться с собственными проблемами.