— Ну что ж, — повторил он и из всей массы сплетен, слухов и всякого вздора, которые слышал, скитаясь по стране, быстро и уверенно выбрал ту информацию, которая касалась принцев. С его слов, Генрих-младший помирился с отцом и выезжал в Англию, но они недолго оставались в дружеских отношениях, и народ в Лондоне со дня на день ожидает войну между ними; принц Ричард по-прежнему находится в Аквитании и, как говорили, нещадно гоняет баронов. Некоторые из них, как он считает, в последней схватке с отцом не проявили достаточной преданности, и Ричард учит их уму-разуму и толкует о «следующем разе».

Болтая, Алберик сообразил, что ни одно из его сообщений не может быть приятно женщине, которая являлась матерью молодых людей и женою их отца. Но и ситуация сложилась довольно необычная. Ведь не каждый день можно было услышать о мужьях, сажающих своих жен в тюрьму, и о сыновьях, воюющих с отцами! В конце концов, она сама пожелала знать о сыновьях, и он сообщил ей прямо и честно в меру своих возможностей. В заключение Алберик рассказал Альеноре о самом младшем сыне Иоанне, который всегда был любимцем большинства женщин. Новость о нем должна была непременно порадовать, если, конечно, она не рассорилась с ним. Он, по словам Алберика, назначен правителем Ирландии, и, по слухам, у него есть кое-какие владения на континенте…

Альенора слушала, не перебивая и не задавая вопросов. Она была достаточно умна и понимала, что этот торговец мог ей рассказать только то, о чем говорили в тавернах и на рынках, что у него нет возможности заполучить какие-то доверительные сведения. Поэтому она воспринимала его сообщения так, как они того заслуживали, не очень доверяя им. Но когда Алберик ушел, приняв заказ на кое-какие мелочи и пообещав доставить их в следующий раз вместе с новостями, которые сумеет собрать, Альенора начала размышлять об Иоанне и поделилась с Амарией своими тревогами.

Какие земли на континенте мог бы передать Генрих Иоанну, не отнимая их у других? Это возможно, только если Генрих покорит Францию. Но даже он не решится на столь безрассудный поступок. У Генриха-младшего Нормандия и Анжу, Ричарду принадлежит Аквитания и Пуату, Джеффри владеет Бретанью. Что же остается Иоанну?

Из ее четверых сыновей он ей нравился меньше всех. В самом деле, как это ни странно звучит, она едва ли вообще любила его. Еще в детстве Иоанн показал себя коварным и жестоким, и наказания, которые, по крайней мере, как-то удерживали других от дурных поступков, никак на него не влияли. Альенора шлепала его наравне с остальными, резко отчитывала, когда он сердил ее, но ему было все нипочем, как с гуся вода. Поплакав после наказания, он снова принимался за свое. Даже внешне ребенок был ни на кого не похож — темноволосый толстый коротышка в семье рыжеволосых худых людей высокого роста. Вместе с тем он обладал тем, чего у остальных детей не было — удивительным обаянием и проницательным умом, который не утрачивал способности функционировать как полагается даже в минуты ярости. Любой из других сыновей — подобно Генриху II — мог в приступе гнева забыть о выгодах, на достижение которых потратил годы упорного труда. Сама Альенора порой поступала безрассудно, во вред себе. Но Иоанн был совсем другим человеком. Уже ребенком он шел своими, ему одному известными путями, безразличный к наказанию и упрекам. Повзрослев, он преследовал собственные цели, не останавливаясь ни перед чем. И если Иоанн вознамерился заполучить больше земли, чем позволяло его положение четвертого сына, то он не отступится, он будет плести интриги и составлять планы, загадочно улыбаясь и терпеливо снося оскорбления, — лишь бы добиться своего.

«По крайней мере, — подумала с благодарностью Альенора, — болтовня Алберика дала мне пищу для размышления, отвлекла от мыслей о собственной судьбе».

Шли месяцы, времена года сменяли друг друга почти незаметно; перемены Альеноры замечала, только когда изредка выходила в садик, и у нее было там больше оснований выражать признательность бродячему торговцу. Алберику удалось каким-то образом завоевать расположение Николаса Саксамского, и, насколько Альеноре было известно, ему еще ни разу не отказали в разрешении войти к ней в комнату. Покупала она немного: на расходы ей выдавали ничтожную сумму, и барыш вряд ли покрывал его затраты во времени и усилиях при выполнении ее поручений. Иногда она говорила Алберику то, что часто повторяла Амарии:

— Если мне когда-нибудь удастся заполучить свободу, я вознагражу тебя в тысячекратном размере.

Дважды он отправлял ее послания и столько же раз тайно приносил письма. Однако Альенора соблюдала осторожность. Один скучный месяц следовал за другим, и ее ненависть к Генриху все усиливалась, но отомстить она могла лишь одним способом — опять рассорить его с сыновьями; однако пойти на подобный шаг у нее не хватало духу. Слишком глубоко врезалась в память картина горящего Пуату и пустынных сельских дорог. А потому она писала Генриху-младшему и Ричарду весьма умеренные письма, которые — попади они в руки Генриха-старшего — не усугубили бы его неприязнь. А однажды она послала Ричарду ко дню рождения пару перчаток, которую изготовила из прочного, но мягкого сафьяна и расшила жемчугом, без сожаления пожертвовав своим ожерельем.

Именно Алберик принес ей на шестом году заточения известие о смерти французского короля Людовика VII. И хотя он был когда-то ее мужем и они вместе пережили крестовый поход, воспоминания о нем казались такими далекими, почти не имевшими к ней никакого отношения.

— Одно не вызывает сомнений, — сказала Альенора, обращаясь к Амарии, — его душа за Небесах. Ведь в глубине своего сердца он был святой. Даже когда он силой потащил меня в Иерусалим, обрекая крестовый поход на неудачу, он сделал это из лучших побуждений. И даже в минуты гнева я ни разу не усомнилась в искренности его помыслов.

Амария, хорошо понимая, что для двух стареющих женщин, запертых вместе в тесном помещении, увлечение воспоминаниями может оказаться чрезвычайно опасным занятием, резко заметила:

— Ну что ж, справедливо говорят: дорога в ад вымощена добрыми намерениями!

— И это, возможно, так и есть. В свое время у меня тоже были благие намерения. Следует лишь помнить, Амария, что не всегда то, кто вынашивает подобные помыслы, ступает на эту вымощенную дорогу.

— Вы утратили изящество своей речи, — заметила Амария.

— Не мудрено, вечно разговаривая только с тобой, — ответила Альенора, с ласковой улыбкой взглянув на преданную женщину. Затем она вновь вернулась к обсуждению известия о смерти Людовика VII. — Теперь нужно ожидать перемен, — заявила Альенора. — Людовик VII ненавидел английского короля, но он был также и отцом и никогда в полной мере не одобрил действий сыновей, не повиновавшихся своему отцу. И какой отец с этим согласился бы? Сейчас, когда во Франции король молодой и, должно быть, упрямый, как все молодые люди в наши дни, может всякое случиться.

— Меня бы очень обрадовало, — сказала Амария, поднимаясь и орудуя кочергой в камине, отчего в комнату хлынуло облако дыма, а из трубы над крышей полетели искры, — если бы все они объединились и победили. Тогда, миледи, вы вышли бы из этой тюрьмы, прежде чем схватите ревматизм от здешней сырости.

— А я обрадовалась бы еще больше, если бы свободы можно было бы достичь мирным путем, — проговорила Альенора. — Но это едва ли осуществимо.

Она чуть было не добавила, что Генриху-младшему никогда не одержать победы над отцом, а значит, и не вызволить ее… Ричард, пожалуй, смог бы. Но какая мать скажет вслух что-либо подобное?

А скоро наступил момент, когда Альенора была рада, что не принизила достоинства Генриха-младшего даже перед верной Амарией, поскольку следующей новостью, полученной не от Алберика, а через специального курьера короля, было сообщение о смерти первого сына. Бунт трех молодых правителей против старого короля, который предвидела Альенора, не успел начаться, как Генрих-младший подхватил лихорадку и умер, обуреваемый — так говорилось в послании — раскаянием. Перед смертью он послал за отцом, чтобы с ним повидаться, но Генрих-старший не поехал, опасаясь западни. А веселый, легкомысленный, любивший наслаждения принц-наследник придумал себе странную форму покаяния — приказал слугам приготовить ему предсмертное ложе из кучи древесной золы.