— Скажу, — ответил де Ранкон. — Непременно скажу.

Кончилась осень, наступила зима. В этом году никто не уделял особого внимания празднованию Рождества: было слишком много других проблем, над которыми приходилось ломать голову.

Вскоре после Рождества аббат Бернар, который страстно проповедовал крестовый поход среди германских князей, вернулся в Париж и имел серьезный разговор с капелланом Одо — единственным человеком на всем белом свете, с которым он мог говорить не таясь и ничего не скрывая.

— Ходят слухи, — сказал аббат, — что королева объявила о своем намерении участвовать в крестовом походе. Вы что-нибудь слышали об этом?

— До меня доходили и слухи, и их опровержения, — ответил Одо. — В Аквитании в это верят, в Париже отрицают. В ваше отсутствие, господин аббат, я держался поближе к королю, как вы и советовали, и когда эти разговоры достигли ушей его величества, я прямо спросил, соответствуют ли они действительности или нет? И он сказал: «Это только ее фантазии. Когда наступит решающий момент, королева поймет, что путь слишком долог и тяжел для женщины. А пока, — заметил король с несвойственной ему рассудительностью, — вера в ее участие подстегивает романтически настроенных рыцарей Аквитании и Пуату». Больше я не касался данного вопроса, не имея от вас соответствующих инструкций на этот счет. Ведь вы покинули Францию до того, как она объявила о своем решении.

— И здесь вы, как всегда, поступили мудро. Воины Аквитании должны собраться и принять обет крестоносцев. В то же время королева ни под каким видом не должна сопровождать короля в Палестину. Правитель Антиохии — ее дядя. Король, как вам известно, легко поддается чужому влиянию, и скоро войском христиан станет командовать князь Антиохский — очень светский человек. Если сарацины потерпят поражение, он припишет себе все заслуги, а это сведет на нет наши многолетние усилия, Одо.

Бернар прервал свою речь, и запавшие глаза на его бледном, изможденном лице засветились фанатизмом, который появлялся всякий раз, когда он читал проповедь.

— Этот крестовый поход, — продолжал аббат, — должен превратиться в триумф христианской веры, а не в торжество Раймонда Антиохского, который в своем попустительстве дошел до того, что позволяет у себя в городе стоять мусульманским мечетям, а христианским рыцарям вступать в брак с нечестивыми сарацинками. Подумать только, Одо!

Голос старого священника дрожал от неподдельного негодования и отвращения.

— Ужасно! — сказал менее потрясенный Одо и, чуть поколебавшись, добавил: — Но если королева будет настаивать?

— Мы не должны ставить короля в трудное положение, — ответил Бернар. — Он еще молод, а она действительно очень красива и умеет убеждать. Однако мне кажется, все можно устроить и без него. Я объявлю во всеуслышание, что ни одной женщине не будет разрешено участвовать в крестовом походе. Я заявлю — и это сущая правда, — что в прошлом многие армии терпели неудачу, потому что воины брали с собой в поход своих жен, дочерей, возлюбленных, которые мешали продвижению, порождали ссоры, заболевали в пути и перегружали обозы своими вещами. В этом крестовом походе не будет ни одной женщины, запрет распространяется и на королеву Франции.

— А как же насчет прачек? — поинтересовался практичный Одо. — Еще ни в одном войске не водился обычай, чтобы боевые рыцари сами стирали свое нижнее белье.

— На этот раз им придется… — легкая улыбка на мгновение мелькнула в запавших глазах. — Если я сделаю исключение для прачек, королева почти наверняка заявит, что готова стирать… и сдержит слово. Она, я уверен, в состоянии добиться успеха в любом деле, и было бы замечательно, если б она занялась тем, чем пристало заниматься только женщине. Как бы то ни было…

И вот в конце великого поста 1146 года, когда крестоносцы собрались в Везеле, чтобы получить благословение аббата и принять из его рук белые кресты, освященные папой римским, рыцари Аквитании, сбившись в кучу, пребывали в состоянии разброда и растерянности. Многие месяцы Джеффри де Ранкон клялся, что герцогиня лично поведет их в крестовый поход, а затем в последние недели Бернар де Клерво объявил, что ни одна женщина — любого звания и положения — не пойдет с армией. Некоторые аквитанцы, заразившись всеобщим энтузиазмом, который охватил христианский Запад, сказали, что раз уж они вооружились и покинули родные места, то отправятся в поход, независимо от того, будет ли в нем участвовать Альенора или нет, но эти были в меньшинстве. Большинство же, не доверяя королю Франции, хотя он и являлся формально их сеньором, заявили, сдабривая свои слова замысловатыми ругательствами, что, если королева останется в Париже, они вернутся домой. Джеффри де Ранкон, уставший от многочисленных вопросов и упреков, которыми осыпали его прибывавшие в лагерь один за другим аквитанские феодалы, откликнувшиеся на его призыв участвовать в походе, направился, в конце концов, к шатру королевы, чтобы переговорить с ней.

Как ему показалось, здесь собралось больше, чем обычно, придворных дам, и все они пребывали в заметном возбуждении. Усердно распаковывались плетеные корзины. «Сколько одних платьев! — подумал де Ранкон утомленно. — Нескольким женщинам, совершающим поездку из Парижа в Везель, требуется больше багажа, чем целой армии для годичной военной кампании». Видимо, его мысли каким-то образом передались женщинам; под его пристальным взглядом они захлопнули крышки корзин и стояли, рассматривая его, с насмешливым, лукавым и таинственным видом.

Повернувшись к ним спиной, Альенора отвела де Ранкона в укромный уголок, где тот напрямик спросил: намерена ли она выступить во главе аквитанцев на следующий день? От сдерживаемой тревоги его голос прозвучал довольно резко. Альенора поняла, что он не имеет ни малейшего представления о мучивших ее сомнениях, о долгих часах, которые она провела, умоляя короля уступить ее желанию, о бесчисленных попытках переговорить с Бернаром, который, объявив о запрещении женщинам сопровождать армию, под разными предлогами уклонялся от встречи с ней.

— Даю вам слово, — сказала Альенора, — я не изменила своего решения. Спокойно отдыхайте до завтрашнего дня.

— Но приказание аббата…

— Знаю, — ответила она, нахмурившись. Затем у нее на лице появилось то же самое выражение, которое Джеффри де Ранкон наблюдал у женщин, хлопотавших у корзин: насмешливое, лукавое и таинственное.

— Сударь, — продолжала Альенора, — как вам известно, помимо фронтального нападения существует много других способов сбросить противника с коня. Порой обходной маневр…

Обходной маневр! Альенора осуществила его на следующий день.

Стоя на простом помосте, возведенном на склоне холма близ Везеля, аббат Бернар де Клерво смотрел вниз на тысячи воинов, собравшихся здесь главным образом благодаря его красноречию, энтузиазму и неутомимой энергии. Многие месяцы беспрерывных переездов, длительных уговоров, горячих споров, истовых молитв и постов настолько истощили его, никогда не отличавшегося крепким здоровьем, что стоявшим вблизи казалось, что смерть уже наложила свой отпечаток на его лицо. Они даже сомневались — хватит ли у него сил, чтобы обратиться с речью к такому огромному количеству людей. А Бернар стоял, подняв исхудавшую руку, и ждал, пока не наступила тишина. Затем твердым, сильным голосом, долетавшим до самых задних рядов боевых порядков, он, заговорил о священной войне, участниками которой с этого момента становились его слушатели, о единении и братстве, которые должны сплотить великую армию, о забвении всех споров и обид, о мире, который в результате должен воцариться в оставленных владениях и семьях, о прощении всех прошлых грехов в награду за готовность встать на защиту христианской веры.

Он говорил с особым жаром, и ни один человек в огромной толпе, где сильные мужи не могли сдержать слез от переполнявших их чувств, не догадывался, что мысли аббата были частично заняты совсем другой проблемой, которая сильно беспокоила и тревожила его. Всю ночь накануне он провел в молитве перед алтарем новой великолепной церкви, построенной в Везеле, и готов был поклясться, что ни на минуту не сомкнул глаз… И все же такое могло только присниться. Сон был очень странным, таким ярким и навязчивым, что забыть его аббат был не в силах даже сейчас, когда исполнилось самое сокровенное желание и лучшие воины Франции, Бретани, Анжу, Бургундии, Аквитании и Шампаньи с благоговением внимали его словам.