Промозглым зимним вечером 1840 года в караульное помещение на улице Культюр-Сен-Катрин заглянул и попросил разрешения обогреться продрогший прохожий. Это был мужчина с простодушным, немного удивленным лицом. Потертую одежду прохожего почти полностью скрывал огромный передник, какие обычно носят подручные аптекарей, а из кармана, который сильно оттопыривался на животе, выглядывал объемистый пакет из плотной бумаги.

Человеку в фартуке охотно позволили погреться, и он пристроился у печки.

На улице пока лишь смеркалось, но в караульном помещении было темно, как ночью, поскольку ламп здесь еще не зажгли.

Вскоре незнакомец ушел, и никто не заметил, что сверток больше не оттягивает ему кармана.

На этой же улице в нескольких шагах от караульного помещения стоял за глухой стеной величественный и мрачный особняк, известный в округе как родовое гнездо Фиц-Роев. Последний герцог де Клар, он же – последний принц де Сузей, жил в нем недолгое время со своей супругой, с которой, по слухам, потом расстался.

Со дня их отъезда особняк пустовал, а уж после того, как умер старик-привратник, живший при доме, словно дворовый пес в конуре, никто вообще не видел, чтобы, заскрипев на петлях, отворились массивные ворота.

Зимой и летом крепкие ставни заслоняли веселый блеск оконных стекол; казалось, покинутый дом отбрасывает мрачную тень на весь квартал. Окрестные лавочники имели все основания жаловаться:

– У нас посреди улицы стоит склеп – прямо как на кладбище. Хоть бы уж продали этот дом или пустили туда жильцов. Там хватило бы места доброй дюжине семей. А еще в этом здании можно было бы открыть фабрику бронзовых изделий, то-то бы торговля шла бойко!

Так вот как раз напротив этого мрачного особняка, в узкой темной аллее и спрятался покинувший караульное помещение человек в аптекарском фартуке. Может, конечно, мужчина спасался под деревьями от дождя, поскольку в тот день лило, не переставая, но мы все же позволим себе заметить, что, укрывшись в глубокой тени, этот тип больше напоминал охотника, притаившегося в засаде.

Добавим еще, что человек в фартуке был не одинок: в соседней аллее, тоже узкой и темной, но начинавшейся чуть подальше, за особняком Фиц-Роев, прятался от дождя еще один мужчина. Он покуривал тоненькую сигарку; серая залоснившаяся шляпа, щегольски надетая набекрень, съезжала к уху с его прилизанных волос соломенного цвета, а редингот покроя «элегант» был так изношен, что мало чем отличался от старой ветоши. Различить все эти детали позволял свет фонаря, раскачивавшегося под порывами ветра прямо над головой незнакомца.

Но рассмотреть этого человека получше нам не удалось. Мужчина в аптекарском фартуке издалека подал ему знак, и оба они нырнули в темноту своих не слишком надежных укрытий.

Прошло минут пятнадцать, и из-за угла улицы Сент-Антуан показался мокрый зонт. Зонт этот – худо ли, хорошо ли – защищал от дождя скромного на вид немолодого человека, который вел за руку маленькую девочку.

Серая шляпа присвистнула и тихонько позвала:

– Эшалот!

Фартук свистнул в ответ и громко прошептал:

– Я здесь, Амедей! На своем посту – до последнего вздоха!

Мужчина и девочка под зонтом, проходя мимо караульного помещения, попали в полосу света, лившегося из окна: стражи порядка наконец зажгли лампу. Оказывается, девочка была вся в черном, немолодой человек – тоже. Прижавшись к отцу, малышка что-то лепетала, не обращая внимания на холод, от которого раскраснелись ее щечки.

Эшалот – уже знакомый нам мужчина в аптекарском фартуке – с младенческим простодушием залюбовался прелестным ребенком.

– Когда подрастет наш Саладен, он будет не хуже – а то и лучше, – пробормотал этот человек. – Стоп! Куда подевался Амедей? Боже мой! Да ведь это папаша Моран с малышкой Тильдой!

И Эшалот живо юркнул в густую тень.

Отец с дочкой как раз подошли к воротам особняка и остановились перед ними.

Вот тогда-то и случилось то, что можно счесть величайшим событием в истории квартала; событие это выманило бы на улицу всех окрестных лавочников, если бы только им было известно, что происходит.

Но улица была пуста, поскольку никто ничего не знал.

Папаша Моран, как назвал его Эшалот, передал зонтик малышке со словами:

– Будьте умницей-разумницей, мадемуазель Тильда, постарайтесь не промокнуть.

Глядя на Тильду, он вытащил из кармана два огромных ключа и одним из них тут же принялся отпирать ворота. Но дело застопорилось. Эшалот, который с жадным любопытством наблюдал за происходящим, резонно заметил:

– Да замок-то за столько лет небось проржавел насквозь!

В самом деле, дрожащая рука немолодого мужчины никак не могла повернуть в скважине ключ.

– Просто так тут не справишься, – бормотал тем временем Эшалот. – О, идея! Надо просунуть в головку ключа какой-нибудь штырь!

Будто услышав эту тихую подсказку, Моран вложил второй ключ в головку первого, нажал двумя руками на получившийся рычаг – и замок наконец сдался.

– Браво! – одобрил Эшалот. – Теперь давай отпирай маленький!

А Моран уже нащупывал вторым ключом скважину маленького замка. Тот не упрямился – открылся легко и быстро. Тяжелая створка ворот со стоном повернулась на массивных петлях. Образовавшийся проем зиял немой чернотой – точно вход в бездну.

– Пошли быстрее, – заторопил Моран девочку. – Времени у нас в обрез.

Но малышка вместо того, чтобы послушаться отца, в испуге отпрянула от ворот.

– Не пойду, я боюсь, – прошептала она.

– Чего ты боишься, глупышка? – ласково спросил Моран.

– Откуда я знаю? – пожала плечиками Тильда. – Привидений!

– Черт побери! – воскликнул Эшалот. – Место и впрямь в самый раз для призраков!

И он невольно вздрогнул, но тут же прибавил:

– Скажет тоже! Покойники – они ведь лежат! Так как же им ходить?!

Моран, явно обеспокоенный и встревоженный, схватил девочку за руку и потянул вперед. Тильда вскрикнула.

– Помолчи! – одернул малышку отец. – Нас даже не заметили, – шепнул он уже во дворе, вытирая под ледяным дождем потный лоб.

Но мы-то знаем, что Моран заблуждался. Как только ворота особняка затворились, из своего укрытия выбежал незнакомец в серой шляпе. Он был как раз из тех, кого обычно называют людьми подозрительного вида: претензию на элегантность теснила тут бедность, самодовольство уживалось в облике сей личности с пороком – в общем, перед нами был денди, но в грязи по самые уши. Париж изобилует подобными перлами, а на самом его дне таится абсолютнейшее из всех воплощений Дон-Жуана – уродливое, оборванное, но всегда победоносное и неотразимое.

Эшалот тут же двинулся навстречу своему товарищу и сердечно протянул ему руку:

– Как дела, Амедей? Мы ведь не виделись добрых три дня…

Симилор (такова была фамилия Амедея) снисходительно подал Эшалоту два пальца. Подумать только, этот оборванец был еще и в перчатках!

– Ты узнал его, это точно он? – осведомился немытый франт.

– Еще бы не узнать! – отозвался Эшалот. – Да он уже приходил сюда на рассвете, притащил деревянную кровать, матрасы и две корзины с вином и едой. А почему ты не спрашиваешь, как Саладен?

Симилор пожал плечами.

– Я доверил его тебе, ибо сейчас он нуждается в чисто физической опеке, а ты как раз для этого годишься. Меня волнует только его будущее. Когда дело дойдет до образования, я сам займусь малышом!

– Знаешь, где я его оставил? – спросил Эшалот.

– Понятия не имею. Какое мне дело? – пожал плечами Симилор.

– У тебя совсем нет отцовских чувств, Амедей, он же твой сын, пусть и незаконный, – с упреком проговорил Эшалот, – а я всего лишь его кормилица и опекун. Я оставил его в нежных объятиях городских властей, а ты вместо того, чтобы дымить сигарами, как паровоз, мог бы выделить мне несколько су на молоко. Тебе ли не знать, что я – не миллионер!