Горе моё было так безутешно, что больше я ничего не могла выговорить.

— Ну-ка, объясни, почему ты так просишься к маме, — велела Флора.

— Вы, ваше величество, всё равно не поймёте! — всхлипнула я. — Мама же красивей всех ваших цветов, вместе взятых, и ласковее пуха, и горячее солнца, а её любовь больше всего вашего королевства! Мамочка! Она же меня так любит, что умрёт с горя, если я к ней никогда не вернусь.

Моя горячность произвела впечатление на цветы, а Флора вроде бы заколебалась.

— Ладно, — объявила она, — если мама у тебя в самом деле такая, как ты говоришь, я дам тебе последний шанс вернуться на землю. Я тебя превращу в фиалку. После бала ты вместе с другими фиалками отправишься на землю и расцветёшь в вашем саду. Если твоя мама тебя узнает, ты снова станешь девочкой Анни, ну, а если не узнает — вернёшься в Королевство цветов, и я приму тебя в свою свиту.

Три скарабея немедленно притащили на бархатной подушечке волшебный напёрсток. Её превосходительство госпожа Серозелинда почтительно надела его на палец Флоре, и та подозвала меня поближе к трону. Стены пещеры вдруг задрожали, как тростник на ветру. Из каменных недр пещеры послышался далёкий хор, и все цветы в молчании опустились на колени. Глаза Флоры заглянули в мои глаза, и волшебный напёрсток начертал у меня на лбу три таинственных знака. Я почувствовала, что жизнь выходит из меня, словно в голове у меня образовалась дыра, и всё вдруг куда-то исчезло.

Я очнулась фиалкой, такой же, как все фиалки в пещере. Я стала скромным цветком, которому больше всех не терпелось поскорее отправиться на землю.

Флора благосклонно поглядывала на меня и как только заметила, что я немного освоилась, она подняла руку и провозгласила:

— А теперь — начинайте бал!

Да, это был воистину великолепный бал.

Музыка приподнимала нас над землёй, а ноги сами шли танцевать. В оркестре был один такой кузнечик, он извлекал из деревянного башмака, на который были натянуты струны, такие неожиданные ноты, что фиалки повизгивали от удовольствия. А цикада играла на кастаньетах, и, что самое поразительное, на тромбоне играл комар.

Бесконечно галантные молодые мотыльки приглашали фиалок на тур вальса, и те шли танцевать, томно склонив головки на плечо кавалерам.

Здесь завязывались дружбы, которые потом продолжатся на земле. Я узнала, что иногда мотыльки даже умирают от голода прямо на том месте, где рос их любимый цветок, если его сорвали. Один мотылёк с задумчивыми глазами несколько раз приглашал меня танцевать, и мне это очень польстило.

Но несмотря на внимание мотылька, несмотря на перекрёстные лучи прожекторов, заливавшие танцоров потоками света, несмотря на бесшабашно-весёлую музыку, мне было бесконечно грустно. Мысль о том, что я никогда не вернусь к маме, была для меня нестерпима. Я безнадёжно смотрела на свои ноги-корешки, на тело, превращённое в тощий стебелёк, и не понимала, как мама сможет узнать в этой фиалке свою Анни.

Но всё же я почувствовала большое облегчение, когда увидела, что Флора встаёт с места.

В зале установилась благоговейная тишина, и в этой тишине зазвучал божественно звонкий голос королевы.

— Как вы хотите переправиться на землю, — спросила она у фиалок, — на корабле Мечты или в хрустальном шаре?

У фиалок заблестели глаза при мысли, что скоро они наконец-то увидят солнце. Они посовещались и с поклоном ответили все разом:

— Если можно, ваше величество, в хрустальном шаре!

— Принести сюда хрустальный шар! — распорядилась королева.

Скарабеи очень торжественно водрузили посреди зала удивительный шар, светлый и блестящий, как огромная капля воды. В его поверхности отражалась вся пещера, и все отражения были сверкающие и в то же время зыбкие, словно окутанные светящимся туманом. Фиалки взялись за руки и стали в хоровод вокруг шара. Даже в мае я не видывала такой красоты, как эта живая гирлянда цветов, совсем одинаковых, которые вдохновенно смотрели на шар, таивший в себе бесконечность.

Флора спустилась с трона и медленно приблизилась к нам. Мне показалось, что её лицо ещё больше просветлело. Шесть мотыльков кинулись поддержать её шлейф.

Тут зазвенел невидимый колокол, королева молитвенно соединила руки и с волнением в голосе сказала:

— Благославляю вас, дети. Будьте достойны солнца, которое ждёт вас на земле!

И фиалки одна за другой направились к шару. Когда они подходили вплотную к его хрустальной поверхности, их тела словно таяли, и они погружались в шар, словно ныряльщицы в глубокую воду.

Наконец, подошла моя очередь. Ослепительный свет заставил меня зажмуриться, и я почувствовала, что лечу в пустоте.

Я сразу же узнала наш сад.

Я, скромная фиалка, только что расцвела рядом с тропинкой, по которой так часто бегала, когда была девочкой. Наверно, был уже поздний вечер, потому что тень от нашей вишни протянулась до самой стены.

За окном, на кухне, навзрыд плакала мама. Её окружали соседки, и мне было слышно, как она причитает:

— Моя девочка! Бедная моя девочка!

Я плохо разбирала, о чём ей толкуют все эти тётушки, потому что от волнения все они говорили одновременно. Заступ моего отца валялся посреди сада, и я догадалась, что отец прервал работу и пошёл меня искать.

«Какая я была неосторожная, — сказала я себе, — и зачем только я поддалась любопытству! Теперь, если мама меня не узнает, всё пропало, и родителям останется оплакивать меня до конца дней».

Самое ужасное — в своём новом обличье я не умела ни плакать, ни говорить. Моё крохотное цветочное сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвётся, и я думала:

«С какой стати мама, которая так горюет, обратит внимание на какую-то фиалку в саду!»

Ясно было, что мне суждено вернуться в Королевство цветов, и я задыхалась от вопля, который напрасно рвался из моей груди.

Тем временем мама встала и повернула лицо к саду, словно услыхала слова, которые я не могла выкрикнуть.

— Мне кажется, Анни меня зовёт, — сказала она.

И пошла к двери.

— Перестаньте, мадам, успокойтесь, — затараторили соседки и бросились за ней следом. — Что вы такое выдумываете? В саду же нет никого, сами видите.

Мама посмотрела на них глазами, полными слёз, и на мгновение остановилась на пороге кухни.

Я испугалась, что сейчас она вернётся в дом. Но во мне уже вспыхнула безумная надежда, и я мысленно стала звать маму изо всех своих жалких цветочных сил.

— А я вам говорю, что Анни меня зовёт, — повторила мама. — Вот сейчас она опять крикнула.

— Никто не кричал, уверяем вас, — твердили соседки, — вернитесь в дом, мадам, ну пожалуйста!

А между собой они зашептались:

— Бедняжка! От горя у неё помутилось в голове.

Но невидимая нить притягивала маму ко мне.

Она словно слышала меня — и вот уже её рука, такая знакомая и ласковая, протянулась к моему стебельку.

— Анни меня зовёт! Анни меня зовёт! Я же слышу, что это Анни, — с этими словами мама погладила мои лепестки.

— Да какая же это Анни? Это простая фиалка, — жалостливо вздохнули соседки. — Вы что, хотите её сорвать?

И снова зашептались:

— Бедняжка! У неё помутилось в голове от горя.

Но мама уже освободила меня от заклятия. Я сразу опять стала девочкой, и когда отец вернулся, мы сидели, обнявшись так тесно, что его поцелуй пришёлся сразу и в мою щёку, и в мамину.