— Это одна из самых светлых голов у нас в королевстве, — шепнула мне лягушка. — Время от времени она на целые месяцы удаляется в нашу зимнюю пещеру и предается размышлениям о судьбах цветов. И эти раздумья стоят ей таких усилий, что она возвращается к нам исхудалая, как былинка.

Летучая мышь следила за сложными перемещениями мелков так же внимательно, как её ученицы, и даже не заметила нашего появления. Её превосходительство деликатно кашлянула.

Летучая мышь оглянулась, и её задумчивый взор упал на нас. Но даже теперь она не сразу решилась встать с места. Казалось, ей жаль прерывать ход своих мыслей. Она пожала Серозелинде лапку и тут же воскликнула, обернувшись ко мне:

— Вот так-так! Девочка! Как же тебя зовут?

— Анни, сударыня, — ответила я, удивляясь её огромной голове.

Тут летучая мышь, охваченная страстью к познанию, немедленно приступила к расспросам:

— Малышка Анни, ты знаешь, зачем ты живёшь?

— Не знаю, сударыня. Со мной никто никогда об этом не говорил.

— Вот как, вот как, — проронила она. И после долгого размышления добавила: — А ты сама никогда не задумывалась, зачем ты живёшь на земле?

— Нет, сударыня, никогда.

— Как странно! А вот каждая из этих анютиных глазок, даже самая маленькая, додумывается до этого совершенно самостоятельно.

— А как же! Для красоты! — хором закричали все анютины глазки. — Для красоты, для чего же ещё!

Они с любопытством обступили меня и, трогая мои глаза, руки, волосы, заахали:

— Анни, до чего же у тебя красивые глаза! Сразу видно, что в них отражалось солнце.

— Анни, до чего у тебя красивые руки! Сразу видно, что загорали на солнце!

— Анни, до чего же у тебя красивые волосы! Сразу видно, что выгорели на солнце!

От удовольствия и смущения на глаза у меня навернулись слёзы, и тогда анютины глазки закричали:

— У неё на глазах роса! У неё на глазах роса!

И тут сквозь слёзы я увидала семь стебельков ландышей: они взобрались на подоконник и звенели своими колокольчиками. Этот мелодичный перезвон, эта музыка мне показалась божественной, но анютины глазки, наверное, к ней привыкли — они заглушили её криками:

— Перемена! Перемена!

И по кивку летучей мыши бросились из класса.

Несколько анютиных глазок осталось рядом со мной. Они взяли меня за руку и застенчиво спросили:

— Хочешь с нами поиграть, Анни?

Я прямо задрожала от радости. Ещё бы я не хотела!

Ведь я, как все нормальные девочки, больше всего на свете люблю играть. Я с умоляющим видом обернулась к лягушке, и она сразу меня поняла.

— Иди, иди, поиграй, — сказала она. — Я зайду за тобой в конце перемены.

— Спасибо, спасибо, ваше превосходительство! — крикнула я.

И мои новые подружки потащили меня за собой.

Посреди той самой пещеры, по краям которой стояли павильоны, был огромный двор, где уже кишмя кишели цветы. Словно тысячи клумб сошлись в одном месте и кружились, перетекали одна в другую и беспрестанно менялись, как узор в калейдоскопе.

Анютины глазки остановились перед улиткой, которая была нарисована мелом на плитах двора.

— Ну-ка, Сомбриана, — сказали они, — покажи Анни, как играют в улитку, ты же у нас самая ловкая.

Сомбриана вынула из кармана спящего майского жука, положила его на спинку в самом конце меловой черты, которая закручивалась спиралью в форме улитки, а потом опустилась на колени и принялась дуть на жука. Насекомое плавно заскользило по спирали, круг за кругом. Его всё время подгоняло вперёд нежное и бережное дыхание Сомбрианы, и вскоре жук очутился в самом центре спирали.

— Попала! Попала! — закричали все анютины глазки и захлопали в ладони.

Сомбриана встала, глаза у неё сияли от удовольствия. Она протянула мне своего жука — он так и не проснулся! — и сказала:

— На, бери, а то до тебя дойдёт очередь, а тебе нечем играть.

Тем временем другая участница игры, Элегина, уже опустилась на колени, но она, наверное, плохо рассчитала — её жука всё заносило то в одну, то в другую сторону, и все закричали:

— Промахнулась! Промахнулась!

Теперь была очередь Миньолюны.

Сперва у неё всё шло замечательно, а потом её жук всё-таки отклонился и задел меловую черту.

В ту же секунду он проснулся, перевернулся, словно его дёрнуло током, и взлетел с криком:

— Завитушки-перекрутушки!

И раздосадованная Миньолюна поднялась с колен.

— Видишь, — объяснила мне Сомбриана, — эти жуки здорово натасканы. Мы их покупаем у папаши Березняка, они ужасно дорого стоят, и их надо как следует кормить, а то улетят.

Миньолюна, судя по всему, ухаживала за своим жуком очень хорошо: покружившись над ней, он опустился прямо на край её кармашка.

— Что, хочешь попробовать? — спросила Сомбриана.

— Ещё бы! — ответила я, сгорая от нетерпения.

Спинка майского жука была отполирована, как шарик из слоновой кости, и стоило мне дунуть, как жук отъехал от меня на несколько метров.

Сомбриана бросилась за ним вдогонку, а остальные анютины глазки затряслись от хохота. Они прямо заходились от смеха, жмурясь и повизгивая, а я так и застыла на коленях, не зная, куда деваться от смущения, но тут Миньолюна объявила:

— Сразу видно, что ты никогда не играла. Попробуй ещё разок! Мы сделаем для тебя исключение.

Теперь я дула так осторожно, что жук всё время застревал на месте.

— Нет, неправильно! Давай ещё раз, — сказала Миньолюна. — Надо, чтобы он не останавливался.

Скоро я поняла, как надо дуть, чтобы жук всё время скользил вперёд, но как я ни старалась, в конце концов, он всё равно задел черту. С криком «Завитушки-перекрутушки!» он взлетел в воздух и сел Сомбриане на кармашек, а Сомбриана заметила:

— Зря мы заставляем Анни играть в игру, которую она не знает. Давайте поиграем во что-нибудь ещё. — И, повернувшись ко мне, добавила: — А скажи, во что играют у вас на земле?

Я перечислила им целую кучу игр: жмурки, классы, прыгалки, салки, пятнашки, прятки. Анютины глазки только переглядывались растерянно при каждом новом названии. Наконец Сомбриана призналась:

— Какая обида, Анни, что мы совсем не знаем ваших игр! Давай погуляем среди других цветов, и если какая-нибудь их игра тебе понравится, мы тебя научим.

Сперва мы повстречались с подсолнухами. Они с такой скоростью крутились на месте, что их глазищи и приплюснутые носы, и рты до ушей сливались в одно сплошное пятно, как узор на волчке.

Но тут меня отвлекла компания маргариток. Они кружились в хороводе, причём так легко, что их ножки почти не касались земли, и хором распевали мелодичными голосками:

Сама королева Флора стояла в кругу. Когда маргаритки стали ей кланяться, она закрыла глаза и заговорила:

— Ни капельки, ни капельки! — откликнулись маргаритки.

Потом они снова начали водить вокруг неё хоровод, припевая:

Тут королева с зажмуренными глазами подбежала к ним, вытянув вперёд руки, и на ходу поймала одну из подружек, приговаривая: