В конце книги Аэрин обнаружила еще более древнюю рукопись: всего несколько страниц, почти непригодных для чтения от старости, тщательно пришитых к обложке. Там был записан рецепт мази под названием «кенет». Мазь эта защищала от драконьего огня, говорилось в рукописи.
Снадобье включало в себя множество очень странных ингредиентов, — Аэрин решила, что это травы. Ее знания древнего наречия хватило, лишь чтобы распознать отдельные слоги. Одно из слов переводилось как «краснокорень». Аэрин нахмурилась: какой-то красный корень упоминался в скучных пасторальных поэмах, но ей всегда казалось, что это типичная выдумка сочинителей, такая же, как нимфы или слоны. Про красный корень могла знать Тека: няня готовила неподражаемо мерзкие чаи или отвары от любой хвори, а стоило спросить, что это за очередная мерзость, выдавала скороговоркой череду названий, которых Аэрин в жизни не слыхала. Она склонялась к мысли, что няня придумывает эту чепуху на ходу, лишь бы отвязаться, но вдруг нет?
Мазь против драконьего пламени… Если все получится, один человек, всего один, сможет спокойно разобраться с драконом. Не с великим, конечно, — Черный Дракон, должно быть, издох от ран… но с мелкими, которые так досаждают. В настоящее время против них действовали так: атаковали стрелами и другим оружием с безопасного расстояния, причем людей требовалось достаточно много, чтобы окружить дракона или драконов. Если твари на кого-то бросятся, тот бежит во все лопатки прочь, а в это время с другой стороны кольца дракона утыкают стрелами. Бегали драконы недалеко, и обычно все семейство бросалось в одну сторону. Когда они вели себя иначе, гибли лошади.
Неделю за неделей Аэрин почти все вечера просиживала под уютным деревом рядом с Талатовым прудом, и вот однажды обнаружила рецепт драконового бальзама. Открытие ввергло ее в задумчивость, а в раздумье у нее имелась привычка расхаживать из стороны в сторону. Действие сарки понемногу отпускало, и хотя вышагивать как раньше она не могла, но медленно прогуливаться без трости вполне получалось. И она стала совершать прогулки вокруг водоема.
Талат следовал за ней. Стоило ей остановиться или ухватиться за ветку дерева для равновесия, он отступал на шаг-другой назад, опускал нос к земле и щипал, что находил. Когда она двигалась дальше, он поднимал голову и трогался следом. На третий вечер после обнаружения рецепта Аэрин по-прежнему расхаживала — не только потому, что медленно думала, но и потому, что ей стало интересно, как будет дальше вести себя четвероногая тень, подволакивавшая заднюю ногу. Только на четвертый день, когда Аэрин протянула руку, чтобы опереться на воздух, под вытянутые пальцы подсунулась лошадиная шея. Аэрин деликатно задержала руку на холке, глядя прямо перед собой, не обращая на Талата внимания. Но когда она сделала следующий шаг вперед, конь шагнул тоже.
Спустя два дня она принесла на Талатов луг скребницу и несколько щеток. Они принадлежали Кише, ее пони, но та вряд ли расстроилась из-за пропажи. Киша была идеальным верховым животным для юной сол — тонкокостная, изящная, очаровательней котенка. А кроме того, она была тщеславна, как Галанна, и ничто так не любила, как королевские выезды, когда коней первого круга убирали позолотой и кистями. Лошадям, принадлежащим сол, также вплетали ленты в гривы и хвосты, а хвост у Киши был особенно длинный и шелковистый. Пони, несомненно, возмутилась бы, доведись ей пропустить верховое приветствие на свадьбе Перлита и Галанны. Она никогда не пугалась развевающихся знамен и хлопающих бархатных попон, но если Аэрин пыталась выехать на ней за пределы Города, шарахалась от каждого листка, упорно норовя повернуть и умчаться домой. Они питали друг к другу глубокую неприязнь. Галанна ездила на Роке, родной сестре Киши. Аэрин была убеждена, что по ночам Рока и Киша сплетничают в конюшне о своих хозяйках.
У Киши имелась не одна дюжина щеток. Аэрин завернула несколько штук в лоскут кожи и спрятала в дупле «читального» дерева возле пруда.
Талата по-прежнему слишком снедало высокомерие, чтобы признать, как глубоко он наслаждается расчесыванием, но уши у него повисали, полуприкрытые глаза стекленели, а губы подергивались, когда Аэрин скребла его бока. Белые волоски разлетались метелью, ибо за годы, прошедшие с того момента, как он охромел, Талат стал совсем седой.
— Хорнмар, — сказала Аэрин спустя несколько дней старательно безразличным тоном, — как ты думаешь, нога у Талата все еще болит?
Хорнмар мягкой тряпочкой полировал Кестаса, молодого гнедого жеребца Арлбета. На конской шкуре и так не было ни пылинки. Аэрин смотрела на коня с неприязнью: он был здоровый, лоснящийся, веселый и при деле, а она любила Талата. Хорнмар задумчиво наблюдал за дочерью Арлбета. К тому времени уже все софор знали о тайной дружбе между ней и покалеченным боевым конем. Он радовался и за Талата, и за Аэрин, поскольку знал о том, как ей живется, больше, чем ей хотелось бы. Кроме того, в самой глубине души он немножко ей завидовал: Кестас был великолепной лошадью, но Талат в свое время был лучше. А теперь Талат отворачивался от старого друга, прижав уши.
— Думаю, больше не болит. Но он привык щадить эту ногу, и мышцы ослабели. Да и из-за шрама они зажаты, — ответил он спокойно и отполировал еще несколько дюймов Кестасова бока. — Талат хорошо выглядит последнее время. — Главный конюх бросил взгляд на Аэрин, увидел, как девушка краснеет, и отвернулся.
— Да, толстеет, — отозвалась она.
Кестас вздохнул и дернул хвостом: Хорнмар подвязал его, чтоб тот не бил его по лицу. Конюх обработал лошадиный круп и перешел на другую сторону. Аэрин по-прежнему наблюдала за ним, прислонившись к стенке денника.
— Талат мог бы еще немного приблизиться к прежней форме, — осторожно сказал наконец главный конюх. — Однако, скажем, для тяжелого всадника он больше не годится.
Аэрин в ответ неопределенно хмыкнула. У Кестаса имелось черное пятно на плече, она потерла его пальцем, он повернул голову и ткнул ее носом. Она коротко приласкала его и тихонько ускользнула.
На следующий день Аэрин ехала на своем покалеченном жеребце. Сначала она его расчесала, а закончив, свалила инструменты в кучу. Провела пальцем вдоль широкой щеки. Талат, ничего не имевший против лишнего внимания, уперся носом ей в живот, подставляя вторую щеку под другую руку. Потом она прошлась по его левой стороне, положила ладони на холку и на спину и оперлась на них. Он уступал ростом большинству королевских жеребцов, но все равно оказался слишком высок для нее, подтянуться самостоятельно не получалось. Он дернул в ее сторону ухом.
— Ладно.
Она положила одну руку ему на плечо, и он пошел за ней к валуну, выбранному ею для этой цели еще несколько дней назад. Девушка залезла на камень, а конь стоял тихо, пока она медленно закидывала ногу ему на спину.
И вот она сидит на нем верхом. И ничего страшного. «Хорошо, — сказала она самой себе сердито, — а чего я ждала? Его приучили к седлу, когда я еще под стол пешком ходила. Первый раз».
Талат прянул ушами назад и наклонил голову, словно вновь почувствовал удила во рту. Аэрин легонько сжала колени, и он пошел прочь от сажального камня: топ-топ-топ-шарк. Он оказался больше, чем она ожидала, и ноги, раздвинутые в попытке охватить широкую спину боевого коня, начинали болеть. Хотя Талат два года ничего не делал, только в поле стоял, под ее руками бугрились твердые мышцы.
С тех пор она ездила на нем каждый день. Поначалу разок обойти пастбище. Начиная и заканчивая у сажального камня. Затем два или три раза: топ-топ-топ-шарк, топ-топ-топ-шарк. Талат шел, когда Аэрин стискивала колени, и поворачивал вправо или влево, когда она двигала одной коленкой. После нескольких попыток конь усвоил, что, откидываясь назад, она хочет, чтобы он остановился. Каждый раз, спешившись, Аэрин гладила больную ногу: ни жара, ни припухлости, ни повышенной чувствительности. Однажды она стукнула по длинному уродливому шраму кулаком и сказала: «Прекрасно, надеюсь, он действительно больше не болит», — снова взобралась на коня и сжимала ногами до тех пор, пока Талат, удивленно подергивая на нее ушами, не перешел на шаркающую рысь. Он прохромал шесть шагов, и она позволила ему остановиться. Слезы жгли ей глаза, она молча скормила ему батончики и рано ушла в тот день.
