За излишние близкие знакомства с иностранцами осудили на долгое пребывание в лагерях знаменитых в ту пору киноактрис Зою Федорову и Татьяну Окуневскую (обе — не еврейки). Борьба с космополитизмом принимала порой комические формы. В Ленинграде славилось своими тортами и пирожными кафе-кондитерская «Норд» на Невском проспекте. Его переименовали в «Север». Та же участь постигла одноименные дешевые папиросы. Французские булки перекрестили в «городские», вкуснейшее печенье «Турецкие хлебцы» стали хлебцами «Московскими», конфеты «Американский орех» — орехом «Южным».

Придя как-то на футбольный матч на стадион «Динамо» и купив программку, Александр Короткое узнал из нее, что отныне в популярнейшей народной игре больше нет голкиперов, беков, хавбеков и форвардов, а также пенальти и корнеров. Вместо них отныне радиокомментаторы и спортивные журналисты должны были использовать только русские термины: вратарь, защитник, полузащитник, нападающий, одиннадцатиметровый штрафной удар, угловой удар. Слава Богу, уцелело хоть само название игры — футбол, а его близкого родственника — гандбол — переименовали в «ручной мяч».

Теперь можно было переходить к евреям достаточно откровенно, не прикрываясь расплывчатым термином «безродные космополиты». Сталину давно уже мозолил глаза созданный в начале войны Еврейский антифашистский комитет. (Таких организаций под эгидой ЦК ВКП(б) и НКВД было образовано тогда несколько: Антифашистский комитет советских женщин, Антифашистский комитет советской молодежи, Славянский.) Но разгрому ЕАК препятствовало одно немаловажное обстоятельство: его возглавлял всемирно знаменитый, гениальный актер Соломон Михоэлс, являвшийся одновременно главным режиссером Государственного еврейского театра — ГОСЕТ[162].

Объявить Михоэлса, народного артиста СССР, лауреата двух Сталинских премий с его международным авторитетом при жизни буржуазным националистом и шпионом было невозможно. Но это вполне можно было бы сделать посмертно, спустя несколько лет. Следовательно, Михоэлса требовалось предварительно умертвить. Такой приказ Абакумов получил лично от Сталина. Вождь же лично указал и метод: инсценировка дорожного происшествия.

В январе 1948 года Михоэлс в сопровождении театрального критика Владимира Голубова (являвшегося одновременно приставленным к великому артисту для постоянного наблюдения агентом МГБ) выехал на несколько дней в Минск. Повод: просмотр спектаклей белорусских театров, выдвинутых на соискание Сталинской премии. (Михоэлс входил в состав соответствующего комитета.)

Для руководства акцией в Минск направился первый заместитель министра МГБ Сергей Огольцов, обеспечивший ее проведение на месте с министром госбезопасности Белоруссии генерал-лейтенантом Лаврентием Цанавой. 12 января 1948 года Соломон Михоэлс и его сопровождающий критик (для убедительности исполнители сталинского приказа пожертвовали своим агентом) были умерщвлены.

За выполнение преступного приказа вождя двумя секретными Указами Президиума Верховного Совета СССР генерал-лейтенанты Огольцов и Цанава были награждены орденами Красного Знамени, четверо офицеров, непосредственных исполнителей — орденом Красной Звезды и — что уже верх цинизма — орденом Отечественной войны I степени (по статусу этим орденом награждали только за подвиги, совершенные на фронте в период Великой Отечественной войны).

Теперь можно было переходить к делу Еврейского антифашистского комитета. По прошествии (приличия ради) некоторого времени были арестованы старый большевик, руководитель Совинформбюро в годы войны Соломон Лозовский, известные литераторы, писавшие на языке идиш, Перец Маркиш, Лев Квитко, Давид Бергельсон, преемник Михоэлса по ГОСЕТ народный артист РСФСР и лауреат Сталинской премии Вениамин Зускин, академик Лина Штерн, главный врач Боткинской больницы Борис Шимелиович и другие — всего пятнадцать человек.

К следствию по делу ЕАК были причастны свыше тридцати сотрудников МГБ, но ведущую роль играл старший следователь по особо важным делам подполковник Михаил Рюмин, за невзрачную внешность, ограниченные умственные способности и низкую квалификацию непочтительно прозванный в своей среде «Минькой».

К лету 1952 года следствие было завершено (в ходе его к подследственным применялись самые жесткие методы допросов) и передано на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством генерал-лейтенанта А. Чепцова.

На первых же заседаниях выяснилось, что следствие, добившись от подсудимых признаний, не располагало никакими реальными доказательствами их вины. Председательствующий Чепцов в этой связи обратился к Маленкову с сакраментальным вопросом: как быть? Указание Политбюро ЦК он получил, но обосновать его юридически не смог за отсутствием должных доказательств.

Ответ был лаконичен: выполняйте решение Политбюро!

Суду было предано пятнадцать человек. Один из обвиняемых — бывший заместитель министра Госконтроля РСФСР Соломон Брегман умер в тюрьме перед самым началом процесса.

Гражданского мужества генерал-лейтенанту Чепцову хватило лишь на то, чтобы осудить престарелую Лину Штерн к ссылке. Остальные тринадцать подсудимых были признаны виновными и осуждены к высшей мере наказания — расстрелу. 12 августа 1952 года их умертвили…

Министр госбезопасности СССР Абакумов к этому времени уже не являлся министром. Более того, сидел в тюрьме как особо засекреченный арестант даже не под фамилией, а под «номером 15».

Как же такое могло произойти?

По не слишком серьезному поводу (установленному техническими средствами факту «антисоветских» разговоров на своей квартире с сыном) был арестован известный медик профессор Яков Этингер. Его делом занимался уже упомянутый выше «Минька» Рюмин. Он же получил агентурные данные, что в группе школьников старших классов и студентов-первокурсников, в основном евреев по национальности (у некоторых родители были репрессированы) ведутся также антисоветские разговоры, кто-то даже обронил фразу, что хорошо бы убить Маленкова как антисемита. (На самом деле Маленков лично как раз антисемитом не был, что, однако, как мы знаем, никак не сказалось на судьбе несчастных деятелей ЕАК.) Зато патологическим антисемитом был Минька.

Копаясь в старых документах, Рюмин обнаружил любопытную бумагу трехлетней давности. Это было письмо заведующей кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы Лидии Тимашук на имя начальника охраны Кремля генерал-лейтенанта Николая Власика, датированное сентябрем 1948 года.

Дело заключалось в следующем. В августе 1948 года тяжело заболел секретарь ЦК и член Политбюро Андрей Жданов, конкурент Георгия Маленкова на роль второго человека в высшем эшелоне власти. Упомянутая выше Тимашук делала ему последнюю кардиограмму, расшифровав которую, пришла к выводу, что у сиятельного пациента инфаркт миокарда. Однако крупнейшие специалисты: начальник Лечсанупра Кремля генерал-майор медицинской службы Петр Егоров, академик Владимир Виноградов (лечащий врач Сталина), профессор Владимир Василенко, другие видные медики определили, что у Жданова лишь «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». Произошел неприятный разговор. Именитые профессора попросту указали рядовому врачу Тимашук ее место.

30 августа Жданов умер, а еще через несколько дней Тимашук освободили от заведывания кабинетом и перевели на гораздо менее престижную работу в филиале Кремлевки.

Тогда уязвленная в своих профессиональных чувствах, а может быть, и движимая инстинктом самосохранения, Тимашук и написала свое заявление Власику, а не добившись от него никакого толку, направила заявление уже в адрес секретаря ЦК ВКП(б) Алексея Кузнецова. К письму она приложила ту кардиограмму, на основании которой она и поставила свой диагноз. Считая, что паталогоанатомическое вскрытие подтвердило наличие инфаркта, Тимашук не без оснований требовала чего-то вроде профессиональной реабилитации. Никаких обвинений в адрес высокопоставленных врачей о якобы умышленном умерщвлении Жданова в письмах Тимашук не содержалось. (И Егоров, и Виноградов были русскими.)